Легион Проклятых: Онмибус - Кристиан Данн

Память Империума существовала в осязаемых формах, она населяла огромные здания. К самым громадным из них принадлежал Великий библиариум Мнемозины, выступавший над поверхностью планеты колоссальным приземистым куполом, способным сравниться по высоте со шпилями собора Святого Хартериса. Два архитектурных гиганта возвышались над центром Аркио, столицы мира-реликвария, соединенные Дорогой Памятников, кладбищем без могил, где память обретала тела из камня и железа. Но, сколь бы величественным ни казался купол библиариума, та его часть, что скрывалась под землей, стократ превосходила поднимавшуюся к небесам. Хранилища простирались на много километров ниже уровня поверхности, сберегая записи из дюжины секторов, содержащие в себе историю тысячелетий. И эта коллекция всё время росла, так что целая армия писцов требовалась лишь для того, чтобы библиариум не утонул в бурлящем потоке воспоминаний. Ещё одна армия хранителей занималась обработкой входящих запросов и раскопкой старых записей: книг, свитков, регистров, карт, указов и многих тысяч иных осязаемых следов, оставленных мыслями Империума.

За одним из таких как раз спускался Госта, и в итоге отыскал уровнем выше того, на котором стоял сейчас. Странствие заняло три часа, и он решил воспользоваться возможностью спуститься ещё немного и с особенным вниманием послушать тишину. Сегодня она звала Госту. Когда писец проснулся в общей опочивальне на полпути к поверхности, то будто почувствовал, что нечто тянет его вниз. Теперь, стоя у прохода под своды одного из архивов, Госта был совершенно в этом уверен.

Между штабелями царствовала тьма, столь непроглядная, что люменосферы в ней казались свечными огоньками. Там, в полумраке, писца ждала тайна, тянущаяся к нему и наполняющая предчувствиями. Некий секрет лежал здесь тысячелетиями, забытый и закосневший, но сейчас что-то приближалось. Чему-то суждено было вскоре свершиться, и ощущение неотвратимой угрозы поползло вниз по хребту Госты.

Писец не понимал, что с ним творится. Никто не ставил под сомнение его навыки, и Госта всегда гордился своей интуитивной способностью отыскивать воспоминания, погребённые в самых глубоких хранилищах. Но на сей раз всё происходило совсем иначе — писец не искал зовущей его тайны, это она тянула Госту к себе. Прежнее любопытство сменилось иным чувством, странным, могучим и беспокоящим, заставив писца взмолиться, чтобы оно оказалось касанием воли Императора, направляющего на путь предначертанный. Увы, но мольбы словно канули в пустоту.

С пересохшим ртом Госта вступил под своды зала. С каждым его шагом свет люменосфер словно тускнел, двадцатиметровые стеллажи скрывались во мраке, так, что писец не мог разглядеть верхушки приставленных к ним лестниц. Ближайшие сервиторы располагались тремя уровнями выше, поэтому, когда Госта найдет искомый секрет, ему придется лезть за ним самому. Если же всё происходящее — устроенная чем-то ловушка, то никто не услышит криков писца.

Пугающее чувство неотвратимости, несмотря ни на что, завораживало Госту. Тайна, манящая его, должна быть поистине грандиозной, если её отзвуки до сих пор так сильны, не заглушены минувшими эпохами и наросшими сверху архивными отложениями. Вновь поддавшись зову, Госта зашагал дальше во тьму, и люменосферы замерцали. Чем темнее становилось вокруг, тем яснее писец понимал, куда должен идти. Секрет, погребённый во времени и ночи, можно отыскать лишь в тайнике на границе познания.

Свет погас. Госта оказался в окружении истины, рожденной темнотой и тишиной. Сначала писец ощущал лишь плиты под ногами, но потом что-то коснулось его сердца, кончик когтя, выточенный из холодного камня. Правда, таящаяся в ночи воспоминаний, тянулась к Госте. Он сделал ещё один шаг.

Изукрашенный браслет, охватывающий запястье писца, вдруг завибрировал. Тусклый свет вернулся. Зов умолк, и Госта удивленно заморгал. Осталось лишь предчувствие, мучительной тревогой терзающее грудь, но теперь, получив прямой приказ, писец не мог оставаться в хранилище. Госту вызывали на поверхность, настало время принять участие в великом религиозном обряде. На планету пришла зима.

Хатия Керемон, имперский командующий Мнемозины, стояла в небольшой огражденной ложе у задней стены собора. Перед ней простирались ряды скамей, заполненных прихожанами, добропорядочными жителями Аркио. Больше трети собрания составляли писцы библиариума, старшие из которых, те, кто контролировал доступ в нижние хранилища, сидели в передних рядах. На дальнем от Хатии конце нефа, с кафедры проповедника, вознесенной над алтарем на железных стропилах, кардинал Рейнхард направлял прихожан в самой важной церемонии года. В Ритуале Долготерпения собравшиеся взывали к Императору о даровании сил и просили о духовном попечении на предстоящие месяцы. Надвигалось пустое время года, но обитатели северного, населенного архипелага Мнемозины терзались мыслями не о холодах или сырых туманах.

Нет, людей беспокоило то бесконечное непроницаемое забвение, что приходило вместе с зимой и пагубно влияло на их души. Керемон прибыла в собор вечером, когда небо ещё оставалось чистым, но приглушённый звон колоколов, звучащий фоном к проповеди Рейнхарда, подсказывал командующему, что за дверями её ждет совершенно иная ночь.

Кардинал произносил речь уже целый час и явно не собирался умолкать в течение следующего. Впрочем, Хатия не испытывала недовольства по этому поводу, ведь лишь в день проведения Ритуала Рейнхард обретал истинную значимость для жителей планеты, глубоко нуждавшихся в пополнении духовных сил. Весь остальной год Керемон не выпускала узды политической власти над миром-хранилищем, пусть негласно, но безраздельно правя Мнемозиной. Влияние Хатии проистекала из двух занимаемых ею постов — имперского командующего и, благодаря тысячелетней традиции, верховного куратора библиариума. Впрочем, она не считала разумным бессмысленное противостояние с Экклезиархией. Кроме того, кардинал играл жизненно важную роль ортодоксального тирана. Мнемозина всегда нуждалась в поучениях Рейнхарда, а сегодня — особенно.

Ноги Керемон уже начинали неметь, когда кардинал произнес «Свет Императора вечен», что означало скорое окончание проповеди.

— Идите, напитавшись его силой, и да освятит он ваш путь. Сомневающимся суждено сгинуть, и да не протянете вы им руку помощи, — произнес напоследок Рейнхард.

Двери собора распахнулись, и колокольный звон, в котором звучали вызов и предостережение, стал поистине оглушающим. Зная, что это означает, Хатия спустилась из ложи, плавно вступая в церемонию как воплощение мирской власти, набравшейся сил от власти духовной. Верховный куратор повела прихожан на площадь перед храмом.

Оттуда открывался вид вдоль Дороги Памятников на гигантский купол библиариума, освещавший ночь тусклым алым сиянием из узких витражных окон. Подойдя к краю площади, Хатия Керемон подняла взгляд к звёздам, и толпа верующих за спиной верховного куратора последовала её примеру, зная, что в течение нескольких месяцев никому из них не удастся увидеть небо.

Температура быстро снижалась, уровень влажности, напротив, стремился ввысь. Первые завитки тумана ползли по земле, а Керемон ждала, когда небеса дадут знак о наступлении зимы и напомнят людям, что над грядущей пустотой останется сиять неугасимый свет.

Наконец, метеоритный дождь начался. Каждый год, в один и тот же день, Мнемозина входила в пояс осколков, и Хатия, хорошо зная, что это событие никак не связано с мгновенным наступлением планетарной зимы, все равно не могла удержаться от благоговейного трепета при виде такого совпадения. Ритуал Долготерпения служил щитом, не позволявшим трепету превратиться в ужас. Вскоре уже несколько огненных стрел ежеминутно прочерчивали тёмное небо, и Керемон следила за их полётом, сохраняя в памяти краткие вспышки света. Ощутив, что достаточно набралась сил, она опустила глаза.

Туман вступал в свои права. Придя из бухты Аркио, он уже охватывал библиариум, словно бело-серая стена пустоты, не уступавшая высотой городским шпилям. К утру над океаном мглы останутся только верхушки купола и собора, туман овладеет островами Мнемозины, укутывая людей в саваны, застилая глаза и заставляя опустить руки. Он не развеется до самого весеннего равноденствия.

В мире, превратившемся в серый лабиринт нечётких очертаний и бесконечного забвения, люди с легкостью могут поддаться отчаянию. Большая часть населения может искать укрепления лишь в вере, но верховный куратор и её писцы находились в лучшем положении. Вечные труды в библиариуме давали им цель, путеводную нить. Зимой в стенах хранилища, как обычно, продолжались работы по упорядочению и воскрешению воспоминаний Империума.

Когда стена тумана подступила вплотную, Керемон вновь подняла взгляд к небесам, решив напоследок ещё несколько минут полюбоваться метеоритным дождём. Одна из чёрточек привлекла её внимание тем, что падала, в отличие от остальных, почти вертикально. Странный метеор всё никак не сгорал в атмосфере, и к нему присоединился другой такой же. Затем сразу несколько. Над толпой поднялся приглушенный шум удивлённых голосов, но через несколько секунд изумление сменилось страхом.