Важнейшее из искусств - Сборник

– Стоп! – сказал я. – Заткнитесь на минутку. Подумайте хорошенько и расскажите все по порядку.

Он не стал думать.

– Пожалуйста, – с готовностью сказал он. – Но вы должны поверить мне, Петер. Все, что я расскажу, будет истинная правда, и только правда. Дело было так. Когда она спустилась с крыши… Да она и раньше давала мне понять, только я не решался… А тут подумал: почему бы и нет?… И она так улыбнулась, когда входила в комнату… Ну, я заглянул к себе… ну, взял кое-что… Захожу к ней, а шторы опущены, темно… а она на кушетке сидит… Я сел рядом, обнял ее, а она…

Волоча за собой обессилевшего от душевного волнения Симонэ, мы поднялись наверх. Дверь в комнату госпожи Мозес была распахнута. Сама она, спиной к двери, сидела на маленькой, обитой чем-то светлым кушетке. Голова ее была страшно вывернута на сторону, в глазах застыло бессмысленное, тупое выражение. Она определенно была мертва.

– Видите, видите?! – визгливо вскрикнул Симонэ и затрясся.

– Чертова кукла! – только и смог вымолвить Рон.

Надо признаться, я тоже был выбит из колеи, но безумная паника Симонэ странным образом повлияла на меня, и я, несмотря на ужас, разбегавшийся под рубашкой холодными мурашками, подошел к телу госпожи Мозес и осторожно прикоснулся к вывернутой шее.

– Вот именно, Рон, в самую точку, – констатировал я, раздосадованно глядя на Симонэ.

– В смысле? – непонимающе переспросил оператор.

– Кукла, – ответил я, а Симонэ подмигнул Рональду и в тот же момент загоготал страшным своим замогильным хохотом.

– Молодец, инспектор, – сквозь выступившие на глазах веселые слезы пробормотал он. – Отважный вы человек. Чего не скажешь про нашего доблестного старика Рональда… Именно кукла, но не просто кукла, а шедевр! Сегодня с ней снимать будем. Вот мы с ребятами и решили проверить, достоверно ли выглядит…

По тому, как унылый шалун сделал ударение на слове «мы», я почувствовал, что шутка только начинается. Из коридора послышался хохот десятка голосов.

– Совести у вас нет! – тихо сказал Рон и вышел под общий гогот.

Я выскочил за ним. Навстречу нам, в запорошенной снегом шубе, попалась Ольга. Она улыбнулась и спросила что-то про Хинкуса, но оператор шарахнулся от нее и поспешил в другую сторону.

Я заперся в своей комнате, лег на постель и скоро уснул.

Глава шестая

Мозес оказался неприятным и брюзгливым старикашкой с отечным, каким-то бульдожьим лицом. Отталкивающее впечатление усугублял странный, но абсолютно точно, до самой последней нитки восстановленный по описаниям очевидцев костюм. Особенно раздражало какое-то нелепое подобие средневекового камзола цвета семги, с полами до колен. Под камзолом виднелись форменные брюки с золотыми генеральскими лампасами.

За его спиной неотвязно маячили два серьезных, облаченных в дорогие, свободного покроя костюмы дядечки в тонких золотых очках, одинаковых галстуках и никак не вязавшейся с элегантным платьем манерой вертеть что-нибудь в руках. Возможно, из-за того, что одежда дядечкам совершенно не шла, и тот, что был помоложе и поплечистее, все время досадливо оттягивал пальцем ворот рубашки, а возможно, так сказывалось соседство с Мозесом и его камзолом, но у меня сложилось полное впечатление, что сопровождение господина Мозеса представляло собой ряженых, и ряженных наскоро и небрежно. И порой мне даже чудилась в их глазах мучительная, невыразимая тоска по крупной золотой цепочке и тренировочному костюму.

На обеденном столе уже стояло все необходимое. Сияли софиты. Оператор вполголоса призывал на голову Меба хотя бы одну, самую крошечную, из египетских казней. Меб, до крайности раздосадованный происшествием с Хинкусом, которого по состоянию здоровья наотрез отказались выпустить из больницы даже в случае потопа и нашествия марсиан. Гримерша Лилечка пудрила носик госпоже Мозес, которая хрустальным голосом рассказывала ей, как она, госпожа Мозес, однажды снималась у самого Мартина Зуркевича. Дядечки Мозеса, стоявшие в паре метров за его спиной, на самой границе кадра, тоскливо перебирали в пальцах: один – монетку, другой – крошечный серебряный ножичек, по-видимому брелок.

– Глебски! Инспектор! – Я вздрогнул, когда Меб склонился к самому моему лицу и что есть силы гаркнул: – Перестаньте так смотреть!

– Как? – переспросил я, отчего Кревски подпрыгнул и понесся вдоль стола.

– Брюн, дитя мое, – с едва сдерживаемой яростью набросился он на Моник, – спрячьте, в конце концов, под стол ваши признаки пола. Вы понимаете, что вы должны быть постоянным источником сомнения: парень или девушка? Вы – Чадо! Ссутультесь, что ли. А то в глазах нашего инспектора вместо мучительного угадывания отражаются ваши, извините за выражение, буфера!

В уголках губ Моник залегли морщинки, она медленно стянула с носа огромные, закрывавшие половину лица очки.

– Послушайте, Кревски!… – рявкнула она. – Когда мы с вами подписывали контракт, вы прекрасно видели, что у меня они есть! Вы замотали меня какой-то зеленой дрянью… – Моник ткнула себя пальцем в большую, высоко колыхавшуюся над столом грудь, стянутую ярко-салатовой лентой. – Так замотайте такой же глаза нашему инспектору и нарисуйте потом на них на компьютере такое выражение, какое вам надо. Я по вашей указке, Кревски, не могу сделать так, чтобы у меня в одночасье изменилась фигура! Зачем вы вообще тогда брали меня на эту роль, если вам нужен не талант, а отсутствие признаков пола?!

Симонэ всхрюкнул. Все, абсолютно все, кроме самой Моник, знали или догадывались, что Моник была не просто единственной настоящей звездой фильма – она прилагалась к огромной куче денег, отваленных Мебу на его гиблый проект, и, по словам Симонэ, приходилась кнопке «1» единственной и беззаветно любимой внучкой. Меб на мгновение замер, его глаза горели дьявольским огнем, но через секунду складки на лбу расправились. Он оглядел комнату в поисках новой жертвы, и его прищуренные, страшные глаза остановились на охране Мозеса. Дядечки оторопело уставились на режиссера и, запихнув в карманы брякавшую в пальцах мелочовку, вытянулись в струнку.

– Уберите их! – заорал Меб, вращая глазами и медленно наливаясь багровым апоплексическим румянцем. – Уберите, так их! Мне не нужны в кадре эти постные рожи.

– Уважаемые, не могли бы вы подождать вон там? – защебетала Мила.

– Не положено, – загудел в ответ старший охранник, дергая пуговицу пиджака. – У нас инструкции.

– Нет, я этого не вынесу! – надсаживался Меб. – Я убью их! Убью и съем, чтобы уничтожить улики. Я творец! Я художник, а не… – Кревски поперхнулся, закашлялся и продолжил тихим сиплым и злым голосом: – Я режиссер! – Он поднял палец и ткнул им в воздух. – Режиссер! И эта моя картина! И я не позволю каким-то обалдуям погубить мне основную сцену. Вы понимаете?!

– Не положено, – снова прогудел старший из охранников, а младший принялся затравленно оттягивать пальцем ненавистный ворот рубашки.

Величественный и неприятный, господин Мозес молчал и, казалось, почти не обращал внимания на происходящее, поскольку был занят тем, что как-то странно перемигивался с великолепной госпожой Мозес, которая, похоже, не считала такое поведение чем-то из ряда вон выходящим и отвечала чудаковатому старику кротким и внимательным взглядом.

– О боже мой! – вопил Меб.

– Не положено, – гудел охранник.

– Я… Я!!!

– Да перестаньте вы, Кревски, – юношеским тенорком отозвалось со своего места мстительно ухмылявшееся чадо покойного брата господина дю Барнстокра. – Ну, если у них инструкции, замотайте их этой зеленью, потом заштрихуете. И за столом веселее будет, а то инспектор совсем заскучал после того, как вы ему запретили пялиться на мою грудь.

Я, по правде сказать, смутился и закашлялся. Симонэ зашелся замогильным хохотом, дю Барнстокр и Сневар неодобрительно покачали головами, а Олаф ослепительно улыбнулся Моник, как бы показывая тем самым, что он никакого запрета не получал и не намерен лишать себя удовольствия наслаждаться видами зеленого скотча.

– А я предпочитаю белый, – хрустальным голоском оповестила госпожа Мозес. – Зеленый такой утомительный. Когда мы останавливаемся в отеле, Альберт всегда заказывает только лучший номер, и я непременно настаиваю, чтобы там все было белым.

Ольга обворожительно улыбнулась Симонэ, отчего тот приосанился и впился в нее жадным взглядом. Как оказалось, восхитительная Ольга великолепно усмиряла диких зверей, и Меб, уже набравший было воздуху в грудь, чтобы произнести очередную тираду, замолчал и медленно перевел взгляд на прозрачные глаза госпожи Мозес.

– Вживаетесь?! – одобрительно пробормотал он. – Вживайтесь. – И он с усилием потер рукой лоб, словно вспоминая, о чем так страстно говорил за минуту до этого.

Казалось, инцидент исчерпан, и Моник уже бросала на госпожу Мозес благодарные, слегка омраченные оттенком ревности взгляды, однако тут в кресле зашевелился камзол: