Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ - Анатолий Кузьмичев

— Останьковича! — приказал генерал Руссиянов командиру полка. — Немедленно разыщите Останьковича!

Командира 34-го артиллерийского полка нашли на его наблюдательном пункте.

— Приказываю вам, майор, — не повышая голоса, как говорил он всегда, в любой обстановке, сказал в трубку командир дивизии, — вывести все исправные орудия на прямую наводку. Огонь сосредоточить по танкам, в первую очередь — по танкам! Нам важно не дать прорваться танкам! Вы поняли?

— Я вас понял. Мы сделаем все возможное.

Поочередно сменив огневые позиции и выйдя почти в боевые порядки стрелковых батальонов, батареи двух дивизионов 34-го артполка встретили немецкие танки точным огнем прямой наводкой. Многие расчеты понесли серьезные потери, у некоторых орудий оставалось по одному-два человека, но они продолжали вести огонь. Из полковых тылов были доставлены (из старых запасов) бутылки с бензином, и когда немецким танкам удавалось прорываться к окопам стрелков или обходить их, в них летели «стеклянные гранаты». «Бутылочники» дрались с врагом так же стойко и умело, как и в первый день боя — двадцать шестого июня. Передвигаясь по траншее вдоль позиции своей, пятой, роты, три вражеских танка поджег в этом бою коммунист лейтенант Иона Приходько. Два запылали от метких бросков командира пулеметной роты, тоже коммуниста Петра Насада. Еще один танк поджег находившийся в третьем батальоне замполит полка батальонный комиссар Зыков. Секретарь комсомольского бюро полка Шнейдерман, день назад поджегший «свой» первый танк, на этот раз, находясь тоже в батальоне капитана Коврижко, поджег еще одну немецкую бронированную машину… Фашистские автоматчики, атаковавшие на бронетранспортерах первый батальон полка на подступах к Яночкиной горе, были встречены залповым огнем стрелков. Несколько бронетранспортеров подбили артиллеристы, несколько подожгли «бутылочники». Но обстановка для левого фланга полка — именно здесь были позиции первого батальона — по-прежнему оставалась угрожающей, потому что здесь было ближе всего к шоссе на Минск. Атака врага накатывалась на атаку, и когда стало ясно, что немцы вот-вот ворвутся в окопы стрелковых рот, капитан Александр Максимов принял решение поднимать батальон в контратаку.

Бойцы привыкли видеть его в мирные дни на белом коне, по-чапаевски лихим, отчаянно бесшабашным, неунывающим весельчаком. Сейчас комбат был в каске, в выгоревшей пропотевшей гимнастерке, в испачканных глиной сапогах — в окопах кое-где еще стояла вода от прошедшего ночью дождя. Он первым выбрался из траншеи, взмахнув пистолетом, призывно обернулся к своим бойцам:

— За Родину! Вперед!..

Его слова повторили командиры рот, политруки, парторги — и уже минуту спустя весь батальон, все оставшиеся в живых его бойцы и командиры бросились в рукопашную схватку с подошедшими к их позициям фашистскими автоматчиками.

Пуля сразила капитана Максимова, когда он собирался загнать в рукоятку ТТ новую обойму. Комбат погиб почти мгновенно. Командование взял на себя батальонный комиссар Василий Баранчиков.

Кадровый политработник, коммунист ленинского призыва, бывший боец частей особого назначения и секретарь райкома партии, Василий Иванович Баранчиков, служивший в армии уже тринадцатый год, до конца выполнил в тот июньский день свой партийный и воинский долг. Расстреляв две обоймы пистолета, он подобрал немецкий «шмайссер» с полным магазином, и, когда выпрямился, по нему полоснула автоматная очередь.

Командир Сотой внешне ничем не выдавал тех чувств, которые владели им в эти критические минуты. И опыт, и интуиция, и просто логика «развития событий на переднем крае подсказывали ему, что еще немного — и враг будет сломлен, откажется от своих попыток прорваться к Минску именно здесь, по Логойскому тракту. «Продержитесь еще полчаса, еще четверть часа, — мысленно обращался он к своим солдатам, наблюдая за полем боя и вновь, как это было и вчера и позавчера, восхищаясь их отвагой, стойкостью, мужеством и мастерством. — Самое большее полчаса… Всего полчаса…»

И вдруг именно в эту минуту он почувствовал: что-то неладно, что-то стало не так, что-то внезапно и к худшему изменилось впереди, там, где батальоны 85-го в дыму, в гуще разрывов, среди горящих посевов и подлеска сдерживали натиск врага. И наконец понял: 34-й артиллерийский полк резко снизил интенсивность огня. А стрелковые роты, стоявшие на своих позициях из последних сил, ждали его огневой поддержки. В чем дело? Он скрыл свое раздражение, задавая этот вопрос майору Останьковичу. Тот доложил:

— Четвертая пушечная батарея молчит. Полагаю, что она подавлена огнем противника. Шестая гаубичная стреляет последними снарядами. Меры по доставке боеприпасов принимаются. Выясняется положение в четвертой батарее.

— Вы понимаете, что дорога каждая минута?

— Понимаю. Положение будет исправлено.

— Выполняйте. Под вашу личную ответственность!

В блиндаже НП появился комендант штаба лейтенант Срибный, негромко доложил Якимовичу:

— Немецкие автоматчики. Просочились по оврагу.

Командир дивизии резко обернулся:

— Докладывайте нормальным голосом. Тут нет паникеров, лейтенант.

— Есть докладывать нормальным голосом! В район НП по оврагу пытаются просочиться немецкие автоматчики, товарищ генерал.

— Только и всего? Берите свой взвод, лейтенант, и через пятнадцать минут доложите: прорвавшиеся автоматчики уничтожены. Выполняйте.

— Есть!

— Воздух! Во-оздух! — послышалось недалеко от наблюдательного пункта.

Два «мессера», развернувшись над лесом, стали с бреющего полета обстреливать район расположения штаба полка и НП. Вражеские истребители сделали один заход, второй, третий… Убило лошадь, ранило нескольких бойцов, пули прошили машину полковой радиостанции…

И вдруг неподалеку из кустарника по «мессеру», снова хищно кинувшемуся к земле, ударили залпом из винтовок и карабинов. В это сначала трудно было поверить, но фашистский самолет задымил, косо скользнул на крыло и резко пошел вниз. А меньше чем минуту спустя за лесом, в стороне шоссе, тяжко громыхнуло — врезавшись в землю, вражеский истребитель взорвался.

— Выясните, кто организовал залповый огонь, и этого героя немедленно сюда, — приказал Якимовичу командир дивизии.

Героем оказался командир комендантского взвода Феодосии Срибный. Генерал обнял его:

— Спасибо, лейтенант! Благодарю.

— Служу трудовому народу!

— Молодец! — командир дивизии обернулся к Якимовичу. — Опыт распространить!! Хороший стрелок и с самолетом справится. — Он опять взглянул на лейтенанта Срибного. — А что немецкие автоматчики?

— Их там доколачивают, товарищ генерал. Как положено.

…Связи с огневыми позициями не было. Командир второго дивизиона 34-го артполка капитан Макеев зло отшвырнул телефонную трубку. Что делать?

Окоп его наблюдательного пункта почти совсем завалило: минуту назад рядом разорвался немецкий снаряд. За бруствером, над которым, чуть высовываясь, торчали зеленые рогульки стереотрубы, — несмолкаемый грохот разрывов, пулеметные очереди, трескотня автоматов… С самой зари отбивается 85-й от рвущихся к Минску немцев.

Еще четверть часа назад начальник штаба дивизиона капитан Тетерин послал связного к младшему лейтенанту Гуцало, который заменил тяжело раненного командира четвертой батареи лейтенанта Сабешкина. Связной не вернулся, а батарея по-прежнему молчит.

Второго связного — выяснить, в чем же, наконец, дело — десять минут спустя Макеев послал на батарею сам. Пошел один из артиллерийских разведчиков. Перебежками добрался до обочины шоссе, а перескочить на другую сторону не смог: рядом с железным скрежетом шлепнулась на булыжник мина.

Теперь надо было посылать еще одного — время не ждет.

— Давай ты, Гаджаман! — сказал командир дивизиона. — Выручай. Жми в четвертую. Мне больше послать некого… Что надо делать — знаешь…

Красноармеец Арсентий Гаджаман — писарь штаба дивизиона, худенький, на первый взгляд неуклюжий и нерешительный, сказал, как положено, «есть!» и пошел.

Капитан Макеев проводил его взглядом до самой опушки леса на той стороне шоссе, перед Яночкиной горой, и каждый раз, когда ухала мина или тяжко разрывался снаряд, закрывал глаза: неужели и этого? Нет, Гаджаман, казалось, был неуязвим.

На огневой четвертой батареи вся земля была разворочена немецкими снарядами. Накренившись, стояли разбитые орудия. Командиры огневых взводов и большинство орудийных номеров были ранены. Кое-как перевязанные, бойцы лежали наполовину засыпанные землей. Возле кучи стреляных гильз кто-то надрывно стонал…

— Все живые и легко раненные — ко мне! — скатываясь в воронку, сорвавшимся голосом крикнул Гаджаман.