Избранное - Ник Хоакин

Покачав головой, она жалобно скривила лицо и упала ему на грудь:

— Он любовник моей матери!

— Конни, вы все это выдумали!

— Нет, это правда. Я нашла их письма, Пепе! Я сейчас упаду. Давайте сядем где-нибудь.

Рядом с ними стояла тачка без колеса, и Пепе торопливо уселся верхом на ее ручки, чтобы удержать тачку в равновесии, когда Конни сядет на другой край. Сдвинув шляпку на затылок, Конни села и, открыв сумочку, вынула пачку писем, перетянутую резинкой.

— Я нашла их два месяца назад и с тех пор ношу с собой. Наверное, он только сейчас обнаружил пропажу. Я ничего не сказала ему. О Пепе, я так старалась быть счастливой и хорошей, как все! После того ужасного удара, который я испытала в пятнадцать лет, я дала себе слово больше не убегать, забыть об этом. Мама увезла меня за границу, и я научилась делать все, что нужно, чтобы ничем не отличаться от других. Когда мы вернулись, мама сказала, что Мачо хочет жениться на мне. Я почувствовала такое облегчение, была так благодарна ему…

Мачо был нашим хорошим знакомым, я знала его всю жизнь. Он часто бывал у нас дома. Я не была влюблена в него, когда мы поженились, но потом он начал мне нравиться все больше и больше. С ним не скучно, и он красив. Вначале я хотела довериться ему целиком, но потом решила не рисковать счастьем. Я позволяла ему прикасаться ко мне только в темноте. Когда я начала привязываться к нему, то обнаружила, что он далек от меня. О, конечно, я ему тоже нравилась, он был очень добр и мил, но мне все казалось, что он существует отдельно от меня. Меня это не обижало. Я была убеждена, что все равно никто не сможет полюбить меня по-настоящему. Я довольствовалась тем, что имела, и была счастлива. И вот однажды утром, копаясь в его вещах — я искала его любимую рубашку, чтобы подарить ему такую же на день рождения, — я наткнулась на эти письма.

Я поняла, что мне опять придется бежать, но меня словно парализовало. И в один прекрасный день я пошла к маме, чтобы поговорить с ней начистоту. Я знала, что ее не было дома, и собиралась подождать ее, а тем временем подготовиться к тягостному разговору, но там я встретила Текса и, не дожидаясь возвращения мамы, увезла его с собой. Я знала, чем это кончится. Я испугалась. И вот две недели назад, никому ничего не сказав, я села на самолет и прилетела в Гонконг.

И вот сейчас, подумал Пепе, она здесь, зимней ночью, в жемчугах и мехах, сидит на поломанной тачке. Печальный лунный свет отражался в ее глазах.

— Послушайте, Конни, есть только один выход. Вы должны встретиться с ним и сказать ему все.

— Только не сейчас, только не сейчас! Ведь я, зная всю правду, жила рядом с ним два месяца! Два месяца!

— Но он ждет вас.

— Не могли бы вы сказать ему, чтобы он не пытался увидеть меня?

— Да, но куда вы сейчас пойдете?

— Это неважно.

— Моя девушка живет здесь недалеко.

— Она согласится приютить меня?

— Я отведу вас к ней и поговорю с вашим мужем, но при одном условии — вы должны встретиться с моим братом Тони.

— Сейчас я готова обещать что угодно.

Поднятая в неурочный час, Рита, хоть и легла спать в отвратительном настроении, смягчилась, увидев на пороге Пепе. Она подумала, что он, несчастный, всю ночь бродил по улицам и наконец решил прийти и попросить прощения.

— Пепе, неужели ты не мог подождать до утра?

— Не мог. Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Ты знаешь, я тогда вышла из себя…

— Она могла бы спать на диване.

— Кто?

— Эта девушка. Конни Эскобар. Ей негде переночевать.

— Пепе Монсон, не хотите ли вы сказать, что вы разбудили меня только затем, чтобы пристроить эту вашу…

— Тс-с! Она здесь, за дверью.

— Прекрасно! Пусть там и остается. Можешь отправляться вместе с ней ко всем чертям! А теперь убирайся! Немедленно!

— Рита, сейчас я тебе все объясню. Но пожалуйста, сначала впусти ее. Она чуть жива.

Мачо Эскобара не пришлось поднимать с постели. В обеих комнатах его номера горел свет, а сам Мачо в синем костюме и свободно висящем полосатом галстуке слушал проигрыватель, заряженный целой серией пластинок. На столе перед Мачо стояли бутылки и чаша со льдом, в одной руке он держал сигарету, в другой — стакан. Улыбка кривила его рот. Судя по лицу, Мачо пришлось немало пережить, но было видно, что он еще не разучился плакать — карие глаза за длинными ресницами были на редкость влажными и удивительно невинными, а веки набухли от слез.

— Если она не хочет меня видеть, я не буду настаивать, — сказал он. — А она хотя бы объяснила почему, мистер Монсон?

— Она пережила потрясение и говорит, что ей нужно некоторое время, чтобы все обдумать и успокоиться.

— Она больна?

— Пожалуй, в некотором роде.

— Но тогда я не понимаю, почему бы ей не вернуться к семье. Здесь ее мать, а теперь и я сюда приехал, но она отправилась к вам. Вы врач, мистер Монсон?

Пепе объяснил, кто он такой. В глазах Мачо вспыхнули смешинки, он чуть было не расхохотался, но взял себя в руки и серьезно покачал головой:

— Нет, смеяться тут нечему. Если бы у Конни было хоть малейшее чувство юмора, я сказал бы, что это остроумно. Но у нее его нет. — Он поставил стакан, погасил сигарету и чуть наклонился вперед. — Это начинает серьезно беспокоить меня. Вы должны сказать мне, где она сейчас, мистер Монсон. Кстати, может быть, вас следует называть доктор Монсон?

Пепе холодно посмотрел на него и не ответил. Мачо дернул плечом и продолжал:

— Не знаю, говорила ли она вам, но ее отец — большой человек в правительстве. В этом году предстоят весьма важные выборы — довольно щекотливая ситуация для его карьеры. Беднягу надо оберегать как от семейных неурядиц, так и от любого намека на скандал, который сыграл бы на руку его противникам. Политическую жизнь на Филиппинах на девяносто процентов определяют скандалы, мистер Монсон. До мистера Видаля уже дошли слухи, что его дочь ведет себя в Гонконге не вполне подобающим образом. Я приехал, чтобы увезти ее домой, прежде чем ее поведение даст новые поводы для сплетен. Если она больна, ей лучше всего быть дома, не так ли?

— Это вы должны решить вместе с ней. Я просто пришел передать вам ее просьбу.

— Но как мы можем что-то с ней решить, если она не хочет меня видеть? Послушайте, почему бы вам не отвезти меня туда, где она скрывается? Нам с ней необходимо поговорить.

— Боюсь, я не смогу сделать этого.

Карие глаза сузились.

— Но в конце концов, мистер Монсон, я ее муж.

— Она не в состоянии ни с кем разговаривать.

Мачо подался вперед:

— Неужели ей так плохо?

Воротник давил на горло, и Пепе прилагал огромные усилия, чтобы сидеть на стуле прямо и не дать глазам закрыться. В ярко освещенной комнате лицо собеседника казалось ему размытым, окруженным ореолом, а звуки нескончаемой музыки то усыпляли, то оглушали.

— Она просит, чтобы ее оставили в покое, — сказал он моргая.

— Но ведь это, видимо, серьезно. Может быть, ей действительно угрожает опасность.

— Сейчас уже поздно.

— Что?

— Я хочу сказать, сейчас уже ночь и слишком поздно — или, если хотите, слишком рано — что-то предпринимать. И, честно говоря, я так хочу спать, что вот-вот упаду со стула.

— Я вам сочувствую. Не думайте, что я не понимаю, чего вам это стоит — бегать по городу среди ночи, оставив без присмотра ваших бедных лошадей. Хотите немного выпить?

— Нет, спасибо. — Пепе с трудом поднялся. — Мне пора.

Мачо тоже поднялся:

— Я пойду с вами.

— Это вовсе необязательно, — заметил Пепе, отступая к двери.

— Я придерживаюсь иного мнения, — сказал Мачо и принялся завязывать галстук.

— Она не захочет разговаривать с вами, — сказал Пепе, отступая еще дальше.

— Я хочу знать почему, — упорствовал Мачо, надвигаясь на него.

Неожиданный гнев заставил Пепе остановиться и даже шагнуть вперед:

— Она говорит, вы сами знаете почему, — резко сказал он.

Улыбка застыла на красивом лице Мачо.

— Разве?

Они стояли лицом к лицу и со злостью смотрели друг другу в глаза. Уставший проигрыватель перешел на визг. Мачо не выдержал первым: он хмыкнул, опустил глаза и отошел к столу.

— Да, я знаю. Я действительно знаю, — сказал он, одергивая пиджак и подтягивая галстук. — Она кое-что обо мне узнала — какие-то старые дурацкие письма. Но Конни в общем-то такой ребенок, она, вероятно, даже не заметила, что они написаны много лет назад. А ведь с этим давно покончено раз и навсегда.

Криво улыбнувшись, он потянулся к бутылке, но неожиданно его улыбка увяла, а рука замерла в воздухе.

— Собственно говоря, — сказал он, глядя прямо перед собой, — я сам не сознавал, что с этим покончено, и понял, только когда узнал, почему Конни сбежала.