Парадокс Вазалиса - Рафаэль Кардетти

Давид размышлял о трудностях интеграции в безжалостное общество потребления суперквалифицированных тридцатилетних мужчин, когда Поль предложил пойти выпить аперитива. Они переместились за стол гостиной, на котором уже стояли стаканы, полупустая бутылка «мартини» и тарелка с быстрозамороженными закусками. Воспользовавшись паузой, Анна вновь ринулась в атаку:

— Ты не можешь так больше жить, Давид. Ты должен действовать.

— Спасибо за совет. Подумаю о нем на досуге.

Анна умела быть не только надоедливой, но и упрямой. Вступив в ту жизненную стадию, когда на первое место выходит создание комфортной материальной среды, она никогда не понимала, что такого особенного нашел Давид в своем руководителе, Альбере Када.

На ее взгляд, он попросту терял время, поддерживая отношения с этим от всего отказавшимся, живущим затворником в некоем анахроническом и замшелом мире стариком, а любовь и его увлеченность древними рукописям и вовсе заставляла ее сомневаться в его умственных способностях. Не говоря уж о том, что выбор научного руководителя, чье влияние ограничивалось пределами его кабинета, оставлял Давиду ничтожные перспективы трудоустройства. А тут еще — как нельзя кстати! — этот научный руководитель взял да умер.

Пятью годами ранее Альбер Када убедил Давида в абсолютной необходимости посвятить все свободное время, в том числе вечера и выходные, поиску некоего безвестного трактата, написанного в конце тринадцатого века одним загадочным ученым, о существовании которого давно все забыли. «Те немногие избранные, коим посчастливилось иметь в своем владении или хотя бы просто прочесть отдельные отрывки из «De forma mundi», единственного известного произведения Вазалиса, — добавил с заговорщическим видом тот, кто стал в ту минуту его ментором, — приходили в полный восторг от прочитанного».

На деле поиски оказались гораздо менее романтическим занятием, чем представлялось поначалу. Несмотря на оптимизм Альбера Када, Давиду так и не удалось найти хотя бы малейшее подтверждение существованию материалов, которые помогли бы постичь тайну «De forma mundi».

Анна никак не желала угомониться:

— Заканчивай диссертацию и начинай шевелиться. Найди настоящую работу. Все равно какую. Любая будет лучше того, чем ты занимаешься сейчас.

Это было уже слишком. Давид почувствовал, как в нем поднимается волна гнева.

— Хочешь, чтобы я тоже стал секретарем? — бросил он. — Сожалею, но несколько граммов гордости у меня еще осталось.

По окончании учебы Анна поступила на какую-то оплачиваемую ниже среднего должность в одну из художественных галерей правого берега, расположенную на площади Бастилии. Она занималась всем понемножку — от управления персоналом до организации выставок, но получала зарплату секретарши, что окончательно обесценивало ее деятельность в глазах Давида.

И потом, пусть он и отказывался это признавать, его задевал тот факт, что она уже нашла себе место в жизни, тогда как сам он довольствовался тем, что жалел себя самого.

К его величайшему разочарованию, этот удар ниже пояса не достиг цели.

— Ты плохо понял, — спокойным голосом ответила Анна. — Я не секретарша, а помощница директора галереи. Это не одно и то же.

— Тебе приходится ходить в мини-юбке и готовить шефу кофе, так ведь? Ты обычная прислуга, и ничего более. Называй свою работу как хочешь, если тебе от этого легче.

— Дурак.

— Дура.

Будь у него возможность расплавиться и исчезнуть в щелях плиточного пола, Поль сделал бы это без раздумий. С внезапно позеленевшим лицом он поднялся на ноги и, не говоря ни слова, отправился в уборную. Он не понимал, что такой вот незамысловатый выплеск агрессивности помогает им успокаиваться.

— Придешь завтра на вернисаж? — спросила Анна.

— Еще не решил.

— Я не собираюсь тебя умолять, Давид. Мне просто будет приятно, если ты придешь, вот и все. Я вкалывала как проклятая, чтобы организовать эту выставку.

Бросив взгляд на дверь уборной, Давид удостоверился, что Поль все еще далеко и их не слышит.

— Собираешься действительно выйти замуж за этого болвана?

Грубость вопроса не смутила Анну.

— Да, а что? Только не говори, что тебя волнует моя личная жизнь… теперь, когда…

— Признай, ты ведь умираешь со скуки с этим парнем. Да, он симпатичный и настоящий работяга, что есть — то есть, но он же такой зануда!

— Ты ревнуешь, потому что Поль способен жить с женщиной, не сводя ее с ума.

— Вот только не надо менять роли, дорогая. Если кто здесь и любит закатить истерику, то только ты. Я же, со своей стороны, всегда довольствовался тем, что отвечал на твои капризы. В нормальной жизни, с нормальными людьми я веду себя очень тихо. Давай, скажи честно хоть раз: тебе ведь меня не хватает, разве нет?

В ответах Анны никогда не бывало двусмысленности. Скрытая скатертью, ее ступня коснулась колена Давида и начала подниматься выше.

Такого Давид от нее не ждал и инстинктивно сжал бедра. Анна обладала редкой способностью вызывать смутную тревогу у всех представителей противоположного пола, которые хоть чуточку ее знали.

— Спокойно, — услышал он ее хриплый, похожий на рычание, шепоток. — Расслабься и получай удовольствие.

От соприкосновения с ее пальцами его словно током ударило. Должно быть, это произошло из-за некого свойства ее колготок. Или тело Давида давало знать, что он уже готов вновь переспать с Анной.

Он предпочел первую гипотезу, так как вторая влекла за собой кучу неприятностей.

— Ты прав, — продолжала Анна. — Поль обладает массой совершенно чуждых тебе качеств, но с тобой мне гораздо веселее. И дело здесь не только в твоем чувстве сарказма… В каком-то роде вы дополняете друг друга. Если хочешь, можем продолжить этот небольшой разговор там, где мы его прервали в прошлом году. Ему — совместная жизнь, тебе — все остальное. Поль об этом никогда ничего не узнает. Он слишком занят, чтобы еще и ревновать.

Давид не успел сказать, насколько пугает его перспектива делить с ней минуты близости, пусть даже и с перерывами.

Вернулся Поль, бормоча извинения по поводу своего поспешного ухода. Анна адресовала ему нежную улыбку, но нога ее продолжала неумолимо приближаться к промежности бывшего бойфренда.

11

Несмотря на неважное качество репродукции Хьюго Вермеера странным образом тянуло к эскизу Боттичелли. В этом не было ничего нового: рисунок не выходил у него из головы уже около шести лет, с той самой минуты, когда он вытянул фотографию из безымянного конверта, который передал посредник.

Эту слабость к эскизу, который он никогда не держал в руках, Вермеер не мог себе объяснить и по сей день; она оставалась для него настоящей загадкой.

В первой жизни Хьюго через его руки прошли сотни других произведений. Большинство из них едва ли стоили того риска, на который ему приходилось идти, чтобы украсть их. Другие были такого качества, что он отдавал их заказчикам с сожалением. Однако же ни одно из них не вызывало столь сильных эмоций.

Эти несколько росчерков пера очаровали его, словно в них таилась некая сверхъестественная сила, которую не удавалось ни постичь, ни идентифицировать. Даже возможность того, что это мог быть подлинный Боттичелли, всего не объясняла. Хьюго не был фетишистом. Громкая подпись не имела для него ровным счетом никакого значения, если качество произведения не соответствовало уровню таланта его автора.

Чем больше он пытался осмыслить это наваждение, тем яснее приходил к пониманию того, что внезапное появление эскиза совпало с переломным моментом его жизни.

Последовательность событий выглядела слишком определенной, чтобы быть случайной. Даже если это могло показаться бессмысленным, вся его жизнь теперь была, так или иначе, связана с этим рисунком. Если бы Вермеер верил в некую божественную трансцендентность, возможно, он увидел бы в нем орудие своеобразного искупления.

В то утро, когда к нему домой вломились парни из уголовной полиции, Вермеер понял, что о прошлой жизни ему придется забыть. Зная, что за ним может вестись слежка, он всегда проявлял просто-таки маниакальную осторожность. В доме его никогда не имелось ничего такого, что могло бы указать на его криминальную деятельность.

Тем не менее в тот день, когда он получил репродукцию эскиза Боттичелли, Хьюго отошел от этого правила. Не смог устоять перед желанием принести рисунок к себе, чтобы в тот же вечер изучить во всех деталях.

На следующее утро, с рассветом, в квартиру вломились шпики и безжалостно вытащили его из постели. На то, чтобы обнаружить конверт, содержащий фотографию и значительную сумму наличными, полученную им в качестве задатка, у них ушло менее двух минут.

За те десять лет, что Хьюго Вермеер занимался незаконной торговлей произведениями искусства, это была его первая ошибка, но и ее оказалось достаточно.