Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович

Но вот он выбрал «самое лучшее грибное место». Деревья здесь росли не так густо, как везде. На полянках, будто новые пятаки, лежали солнечные зайчики. Первый масленок достался отцу. Он бережно срезал гриб, снял с шляпки налипшую хвою и положил в кузовок. Собирал отец грибы по-своему. Не суетился, не кричал на весь лес: «Ах, сколько грибов!»

— Грибы не любят жадных людей, — очень серьезно и строго говорил он. — Ходи тихонько меж деревьев и шепчи про себя: «Грибов нету, нету. Нету грибов».

Так и сейчас. Клал грибы один за другим в кузовок и бормотал заклинание грибников: «Грибов нету, нету. Нету грибов…» Я подобрал несколько маслят, белотелых груздей, волнушку и сел позавтракать. В стороне, кланяясь каждому дереву, ходил отец.

Тут-то и налетел мокрец, о котором два дня говорили на Падуне. Меж деревьев неслась прямо на меня черная, дымная туча.

Не успел я опомниться, как туча облепила лицо. Мошкара забиралась в ноздри, уши, проникала за рубашку. Я размахивал руками, катался по земле, но мокрец не отступал.

— Па-а-па! — закричал я.

Мошкара ринулась в открытый рот. Я закашлялся. Из глаз брызнули слезы.

— Па-а-па!

Отец не откликался. Со всех сторон, отыскивая жертву, неслись новые и новые тучи крылатых бандитов.

Я вскочил на ноги и бросился бежать. Ветки деревьев больно хлестали в лицо. Я ничего не замечал. Уйти, скрыться, хотя бы минуту подышать чистым воздухом!

Путь мне преградило большое, заросшее камышом озеро. Разгребая камыши руками, я ринулся в воду. У берега было неглубоко. Я окунулся с головой и сидел под водой до тех пор, пока в легких хватило воздуха.

Когда я вынырнул, зловещей тучи уже не было. Мошкара озабоченно летала над камышом.

Первый страх перед мокрецом прошел. Как рукой сняло и боль от укусов. Тишина. Вдалеке, невидимые глазу, крякали утки, всплескивалась на озерном приволье

рыба.

Первая мысль, когда я пришел в себя, была об отце. Где он? Почему не откликался на мой зов? Я заложил пальцы в рот и свистнул.

— Ого-го-го-го! — раздалось в ответ. — Генка, где ты?

Через несколько минут, отмахиваясь от мошкары зеленой веткой, на берегу появился отец.

— Куда ты удрал? — спросил он. — Зову, зову, даже охрип от крика!

— И я тебя звал. На меня мошкара напала.

— Ну ладно, вылазь, а то мокрец живьем съест.

Едва выбрался на берег, мошкара снова атаковала

меня. Я припустился бежать, но отец остановил:

— Погоди. Сначала ножик и кузовок найдем.

С трудом мы нашли брошенные мною ножик и кузовок и вышли из тайги чуть живые. Лицо у отца посинело, опухло. Над правым глазом нависла багровая шишка. Не лучший вид был, наверно, и у меня.

За холмом показался Зеленый городок. Всюду горели костры. Над палатками клубился черный, густой дым. Проклятый мокрец уже успел проникнуть и туда. Скорее бы добраться домой, обмыть тело, завернуться в холодную простыню. Но отец крепко держал за руку, не отпускал от себя.

— Иди спокойно, не суетись.

Легко сказать «не суетись»! Мошкара не отставала от нас, жалила, звенела в ушах, копошилась под рубахой.

Отец, будто назло мне, шел неторопливым, деловитым шагом. В поселке он остановился у крайнего костра, попросил закурить у знакомого плотника. Плотник протянул пачку папирос, лукаво посмотрел на кузовок, прикрытый сверху газетой.

— Откуда?

— По грибы с сыном ходили, — равнодушно ответил отец.

Плотник недоверчиво улыбнулся, подмигнул отцу. Знаем, мол, этих грибников и охотников. Кашей их не корми, а дай только поболтать о своих подвигах.

— А где же грибы? Мокрец съел? — спросил он. Казалось, отца даже не обидел этот ехидный вопрос.

Он отвернул газету и сказал:

— Смотри, если охота…

В кузовке поблескивали лакированными шляпками свежие, отличные грибы.

Вечером Петр Иович нажарил огромную сковородку накрошил в блюдечко лука, высыпал на стол белых пышек. Но мне было не до еды. Ложка дрожала в руке перед глазами плыли красные круги.

— Ты что, заболел, однако? — участливо спросил Петр Иович.

Вместе с отцом он перенес меня на кровать, захлопотал, засуетился по избе.

Меня растерли нашатырным спиртом, смешанным с постным маслом, поставили под мышку термометр. Блестящая льдинка мгновенно нагрелась. Я лежал пластом и мысленно видел, как ртутный столбик подымается все выше и выше: 38—39—41.

— Сколько там, однако, набежало? — услышал я вдруг голос Петра Иовича.

Отец рассматривал перед лампой термометр и удивленно пожимал плечами.

— Ничего не понимаю! Тридцать шесть и пять. Термометр снова затолкали под руку и продержали

вместо десяти минут пятнадцать. Результат был почти один и тот же: термометр показывал тридцать шесть и шесть.

Мне даже обидно стало: тело горит огнем, а температура нормальная. Впрочем, есть такие болезни, при которых температура ничего не значит. Ходит человек, и вдруг хлоп — и поминай как звали. Но Петр Иович, наверно, не знал о таких болезнях и думал просто-напросто, что я хитрю. Он сердито выплеснул из блюдечка в помойное ведро масло со спиртом и начал укладываться спать.

Отец остался сидеть у кровати. Он держал меня за руку и тихо убеждал:

— Спи, Генка.

Вот лег и отец. Большая круглая луна выкатилась из-за леса, заглянула в низкое, вросшее в землю окошко. И вдруг на столе что-то засверкало. Я долго смотрел на загадочную точку и никак не мог понять, что это такое. Любопытство взяло верх. Я поднялся и пошел к светлячку. На столе лежал термометр. Серебряная ниточка ртути показывала тридцать шесть и шесть.

Утром около каждой палатки снова горели костры. Возле них суетились мои друзья — Степка, Комар, Люська. Они набирали охапки сырой травы и бросали в пламя. Тучи мокреца носились у берега, пытались прорваться сквозь дымовую завесу к палаткам и позорно отступали.

Я принялся помогать ребятам. Работать было легко и весело. Я почти забыл о своем искусанном лице и красных волдырях, которые покрывали мои руки и грудь. И лишь вечером, когда пришел в избу, вновь почувствовал жар и тошноту. Я пересилил себя и сел ужинать вместе со всеми.

Ночью, когда все в избе уснули, я подкрался к столу и взял термометр. «Теперь уже наверняка будет сорок», — с надеждой подумал я. Но градусник снова подвел. Ртутный столбик остановился на тридцати шести и шести десятых и выше не желал двигаться.

Когда я относил термометр на место, мне показалось, что отец не спит. Я подошел и стал смотреть в лицо. Веки отца подозрительно вздрагивали, а возле губ блуждала едва заметная улыбка. «Ну и подожди же! — подумал я. — Все равно не отойду, пока не откроешь глаза».

И отец не выдержал. Он рассмеялся и потащил меня в постель.

— Не щекочи! — закричал я.

— Тише, чертенок, разбудишь Петра Иовича! — шептал отец, обнимая меня.

Глава девятнадцатая

КАК Я БУДУ МСТИТЬ ЛЮСЬКЕ. В ПОДЗЕМНОМ ЦАРСТВЕ. БРОШЕН, ЗАБЫТ…

Степка предложил пойти в тайгу за кедровыми орехами.

— На целый год запасемся, — сказал он. — Сиди зимам на печке и знай щелкай.

Комар, Степка и я взяли мешки, а Люська — только сетку-авоську. Люську, конечно, брать не стоило. Нянчись с ней в тайге, как с ребенком. Только вышли из поселка — она сделала страшные глаза и спросила Степку:

— Степа, а может, там не только анофелесы есть, но и алчные звери? Я очень боюсь. Ты же знаешь, я в Сибири еще не акклиматизировалась.

Боишься алчных зверей, так сиди дома, нечего к мужской компании приставать! Я говорил Степке:

— Не надо ее брать.

Но Степка даже не ответил. Посмотрел на меня своими черными хмурыми глазами и отвернулся. И вообще, мне кажется, все это происходит не случайно. Что-то здесь да есть… Степка и Люська идут впереди меня и все время шепчутся. Знаю я, о чем она шепчет: «Степочка, давай с тобой никогда-никогда не ссориться и быть все время вместе. До самой смерти…» Мне, конечно, все равно… только обидно: неужели она променяла меня на Степку?