Пятёрка отважных - Александр Осипенко

Тот отвёл глаза, вроде бы не заметил Максимкиного взгляда, просящего поддержки.

— Почему? — переспросил Кешка. — А потому что она девочка. Раз. А ты видел, чтобы девушек в армию брали? Нет, не видел! Значит, и воевать им нельзя. Во-вторых, отец у неё бургомистр, а мачеха, о чём ты сам говорил, шпионка, значит, и Густе полностью доверять нельзя. Заруби себе на носу, Максимка, что мы должны помнить о золотом правиле победы: бдительность, бдительность и ещё раз бдительность. Так говорил наш комдив, товарищ Супрун. А он никогда не ошибался. А ты, Максим Савик, предлагаешь ввести в наш отряд подозрительную личность и этим нарушаешь это золотое правило.

Кешка говорил так запальчиво, так убедительно, что Максимка побоялся что-либо возразить. Зато совсем неожиданно его поддержал и не лишь бы кто, а Лёва.

— Очень ты умный, Кешка, — сказал он. — Всё правильно, в мирное время действительно женщин в армию не берут, но нигде не сказано, что им запрещено воевать. И они всегда воевали, когда враг нападал на родину. Теперь ты обвинил Густю за её родителей. А разве их выбирают? Разве Густя виновата, что у неё отец бургомистр? Ты вот о бдительности говорил. Но какая же это бдительность? Это недоверие к своим же товарищам, подозрительность. А подозрительность, Кешка, человека оскорбляет.

— Ха! — возмутился Кешка. — Можете меня подозревать. Я не обижусь. Скажи, в чём ты меня подозреваешь? Я тебе ответ дам.

— Очень мне нужен твой ответ. Я тебе и так верю. Как другу.

Максимка обрадовался.

— Правильно! Если дружба, то и доверять надо, — горячо сказал он. — Если бы не Густя, разве мы вывели бы Грома? А теперь вдруг засомневались. Несправедливо это. А поэтому без Густи я принимать присягу не буду. Можешь меня подозревать, в чём тебе захочется.

— Так, — сказал Кешка. — Значит, двое за то, чтобы принять Густю в наш отряд и допустить её к присяге? Хорошо. А ты, Данилка, на чьей стороне?

— Я не знаю, — ответил Данилка.

— Значит, ты воздержался? — спросил Кешка.

— Воздержался…

— Тогда договоримся так. Пускай Густя выполнит ещё одно задание. Только какое?..

— Пускай батарейки достанет, — подсказал Лёва. — Какие мы партизаны без приёмника.

Максимка попробовал возразить: где Густя достанет те батарейки?

— У немцев, — пошутил Данилка.

— А что, правильно, — подхватил Кешка.

Западня

1

У начальника полиции и СД гауптштурмфюрера Кресендорфа была лысая, словно отполированная, как бильярдный шар, голова. На ней — пара большущих, по хорошему лопуху, ушей, толстоватый нос, с обеих сторон которого синели злые холодные глаза. По рыжим бровям можно было предполагать, что гауптштурмфюрер когда-то имел рыжую чуприну, которая неизвестно отчего выпала. А по щекам и широкому подбородку, сплошь изрезанным шрамами, можно было считать, что начальник полиции и СД в молодые годы был драчливым, или, как теперь говорят, имел хулиганский нрав.

Господин Кресендорф сидел в кресле с высокой спинкой за громадным столом, на котором стоял ящик, обитый чёрным бархатом. В том ящике хранились куклы-марионетки, ибо теперешний гауптштурмфюрер когда-то был бродячим артистом театра марионеток. Господин Кресендорф бросил прежнее ремесло, не приносившее ему прибыли, но ящик с куклами возил с собой.

Господин Кресендорф считал, что теперешняя профессия полицейского-палача чрезвычайно плохо сказывается на его таком необходимом фюреру и Германии здоровье. Поэтому он изредка забавлялся куклами-марионетками, которые возвращали его в бродяжническую молодость, хотя и полуголодную, но и не слишком беспокойную.

По правде говоря, гауптштурмфюрер был очень доволен и даже гордился теперешней своей должностью и той жизнью, которую она обещала. Раньше, когда он был артистом театра марионеток, ему подчинялись только куклы. Держи их на ниточке, шевели пальцами, и они, послушные, хочешь пляшут, а хочешь — плачут. Теперь господин гауптштурмфюрер заполучил такую возможность управлять живыми людьми так же, как куклами-марионетками. Ну, разве не может гордиться этим бывший бродячий артист театра марионеток? Может, он и гордился, но одновременно был и огорчён. Да и как же не огорчаться, если живые люди, в отличие от кукол, не хотят повиноваться господину гауптштурмфюреру. Плевать им и на его звание и на высокую должность…

Может быть, поэтому господин Кресендорф всё чаще брался за ящик с куклами-марионетками. С ними по крайней мере никаких забот. Они подчиняются господину гауптштурмфюреру безоговорочно.

«Что надо делать, — думал господин Кресендорф, — чтобы люди слушались меня, как эти марионетки?.. Их надо убивать, убивать, убивать. Мёртвые имеют две особенности: они не противоречат и наводят ужас на живых».

Его мысли вдруг прервал дежурный, появившийся в комнате. Вытянув руку вверх, он приветствовал своего шефа:

— Хайль Гитлер!..

Кресендорф оторвал взгляд от марионеток, недовольно глянул на дежурного.

— Что тебе?..

— Господин гауптштурмфюрер, полицейский по вашему приказанию явился и ожидает в приёмной…

Кресендорф сложил куклы в ящик, закрыл крышку.

— Пусть заходит, — сказал он.

Дежурный вышел, а на его месте появился как из-под земли Зыль-Бородыль.

— Явился по вашему приказанию, — неумело откозырял он.

Кресендорф вперился жёстким взглядом в лицо полицейского. Тот неловко переступал с ноги на ногу, тяжело, даже с присвистом дышал от страха и предчувствия какой-то беды.

— Что за пакость ты пьёшь? — помахав перед собой рукою, спросил гауптштурмфюрер Зыля-Бородыля.

— Самогонку, господин капитан… И правда, пакость, но лучшей гнать не научились, — объяснил Зыль-Бородыль.

— Самогонку? — переспросил Кресендорф. — Мы будем давать тебе шнапс, господин Бородыль, лучший немецкий шнапс.

— Я, господин начальник, не Бородыль, — начал объяснять полицейский. — Я — Зылев. Бородыль — это кличка, дразнилка, значит.

— О, я хорошо понимаю… Садись, господин Зылев-Бородылев.

Зыль-Бородыль сел. Кресендорф пододвинул пачку сигарет. Зыль-Бородыль никак не мог понять, зачем он понадобился самому начальнику полиции и СД. Кресендорф посматривал на полицейского жёстким беспощадным взглядом синих арийских глаз.

— Господин Зылев, — наконец прервал он молчание, — кто, по-твоему, обстрелял наш штаб, увёл у коменданта лошадь, вывесил красное знамя на колокольне, расклеил по городу листовки, а в Даньковском лесу обстрелял колонну машин?

— Не знаю… Не могу знать! — растерялся Зыль-Бородыль. — Скорее всего — оттуда, — Зыль-Бородыль показал пальцем за ухо, давая понять, что местные жители к этим делам не имеют никакого отношения.

— Так, так, — сказал Кресендорф и поставил чёрный ящик на стол, достал с него специально сделанную виселицу, а затем бородатого человечка-куклу.

Придерживая куклу за ниточки, Кресендорф медленно повёл её к виселице. Зыль и глазом не успел моргнуть, как кукла-человечек болталась уже на виселице.

— Как тебе, господин Зылев, понравилось наказание этого негодяя? — улыбаясь, спросил Кресендорф.

От страха у Зыля отнялся язык. Полицейский хотел что-то сказать и никак не мог, только кивал головой, как тот человечек-кукла, которого Кресендорф только что повесил на виселице.

— Давай договоримся, Зыль-Бородыль, — чеканя каждое слово, сказал Кресендорф, — если ты не поможешь нам найти бандитов, я отправлю тебя на виселицу, как и эту марионетку. Если же поможешь, мы дадим тебе сигарет, спирта и денег.

Зыль-Бородыль от страха захотел перекреститься. Поискал в комнате икону — не нашёл. Увидел на стене громадный портрет Гитлера. На всякий случай перекрестился на него.

— Господин начальник, где же я должен их искать?..

— А это уже твоё дело, — ответил Кресендорф. — Захочешь жить — найдёшь. — Он позвал дежурного, приказал ему — Ганс, выдай господину полицейскому бутылку шнапса, две пачки сигарет и плитку шоколада.

Зыль-Бородыль был так напуган, что забыл поблагодарить господина гауптштурмфюрера. Вспомнил об этом уже на улице. Хотел возвратиться, но подумал-подумал, плюнул со зла и побрёл домой.

2

Густя чувствовала себя очень одинокой и беспомощной. Ей казалось, а может быть, так было и на самом деле, что мачеха всё время следит за каждым её шагом. Отец, как нарочно, ходит чем-то озабоченный, и ему нет никакого дела до неё, до Густи. А Максимка обещал прийти и не приходит. Не иначе как Кешка с Данилкой запретили ему дружить с ней, с Густей. А что? И правильно! Кому нужна такая подружка, отец которой преданно служит фашистам, а мачеха заядлая шпионка?

И всё же Густя обижалась на Максимку. Мог бы зайти, навестить…

На глазах у неё выступили слёзы.