Безупречный шпион (сборник) - Данил Корецкий

Из внутреннего кармана я извлекаю маленький черный пенальчик. Точно такой есть у рычащего над унитазом капитана Ивлева. Внутри игла на резиновой рукоятке – для удобства удержания. Острие иглы смазано препаратом «LX». Легкий укол – и человек теряет волю, ему можно приказать что угодно. Например: прыгни из окна! Или: выходи из ресторана и иди налево, к машине! Все будет исполнено в точности. И хотя действует «LX» всего семь-восемь минут, этого обычно оказывается вполне достаточно.

Я с сомнением смотрю на спецсредство. Вряд ли Ивлев в состоянии уколоть Маккоя, у него дрожат руки и скорей он поцарапает сам себя… Да и вообще, при том обороте, который принимает дело, пускать в ход «LX» вряд ли целесообразно. Похоже, операция «Л» проваливается… Если они все знают, то неизвестно чем обернется дело. Может быть, это нас выведут через черный ход и запихают в машину… Маккой – здоровенный лоб, видно, он крепкий орешек…

Дверь распахивается, и в филиал Эрмитажа врывается Алан Маккой. Настолько стремительно, что я не успеваю принять боевую стойку. Но он забегает в свободную кабинку и перегибается пополам. Гр-р-р… Ры-ы-ы…

Да-а-а… Вот дела! Молодежь из «поколения пепси» слабее старой гвардии, и эта закономерность интернациональна…

Сунув пенальчик в карман, я принимаюсь рассматривать висящие на стенах черно-белые фотографии томных красавиц начала двадцатого века. Девушки не затянуты по моде того времени в длинные платья с тугими корсетами – они обнажены! Некоторые по пояс – бесстыдно демонстрируя голые груди, некоторые позируют во весь рост – в чулочках, с зонтиком, с тросточкой… У всех скромно затемнены лобки. Никаких современных распахнутых ракурсов – по сегодняшним меркам снимки вполне невинны… Но контраст голого тела со старинной ретушью, целомудренными взглядами моделей и прическами «ретро» создает ауру крутой порнографии! И те, кто размещал здесь эти фотки, именно на такой эффект и рассчитывали!

Ивлев отблевался первым. Хорошо, что он практически не ел здешних деликатесов, а избавился от заурядного посольского завтрака. Хотя для него это никакого значения не имеет – только для эстетики и справедливости. Он бледен и растрепан. Стараясь не смотреть на меня, подходит к раковине. Фотоэлемент включает воду, из крана бьет тугая, подсвеченная красным светом и напоминающая лазерный луч струя.

Виктор умывается. Красные брызги летят в стороны, избавляясь от багровой окраски и превращаясь в обычные капли воды. Потом ту же процедуру проделывает Маккой. Затем втроем, как лучшие друзья, мы возвращаемся в дегустационный зал.

На одном из кожаных диванов сидит Марк Уоллес. Он, как всегда, улыбается.

– Как вам девчонки на фотографиях? Правда, забавно? А в женском туалете прямо из раковины торчит здоровенный медный фаллос, причем очень тщательно выполненный: каждая складочка, каждая морщинка!

– А что вы делали в женском туалете?!

– Подружка завела показать, – смеется Уоллес. Как удается такому весельчаку выполнять мало связанные с весельем обязанности резидента крупнейшей разведслужбы мира, остается для меня большой загадкой. – Не беспокойтесь, кроме нас там никого не было!

– Что ж, тогда я спокоен за вашу нравственность!

Маккой смотрит на меня и криво улыбается.

Вокруг начищенные до блеска медные самогонные аппараты и множество бутылей, бутылок и бутылочек со шнапсом, настоянном на ягодах и фруктах: смородине, клубнике, груше, яблоках, сливах…

– Что вам налить, Дмитрий? – Уоллес встает, берет с антикварного резного столика чистую рюмку и гладит рукой огромную колбу с розовым содержимым и краником внизу. – Рекомендую шнапс на клубнике. Мне он нравится больше всего остального…

– Не возражаю. Но почему вы называете меня Дмитрием? Произошло какое-то недоразумение…

– Да, это так, – американский резидент протягивает мне рюмку. Я внимательно следил за его руками и уверен, что он ничего не подмешал в напиток. – Выпьем за то, чтобы оно рассеялось.

Уоллес перестает улыбаться. Сейчас он похож на бульдога, но отнюдь не добродушного. Черты лица жестко закаменели, глаза превратились в зрачки пистолетных стволов. Это истинный облик американского резидента.

– Итак, чертежи вашей ракеты похитили арабы. Но реализовать космические технологии оказались, естественно, не в состоянии – это не их конек. И тогда они за три миллиона долларов предложили материалы нашему правительству. Вам ведь известно про проект «Марс»?

– Известно, – не чувствуя вкуса, я отхлебнул из рюмки. Откровенность Уоллеса поражала до глубины души.

– Подлинность документов поручили проверить мне, и я выбрал самый простой и быстрый способ… Человек, выступающий посредником, а он работал на арабов и совсем немного на нас…

Ай да Ирена! Ну и сука… Впрочем, еще великий теоретик и практик шпионажа Орест Пинто отмечал, что женщины в разведке деградируют гораздо сильнее, чем мужчины. Потому что сопутствующие шпионажу ложь, предательство и беспорядочный секс для женской натуры более губительны.

– …показал документы вам, а мой молодой друг Аллан, надежно замаскировавшись, наблюдал за процессом со стороны.

Маккой опять криво улыбнулся.

Я бы на твоем месте, братец, не скалился! Вспомни лучше, как подглядывал из средневекового панциря и, тяжело дыша, занимался мастурбацией! Хотя нет, руки под доспех никак не втиснешь… Тогда вспомни, как блевал, не выдержав напряжения от предстоящей опасности! Вспомнил? Вот то-то!

Сейчас он выглядел гораздо бодрее, чем несколько минут назад в туалете. И Ивлев ожил, бледность с лица исчезла, он заинтересованно слушал. Видно, ребята поняли, что обстановка разряжается и нам не придется драться друг с другом.

– Но вы охарактеризовали документ как подделку, и мы, конечно, отказались от сделки, – продолжал Уоллес, гипнотизируя меня взглядом.

– Правда, в тот момент мы действительно считали вас главным инженером «Росавиакосмоса», которому нет смысла блефовать.

– Так оно и есть, – с самым добродетельным видом, на который был способен, кивнул я.

– Через день мы установили вашу принадлежность к российской разведке…

Я изобразил на лице недоумение.

– Что позволяет трактовать ваше заявление совершенно иным образом. Но мы не изменили своего мнения…

– Ничего не могу понять, – я развел руками и посмотрел на Ивлева, как бы в поисках поддержки. Тот тоже изобразил полнейшее непонимание.

Уоллес устало кивнул.

– Во-первых, потому, что эти три миллиона, скорей всего, пойдут на террористическую деятельность, которая в первую очередь обернется против моей страны. А во-вторых…

Он тоже глотнул настойки.

– Во-вторых, извините, очень сомнительно, что ваши чертежи могут обогатить нашу науку, и вряд ли они стоят этих денег. Ну да это неважно. А важно то, что все действия, направленные против ваших людей, не имеют к нам никакого отношения. Это дело рук арабов!

Уоллес откинулся на мягкую спинку дивана, черты его лица разгладились, зрачки пистолетных стволов спрятались. Он улыбнулся.

– Так как вам шнапс на клубнике?

Передо мной вновь сидел добродушный бульдог.

Я еще раз приложился к рюмке, на этот раз в полной мере ощутив ягодный вкус. Маккой и Ивлев тоже проявили интерес к напитку и даже чокнулись друг с другом.

– Похоже на настойку, которую мой отец настаивал на водке. Но зачем арабам похищать то, чем они заведомо не могут воспользоваться?

– По ошибке: они охотились за портфелем профессора Синельникова с формулами бинарного газа оксавегал. В кадастре ООН газ проходит как вещество мирного промышленного назначения. Но арабы открыли его военные возможности. То есть это продукт двойного назначения, о чем пока никто в мире не знает.

– И чья же это ошибка? – спросил я, хотя уже все понял.

Уоллес выпятил нижнюю губу, будто хотел выпить сок из устричной раковины.

– Того человека, который перепутал Синельникова и Извекова. Хотя общего у них было мало – только одинаковые портфели. Это серьезная ошибка. А кража поддельных документов – какими бы ни были они на самом деле, но денег за них не заплатили, значит поддельные, – это вторая ошибка. Я думаю, что за две ошибки этот человек серьезно наказан…

Уоллес прикрыл глаза. Наступила тишина. Ивлев и Маккой открывали краники огромных бутылей, наклоняли бутыли поменьше, переворачивали бутылки обычных размеров и ставили на резной столик все новые настойки. Вопреки российской и американской традициям, мы придерживались французских правил дегустации: пригубляя, пробовали содержимое каждой рюмки, остатки сливали в большой винный бокал, так что в конце концов наполнили его почти доверху. Уоллес оказался прав – клубничная настойка была самой лучшей. В остальных не чувствовалось аромата, зато явно ощущался какой-то деревянный привкус.