Ливень в степи - Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев

книгу. - Это кто? - Очир показал рисунок: волосатый человек, с усами, с кудрявой, красивой бородой.

- Ленин, - ответила Жаргалма. - Ленин-багша.

Приезжая заглянула в книжку и улыбнулась.

- Нет, - сказала она. - Это другой большой человек- Карл Маркс. А вот здесь Ленин-багша нарисован.

Она показала новый рисунок - с большим лбом, с прищуренными, будто бурятскими глазами, умный человек нарисован. Не такая уж большая бородка, усы не очень густые.

Жаргалме неловко от своей ошибки.

- Как могла спутать, не знаю.

Жаргалма листает книгу.

- Ты молодая, - говорит ей гостья. - Надо в красный уголок ходить, в школу. Много нового узнаешь.

На следующее утро отец запряг коней, женщина-нойон уселась поудобнее на телеге и уехала, как ей положено Советской трудовой властью: на быстрой паре с красивой сбруей, на мягком сене, в самой удобной телеге.

Начальница уехала, а Жаргалма все думала о ней. «Женщины болтливее мужчин… А эта какая, лучше ли других? Слушаются ли ее мужчины, выполняют ли, что она приказывала? Какое собрание сделает там, куда привезет ее отец? Замужем или нет? Вообще-то женщина-нойон лучше, чем мужчина: водку не пьет, табак не курит… Зря я не рассказала ей о своей жизни…»

В тот же день к ним в летник зашла Самба, соседка, добрая женщина. Не попросить чего-нибудь пришла, а что-то сказать, только не решается. «Уж не Норбо ли к ней заехал? - покраснела от своей догадки Жаргалма. - Ну да, боится сразу к нам явиться, к ней заехал… Она, наверно, сказала ему: «Иди к Жаргалме, она по тебе высохла, на вяленое мясо похожа. Знали бы, что ты такой плохой человек, всем улусом не отдали бы тебе Жаргалму…» - и пошла за мной».

- Жаргалма, - заговорила, наконец, Самба. - Ты съезди-ка к новому зайсану Дугарцырену. Я его особенно-то не знаю… Его из аймака к нам назначили. Расскажи ему свое положение, он тебе разъяснит, что надо делать.

Жаргалма промолчала.

- Кто у вас ночевал сегодня, кого отец привозил?

- Женщина одна, бурятка. Городской начальник.

- Ты ей все о себе рассказала? Что она посоветовала?

- Ничего я не сказала.

- Как так? - удивилась Самба. - Городской начальник сама приехала к тебе домой, и ты ничего не сказала? Она к тому же женщина…

- Женщина, а стала нойоном, как так? - Жаргалма попыталась перевести разговор на другое.

- А чем женщина хуже мужчины? - рассердилась Самба. - Не будь женщин, не было бы на земле и мужчин. Даже сам Ленин-багша от матери родился. Он сказал, что мы теперь с мужчинами как два рога одного быка. Равны, значит… Красная революция нас уравняла. Ты почему на собрания не ходишь, в школу не записалась? Молодая же. Нельзя всю жизнь как в сундуке сидеть. - Она помолчала. - Ты зря удивляешься, что женщина нойоном стала. Я бы ей все о себе рассказала. Ревела, плакала бы, а рассказала. Из дома не выпустила, пока верный совет не получила бы. Пусть она хорошую бумагу написала бы против всех болтунов.

Жаргалма не перебивала соседку. «В самом деле, - соображала она. - Почему я ничего не сказала той женщине? Она помогла бы… Если и не помогла, потери не было бы. Неловко беспокоить было… Неловко… Так и домой приехала без мужа. Что же теперь делать?»

- Поезжай в сомонный Совет, - словно отвечая ей, проговорила Самба. - Ты не поедешь, я за тебя съезжу, все расскажу. Почему Ленину-багше письмо не напишешь? Сама не сможешь, других попроси. Все опиши, он живо сделает, как надо. Чего ждешь? О тебе дурные бабы всякие сплетни треплют. По всей степи болтовня катится, от одного улуса к другому… Почему терпишь, не понимаю.

- Съезжу в Совет… - проговорила наконец Жаргалма. - Завтра поеду.

- Вот и хорошо, - похвалила соседка.

На другой день Жаргалма собралась в сомонный Совет, но один улусник сказал, что будто новый зайсан Дугарцырен куда-то уехал на несколько дней.

Жаргалме надо бы огорчиться, а у нее почему-то вдруг стало легче на сердце.

Жаргалма и сама не смогла бы объяснить, почему у нее от сердца отлегло. Так бывает в степи, когда после пасмурных дождливых дней неожиданно выглянет солнце, разгонит темные тучи.

Ласковое солнце светит в душе Жаргалмы.

Как солнечные дни сменяются пасмурными, так меняется и настроение Жаргалмы. Снова у нее в груди стало мрачно и холодно. Никто в улусе вроде и не болтает о ней ничего плохого, а сердце словно мертвое. Прогорит в степи костер и угаснет, ветер разметет золу - и на многие годы на земле останется черная плешина, на которой не растут ни трава, ни цветы. Неужели глупые разговоры выжгли в душе Жаргалмы такую же черную плешину?

Жаргалма оседлала Саврасого и вместе с Очиром поехала пасти коров. Хорошо сидеть на лесной поляне возле приветливого костра! Они с Очиром погнали коров на свой покос, там стоит в копнах скошенное сено. Подъехали и увидели, что чьи-то коровы разрушили городьбу, топчут, растаскивают копны. Жаргалма и Очир принялись разгонять коров, бить чем попало. Одних выгонят, другие уже у копен. Свои коровы тоже кинулись топтать сено, еще назойливее оказались, чем чужие. Кое-как разогнали коров, принялись поднимать развороченную городьбу. Вокруг ходит чужая красная корова, тычет мордой в жерди. Она, наверно, и опрокинула городьбу, привела к сену все стадо…

Жаргалма и Очир подобрали сено, поправили разрушенные копны. Сено грубое, исцарапало руки, лицо… Жарко, захотелось пить, пересохло горло. Когда все было сделано, разложили костер, повесили на сучке старый котелок с водой из канавы. Вода закипает, суетится в посудине. Очир, который часто бегает по взрослым собраниям и сходкам, слушает там всякие речи и выступления, забрался на пень и важно заговорил, будто коровы понимают его:

- Что вы натворили, дурные коровы? Сожрали сено труженика Абиды Гармаева. Он руки мозолил, потел под солнцем. А вам и не стыдно. Сын Абиды, малолетний Очир, возил это сено, а вы втоптали в землю. Для чего мы запасали сено? Для того чтобы вы зимой не подохли с голода. А вы ходите по колено в густой ветоши и в сочных кустах и лезете со своими волосатыми мордами в городьбу, воруете сено. Позор вам, коровы!

Жаргалме очень забавно показалось, как Очир говорил, она расхохоталась. Очир еще больше разошелся.

- Насторожите свои глупые коровьи уши! - строго приказывает он