Не от мира сего - Александр Бруссуев

Стефан и Миша, обеспокоенные неподвижностью лива, перевернули парня лицом к небу и убедились, что тот жив, но как-то в обмороке. Призрачный топор исчез, будто его и не бывало. Поп побежал за водой. А Стефан обнаружил, что все ладони у Илейки обожжены до пузырей, словно от соприкосновения с раскаленным металлом.

Сам же лив был в эти моменты где-то в полях счастливой охоты. Он бежал по воздуху, как иногда говорят, не чуя ног под собой. Но ноги-то как раз он чуял. Он не чуял землю. Ему не было радостно, ему было никак. Просто бежал, потому что бежал — потребность такая была. А два голоса, мужской и, что удивительно — женский, перешептывались. "Атман", — говорил мужской. — "Так же чист". "Атман", — отвечал женский. — "Так же несовершенен". "Посиди с его, словно истукан", — произнес мужской. "Да", — вздохнул женский. — "Не его вина". "Пусть кровь поможет". "Пусть". (Где-то похожее уже было — в "Мортен. Охвен. Аунуксесса", примечание автора.)

Илейко не удивлялся, бежал себе, пока не добежал. Крепкий старик со смеющимися глазами в пояс поклонился ему, но ничего не сказал. Молодой парень, взявшийся из ниоткуда, широко улыбнулся и тоже поклонился. Лив не ответил таким же поклоном, он их осенил крестным знамением, будто всю жизнь только этим и занимался. И старик, и парень снова заулыбались, но теперь с ними был меч. Кто его держал, определить было невозможно: то клинок у старика, а то — у парня. Меч переливался всеми цветами радуги, и от этого его диковинная форма отчетливо пламенела, словно выделялась из пространства. Протяни руку и возьми, но нельзя. Не его это оружие. "Благословляем тебя", — сказали одновременно и старый, и молодой.

Илейко, будто того и ждал, побежал дальше. Ни удивления, ни недоумения, так все и должно быть. Люди остались где-то позади, а впереди образовался крест. Хороший такой крест, с удобной рукоятью, с достаточно длинной перекладиной. Для чего достаточной? Для защиты кисти руки. Ибо не крест это вовсе, а часть другого меча. Лив доподлинно знал, что это и есть Эскалибур, а за ним стоит легендарный конунг Артур. Надо только добежать, чтобы взять этот клинок, потому что он ждет, он манит и зовет. И Артур отдает его. Хотя бы на время. Хотя бы подержаться.

Но ноги вдруг начинают вязнуть, заплетаться и путаться. Бежать или идти дальше становится решительно невозможно. Тогда надо ползти. Никто так хорошо не умеет ползать, как Илейко. Но ползти здесь нельзя, потому что лишь великий Змей-искуситель способен на это, или Ялдаваоф, или они вместе, или они одно и то же.

Илейко чувствует, что ему не добраться, печалится и даже начинает плакать.

Хотя столько слез не бывает, это на него кто-то воду льет. И этот кто-то — поп Миша.

— Очухался? — спросил он.

Илейко с ответом не торопился. Ныли натруженные плечи, во рту неприятная сухость, ладони саднило так, будто с них содрали кожу. Михаил протянул ему кружку, лив жадно к ней припал, но, сделав несколько глотков, заподозрил чего-то не того.

— Это что? — поинтересовался он.

— Ну вот, ожил, — улыбнулся поп. — А это, брат, кагор, церковное вино, кровь Христова. Давай, допивай, и будем раны твои обрабатывать.

Илейко посмотрел на руки: они были обожжены самым жесточайшим образом, пузыри лопнули и кожа сошла. Осталось живое мясо.

— Где это я так? — докончив вино, спросил он. — Свечку, что ли, неловко держал?

— Да нет, — ответил Стефан. — Беса за хвост. Точнее — бесов.

— Хвосты? — пожал плечами Илейко. — А мне показалось — юбки. Ну, не совсем юбки, а килты.

— Пусть так, — согласился поп. Он уже держал наготове баночку с медом, чтобы смазать раны. — Однако остановить этих тварей смог только ты. Они — не от мира сего. Стало быть, к какому миру принадлежишь ты сам?

После обработки ладони перевязали вместе с листьями чистотела. На этом лечение подошло к концу. А вот кагор — нет.

— Теперь до свадьбы заживет, — ухмыльнулся Стефан, разливая из объемистой бутыли темное вино.

"Ага", — подумал Илейко. — "Свадьба-то вряд ли. Или в другой жизни? Или в другом мире?"

Он хорошо помнил, что ему пригрезилось: и старый Охвен, и молодой Мортен, и голоса Бога и Святого Духа, и король Артур, и удивительные мечи — Пламя и Эскалибур. Без всяких подсказок, лив знал, кто есть кто. Только не знал почему? И не понимал, зачем? Может быть, он сам не от мира сего? Делиться своими сомнениями с товарищами Илейко не стал.

— Ты уж прости, дружище, что не смогли справиться с твоим недугом, — тем временем говорил Стефан. — Если ни я, ни служитель церкви не смогли вытащить этот проклятый топор, то кто же сможет? Может, не руками надо было за него браться?

— Ну да — зубами. Нет, тут дело не в топоре. Это всего лишь проекция то ли проклятья, то ли заклятья. Может быть, кто-нибудь из местных светочей сможет помочь. Но мне кажется, все гораздо сложнее: сам Илейко за свою жизнь грехов пока не успел натворить. Это не свой крест он несет, кого-то другого.

— Дедов, что ли? — внезапно рассердившись, вскинулся лив.

— Нет, — продолжил Михаил. — Не дедов. Но того, кто сотворил проклятье в спину твоего деда.

Потом они почти до утра просидели перед странно покосившейся часовенкой, прихлебывая кагор. Поп сокрушался, что занимается не своим делом. Раскаивался, что с помощью нескольких крепких парней выбивает долги с прихожан, просрочивших платежи.

— А кто у меня в долг брал? — говорил он. — Да лодыри всякие, неудачники и жулики. Возьмут, думая, что самые умные, а отдавать не спешат. И ведь прощать их нельзя: спасибо они не скажут, ироды. Да у меня доход в моей часовенке больше, чем в некоторых храмах. Но я-то здесь не для этого! Я же Веру должен поддерживать! А у меня бесы кулаками сруб с камней сдвинули. Словно в насмешку.

— Погоди, поп, то ли еще будет! — хлопал его по плечу Стефан. — Все с тобой не так уж и страшно, если ты сам понимаешь всю ситуацию. Вот придут другие, которые без зазрения совести начнут творить дела, противные Вере. И спать будут спокойно, и даже в пьяном виде раскаиваться не будут. Зато примутся уничтожать всех вокруг, кто хоть в чем-то чище и честнее их самих.

— Почему ты так думаешь? — удивлялся Илейко. — Может быть, люди сделаются добрыми и чуждыми корысти?

— Ну да, ну да, — ухмылялся рыцарь. — Мир станет садом, а мы все — его садовниками. Кто тебе сказал, что наш путь ведет к развитию и совершенству? Почему ливов сметают всякие там слэйвины? Почему готов рассеяли по всей земле? Разве не свои, в конце концов, распяли Христа? "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (От Иоанна Святое Благовествование, гл. 1). Но на каком языке? Не на том ли, который старательно уничтожают, потому что слово может привести к истине? Насаждаемый язык, фальшивый и неверный, где понятия слов, настоящих слов, искажаются, да и вообще перевираются в противоположные по смыслу, способствует лжи. Да не просто вракам, фантазиям и выдумкам, безобидным по сути, а той неправде, которая не щадит никого. Не должно быть у слов множество значений — это чепуха. Попробуй защитить себя перед любым судом, пусть светским, пусть церковным. Все тобой сказанное переврут, исходя из "принятых системных правил". Твоя правда останется у тебя в сердце, а твою вину докажут твоими же словами, потому что их так вольно можно трактовать, кому, как удобнее. И, уверяю тебя, будут. Специально подготовленные люди ставят все с ног на голову. Не для правды, а для гордыни мирового масштаба. Сила ломает дух. А сила, нынешняя сила, зависит всего лишь от одного условия. И это условие не Вера, и даже не Совесть, это — деньги. Правда, поп?

Михаил даже не смог ничего ответить, только в сердцах махнул рукой, соглашаясь.

— Однако у нас есть прекрасная возможность переломить ситуацию, — подняв палец к ночному, небу изрек Стефан. Все на него посмотрели, как на пророка, с восхищением и безоговорочной верой. — Мы будем жить иначе. Pronesse, loyautй, largesse, le sens, courtoisie, honneur, franchisse — вот наше всё! Если мы сможем, значит, на такое же количество уменьшится живущих во лжи.

— Что это такое? — прошептал Миша.

— Мужество, верность, щедрость, благоразумие, куртуазность, честь и вольность, — перевел Илейко. — Сюда, конечно, еще Веру, Доброту и Любовь следует добавить. В остальном я согласен.

— А я, пожалуй — нет, — вздохнул Михаил. — Не буду врать. Не получится у меня ваши доблестные правила выполнять. Так что исключите меня из вашей банды.

— Зато ты честен! — сказал Стефан и полез обниматься с попом.

На следующий день уехал рыцарь, да и поп, говорят, куда-то задевался. Илейко снова осел в своем маленьком жилище, довольствуясь расхожими слухами. Но ему и не надо было знать никаких разнотолков, чтобы догадываться об истине.

Михаил оставил свою церковную службу и ушел в Суздаль, или Кострому, или Верхний Волочек. Одним купцом станет больше. Вполне возможно, что и некая красавица-девка с ним сбежала, имя которой никак не вязалось с "Марысей", как ее привык величать жуликоватый в глазах всех прихожан поп-расстрига Михаил, без всякого сомнения, обладающий замечательным даром: быть честным перед самим собой.