Братья Берджесс - Элизабет Страут

– Джим, позволь брату спокойно провести вечер, а мы с тобой спокойно поужинаем. Вопрос с машиной вы обсудите как-нибудь потом. – Хелен повернулась к официанту. – Пино нуар, пожалуйста.

– Как дела у Зака? – спросил Боб. – Я пытался узнать у Сьюзан, но она уходит от ответа.

– Ему не нужно будет присутствовать на предъявлении обвинения, которое отложили аж до третьего ноября. Чарли заявил, что его клиент не признает себя виновным, и попросил присяжных. Чарли не промах.

– Ну да. Я с ним говорил. – Боб помолчал. – Зак плачет один у себя в комнате.

– Господи… – вздохнула Хелен.

Джим посмотрел на брата.

– А ты откуда знаешь?

– Мне сказала старушка, которая снимает у Сьюзан комнату наверху. Говорит, слышала, как он плачет.

Джим изменился в лице, его глаза будто стали меньше.

– Она могла ошибиться, – добавил Боб. – Она вообще немного странная.

– Конечно, могла, – согласилась Хелен. – Джим, что ты будешь есть?

– Я верну машину, – пообещал Боб. – Полечу туда самолетом и пригоню ее. Когда она вам понадобится?

– Как только у тебя появится свободное время – а этого у тебя с избытком. Хорошо, что у бесплатной юридической помощи такой влиятельный профсоюз. Пять недель отпуска, да и не сказать, чтобы на работе вы особо напрягались.

– Неправда, Джим, – тихо возразил Боб. – У нас работают очень хорошие люди.

– Тебе машет бармен. Иди уже пей свое пиво. – Голос Джима звучал снисходительно.

Боб вернулся к барной стойке. Вечер был испорчен. Он тупица, и даже Хелен на него сердита. Он поехал в Мэн и не сделал ничего полезного – выставил себя полным идиотом, поддался панике и бросил там машину. Он представил себе мощную и грациозную фигуру Элейн, то, как она сидит в своем кабинете с фиговым деревцем и терпеливо объясняет про самовоспроизведение реакции на травму, про то, что он проявляет склонность к мазохизму, подсознательно ожидая наказания за содеянное будучи ни в чем не повинным ребенком. Посмотрев в зеркало, он встретился взглядом с рыжим вдовцом, и тот кивнул ему. Боб увидел в его глазах безмолвное узнавание одного виноватого человека другим. Рыжий сам купил жене велосипед и сам предложил покататься тем утром. Боб ответил ему кивком и отхлебнул пива.

Пэм сидела в своем любимом салоне красоты в Верхнем Ист-Сайде и, глядя на голову кореянки, склонившейся над ее ступнями, как всегда беспокоилась, хорошо ли простерилизованы инструменты. Один раз подцепишь грибок, потом сто лет не выведешь. Ее привычный мастер Мия сегодня не работала, а кореянка, которая сейчас аккуратно скребла пятки Пэм, совсем не говорила по-английски. Пэм пробовала объясняться жестами, указывала на металлический ящик с пилками и ножницами и спрашивала чересчур громко: «Чистые? Да?» Потом наконец выдохнула и погрузилась в мысли. В последнее время она много думала о своей жизни в семье Берджессов.

Ей сначала не понравилась Сьюзан. Но только потому, что они тогда еще были так юны, – совсем дети, не старше поступивших в колледж сыновей ее нынешних подруг – и Пэм слишком болезненно реагировала на вечную неприязнь Сьюзан по отношению к Бобу. В том возрасте Пэм хотела, чтобы все друг другу нравились (и особенно чтобы она всем нравилась). Тогда в кампусе Ороно университета Мэна было принято здороваться со всеми, кого встречаешь на дорожках между корпусами, даже с незнакомыми. Хотя Боба как раз многие знали – потому что он был душой компании и потому, что почти все слышали о его брате Джиме, который к тому времени уже закончил учебу, но когда-то возглавлял студенческое самоуправление и являлся одним из немногих выпускников, зачисленных на юридический факультет Гарварда, да еще с полной стипендией. В общем, братья Берджессы были всем известны и привычны, как дубы и клены, под которыми студенты каждый день проходили с книгами в руках. (Там уцелело и несколько ясеней, правда, больных, с пожухшей кроной.) То время, когда рядом с Пэм был Боб и его размашистая непринужденность, навсегда осталось для нее самым спокойным, и в душе у нее тогда раскрывался восторг перед жизнью в колледже – да и вообще просто жизнью. А Сьюзан этот восторг отравляла всякий раз, когда делала вид, что их с Бобом не замечает, когда старалась пройти через другую дверь, если одновременно с ними направлялась в студсоюз. Она тогда была стройная, хорошенькая и все время воротила от них нос. В библиотеке Фоглера она могла пройти прямо мимо Боба и даже не взглянуть на него. «Привет, Сьюз», – говорил ей Боб, а она в ответ ни слова. Ни слова! Пэм это просто шокировало. А Боб ничуть не смущался. «Она всегда такая», – пояснял он.

Но вскоре Пэм стала ездить к Берджессам в Ширли-Фоллс на выходные и праздники, и будущая свекровь приняла ее со своеобразной благосклонностью (выражавшейся в том, что Барбара Берджесс поглядывала на Пэм как на свою, с непроницаемым лицом отпуская едкие шуточки в адрес окружающих). Тогда-то Пэм и начала жалеть Сьюзан. Она с удивлением поняла, что человека надо рассматривать как призму. Раньше она видела лишь внешнюю грань Сьюзан, совершенно не замечая того, как ее насквозь пронизывают яркие лучи материнского неодобрения. Именно Сьюзан чаще всего оказывалась объектом злых шуточек. Сьюзан молча накрывала на стол, а Барбара расхваливала Боба, попавшего в список лучших студентов: «Да я в тебе и не сомневалась, Бобби! Всегда знала, ты-то у меня умный!» Сьюзан расчесывала длинные волосы на прямой пробор, «как глупая хиппушка». Сьюзан не следовало особо радоваться своей тонкой талии и узким бедрам, потому что «рано или поздно она, как все женщины, превратится в «Криско»[5] – консервную банку с жиром».

От своей матери Пэм ругани никогда не слышала. Но ее мать вообще держалась довольно отстраненно и без особой охоты относилась к своим родительским обязанностям. Как будто Пэм – девчонка, часами просиживавшая в местной библиотеке, читая книги и рассматривая рекламные картинки в журналах, в которых была другая жизнь, – как будто Пэм, даже когда выросла, требовала от нее слишком много. Отец же, тихий и бесхребетный, еще меньше годился на роль проводника, который способен помочь дочери преодолеть обычные препятствия на пути взросления. Именно желание вырваться из унылой атмосферы родной семьи заставляло Пэм проводить большую часть каникул у Берджессов, в их маленьком доме на холме недалеко от центра городка. Этот дом был меньше, чем тот, в котором Пэм выросла, хотя и не намного. Но ковры в нем стерлись, многие тарелки треснули, а в ванной облупилась плитка, и это действовало на нервы. Очередное открытие: ее парень из бедной семьи. У отца Пэм был маленький бизнес по торговле канцелярскими товарами, мать давала уроки игры на фортепьяно. Однако дом их в западном Массачусетсе, стоявший на краю фермерских полей, всегда содержался в порядке. Для Пэм это было чем-то самим собой разумеющимся. В доме Берджессов на полу лежал облезлый линолеум, задирающийся по краям, оконные рамы так перекосило от времени, что щели в них приходилось на зиму затыкать газетами, а в единственной ванной стоял унитаз с ржавым налетом по краю и висела выцветшая пластиковая шторка, бывшая когда-то не то красной, не то розовой. Увидев все это, Пэм подумала об одной семье в своем городе – единственной известной ей семье бедняков; на лужайке перед домом у них громоздились ржавые автомобили, дети ходили в школу чумазыми. Пэм в ужасе подумала: неужели парень, в которого она влюблена, тоже из таких? В кампусе он не выделялся среди прочих студентов. Ну да, носил каждый день одни и те же джинсы, но не он один. Комната в общежитии у него была неприбрана и аскетична – как и у многих других парней. Чем он действительно выделялся, так это открытостью, добродушием, легким характером; Пэм и в голову не могло прийти, что он и его противная сестра – из такой семьи.

Впрочем, первоначальный шок быстро прошел. В каждую комнату Боб приносил с собой то, что делало его Бобом. И очень скоро Пэм стало хорошо и уютно в доме Берджессов. По ночам она слышала, как Боб негромко разговаривает с Барбарой – мать и сын часто засиживались допоздна. Они много раз повторяли имя «Джим», как будто старший брат Боба и Сьюзан постоянно незримо присутствовал в доме – так же, как в кампусе Ороно.

Воочию Пэм наконец его увидела в пятницу, ноябрьским вечером, на улице уже стемнело. Джим сидел за столом на кухне, небрежно развалившись и скрестив руки на груди. Он выглядел слишком большим для этого дома. «Привет», – только и вымолвила Пэм. Джим встал, пожал ей руку, а левой рукой пихнул брата в грудь: «Здорово, неряха!»

В первую очередь Пэм испытала облегчение: она не сочла старшего брата своего парня привлекательным, хотя многие девушки не разделяли ее мнения. На ее вкус Джим был слишком шаблонно красив – темные волосы, точеный подбородок; а еще в нем чувствовалась жесткость. Видимо, никто, кроме нее, этого не замечал. Когда Джим подтрунивал над Бобом (так же едко, как Барбара подтрунивала над Сьюзан), Боб только добродушно смеялся. В тот вечер Джим доверительно сообщил ей, кивая на Боба: «В детстве этот тип у меня в печенках сидел. В печенках. Да ты и сейчас у меня вот где сидишь». Боб лишь пожал плечами, безмятежно улыбаясь. «И чем же он так тебя доставал?» «Хотел все как у меня! Хотел есть ту же еду. Мама спросит его, что он будет на обед. Он говорит, томатный суп. А потом видит, что я ем овощной, и требует подать и ему овощной. Хотел носить ту же одежду. И везде ходил за мной хвостом». «Подумать только, какой ужас!» – заметила Пэм, но ее сарказм остался незамеченным – как камешек, отскочивший от ветрового стекла. Джим был совершенно непрошибаем.