Вода и грёзы. Опыт о воображении материи - Башляр Гастон

Путь в Уировой чаще священный

Вел к Оберовым духам могилы.

(Пер. В. Топорова)

В другом месте, в озере из «Земли Грез», снова появятся те же самые призраки и вампиры. И стало быть, это будет одно и то же озеро, та же вода, та же смерть. «У озер, где плещут одинокие воды, одинокие и мертвые, – печальные воды, печальные и холодные от снега склонившихся лилий, – у гор – у серых лесов, – у трясин, где водятся жабы и ящерицы – у мрачных луж и прудов, – где обитают Вампиры, – в каждом оскверненном месте – в каждом самом грустном уголке: повсюду путешественник встречает смятенные Воспоминания о Прошлом» («Земля Грез»):

По озерам, где простерты

В бесконечность гладью мертвой,

Где поникшие застыли

В сонном хладе сонмы лилий…

По реке, струящей вдаль

Вечный ропот и печаль…

По расселинам и в чашах…

В дебрях, змеями кишащих…

На трясине, где Вампир

Правит пир, —

По недобрым там местам

Неприютным всюду там

Встретит путник оробелый

Тень былого в ризе белой.

(Пер. Н. Вольпин)

Эти воды, эти озера напитаны космическими слезами, и роняет их вся природа: «Черный дол – и темная река – и леса, похожие на облака, чьих очертаний различить невозможно из-за слез, которые капают повсюду». Даже само солнце плачет над водами: «Росистая усыпляющая смутная влага моросит из этого золотого ореола» («Айрин»). Поистине это эманация горя, падающего с небес на воды, звездные флюиды, т. е. материя, вязкая и устойчивая, несомая лучами, как некая физическая и материальная боль. Это излучение придает воде, в том же алхимическом духе, окраску вселенской муки, делается тинктурой слез. Оно превращает воду всех этих озер и болот в воду-мать горя людского, в материю грусти. Речь уже не идет о смутных и общих впечатлениях; речь идет о материальной сопричастности. Сновидец грезит уже не образами, а различными видами материи. Тяжелые слезы наделяют мир человеческим смыслом, человеческой жизнью, человеческой материей. Романтизм здесь вступает в союз с каким-то странным материализмом. Однако верно и обратное: материализм, воображаемый материальным воображением, пропитывается тут настолько острой и болезненной чувствительностью, что теперь ему уже по силам понять всю боль поэта-идеалиста.

VII

Мы приступаем к объединению многочисленных свидетельств – их с легкостью можно было бы и приумножить, – чтобы доказать, что в метапоэтике Эдгара По воображаемая вода навязывает свой тип психологического становления всей вселенной. Теперь нужно перейти к рассмотрению самой сущности этой мертвой воды. Тогда нам станет понятно, что вода – это материальная опора смерти; и еще, благодаря инверсии, совершенно естественной для психологии бессознательного, мы поймем, какой глубокий смысл для материального воображения, отмеченного водой, имеет утверждение о том, что смерть – это вселенская гидра[141].

Теорема из области психологии бессознательного, которую мы сейчас предлагаем, в простейшей форме кажется банальной; мы полагаем, что данные новейших психологических теорий определяют лишь способ ее доказательства. Вот посылка, которую требуется доказать: неподвижные воды пробуждают в подсознании образы мертвецов потому, что мертвые воды – это спящие воды.

По существу, новейшие школы психологии бессознательного учат, что пока мертвые еще пребывают среди нас, для нашего подсознания они являются спящими. Они почивают. После похорон подсознание воспринимает их как отсутствующих, т. е. тоже спящих, но более спрятанных, лучше скрытых, крепче заснувших. И просыпаются они лишь тогда, когда наш собственный сон приносит нам сновидения, более глубокие, чем воспоминания; когда мы вместе с почившими узнаем друг друга на родине Ночи. Некоторые отправляются почивать в дальние дали, на берега Ганга, в «царство у моря», в «самую зеленую из долин», у вод безымянных и задумчивых. Но они, в отличие от нас, спят вечным сном!

…les morts donnent tous

au moins aussi longtemps que pleure l’Amour.

…………………………………………………….

aussi longtemps que les larmes dans les yeux du souvenir[142].

(…все мертвые спят,

по крайней мере, пока плачет Любовь.

………………………………………………

пока на глазах остаются слезы воспоминаний.)

Озеро со спящими водами – символ этого тотального сна, от которого не хотят просыпаться, этого сна, хранимого любовью живых, укачиваемого литанией[143] воспоминания:

Semblable à Léthé, voyez! le lac

paraît prendre un sommeil conscient

et ne voudrait, pour tout au monde, s’éveiller;

le romarin dort sur la tombe

le lys s’étend sur l’onde

…………………………

Toute Beauté dort[144].

(Смотрите! озеро, подобное Лете[145],

Оно, кажется, вбирает в себя сон, осознающий мир,

и не хотело бы ни за что на свете проснуться;

над могилой спит розмарин,

над волной вытягивается лилия

………………………………………

Вся Красота спит.)

Тема этих юношеских стихов возобновится в «Спящей», одном из последних стихотворений Эдгара По. Айрин, как и подобает в соответствии с эволюцией Бессознательного, стала в этом последнем стихотворении безымянной спящей, мертвой подругой, близкой, но безвестной, и спит она «под мистической луною… во вселенской долине».

К могиле никнет розмарин,

Спит разрушенье меж руин,

Подобный Лете сонный пруд

Не разорвет дремотных пут —

Вся красота уснула тут[146].

(Пер. А. Сергеева)

Здесь мы оказались в самом сердце метафизической драмы Эдгара По. Тут наполняется смыслом девиз его творчества и жизни:

I could not love except where Death

Was mingling his with Beauty’s breath…

(Я не мог любить нигде, кроме тех мест,

Где Смерть смешивала свое дыханье с дыханьем Красоты…)

Странный девиз для двадцатилетнего, и говорит он о прошлом после такого короткого жизненного пути, но между тем именно он сообщает всей его жизни глубокий смысл и верность одной теме[147].

Итак, чтобы понять Эдгара По, надо во все кульминационные моменты его поэм и повестей иметь в виду синтез Красоты, Смерти и Воды. Этот синтез Формы, События и Субстанции может показаться искусственным и невозможным у настоящего философа. Но, тем не менее, он распространяется на все. Если любят, то сразу и восхищаются, и боятся, и берегут. В грезах три причины, управляющие соответственно формой, становлением и материей, объединяются до такой степени, что становятся неотделимыми друг от друга. Тот, кто, подобно Эдгару По, грезит «вглубь», объединяет их в одной символической мощи.

Так вот почему вода – материя прекрасной и верной смерти! Только вода может спать, охраняя красоту; только недвижная вода может умирать, храня в себе отражения. Отражая лик грезовидца, оставшегося верным Великому Воспоминанию, Единственной Тени, вода придает красоту всем теням, возвращает к жизни все воспоминания. Так рождается нарциссизм, приходящий из прошлого как наваждение и передающий свои склонности воде; он придает красоту всем, кого мы любили. Человек любуется собою в собственном прошлом, всякий образ для него – воспоминание.