Театр мистерий в Греции. Трагедия - Хорхе Анхель Ливрага

Первый эписодий. Клитемнестра

Клитемнестра ликуя рассказывает хору о взятии Трои, но мало-помалу переходит к более мрачным обстоятельствам: она говорит о женщинах, которые проводили в поход могучих воинов, а теперь могут лишь обнять урны с их прахом, о том, как в Трое все юноши, чьи голоса некогда звучали с городских стен, обратились в пыль, в блуждающие тени. Она просит богов не дать ахейцам впасть в hybris, грех чрезмерности, ибо им еще предстоит длинный путь домой. Неотвратимый закон Дике не упоминается прямо, но дух его витает над всеми, а напряженная атмосфера предзнаменований готовит нас к появлению на сцене вестника. Эффект этой сцены создан мастерски, поскольку именно в тот момент, когда как звучат мольбы о благе Агамемнона, в город прибывает тот, кто несет достоверные известия о нем.

Елена является во сне Парису

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard, Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus, 1831)

Становится очевидно, что Клитемнестра очень встревожена: она знает, что возвращение Агамемнона означает ее смерть – он убьет ее, как только узнает о ее неверности, если только она сама не опередит его и не убьет в наказание за то, что он беспощадно принес в жертву Ифигению. В этот момент хор начинает первый стасим:

О нет, не дозволяют богиВысокомерно топтать святыню…Никаким изобильемНе откупится смертный,Если правду великуюПопирает ногами.

Для примера хор упоминает Париса, который не ограничился похищением супруги у человека, оказавшего ему гостеприимство, но еще и украл у него значительную часть сокровищ. (Согласно другим версиям, он просто позволил Елене взять с собой принадлежавшие ей драгоценности. При этом одни источники говорят только о тех драгоценностях, которые в тот момент были на ней, а другие упоминают большую шкатулку – что снова наводит на мысль о том, что Елена последовала за Парисом добровольно или, по крайней мере, не оказала сопротивления, приняв происходящее как исполнение предначертанной ей судьбы.)

Хор предчувствует, что проклятие, вызванное смертью Ифигении, окажется фатальным для дома Атридов, и вспоминает древний афоризм, приписываемый самому Зевсу: «Да не стану я вовеки разрушителем городов!»

Старцы покидают сцену, все еще сомневаясь в полученной ими вести, возможно, из страха за ее последствия для Атридов. Их уход оказывает влияние на развитие сюжета: одни исследователи полагают, что он обозначает конец эписодия, другие же, помимо этого, склонны видеть в уходе хора знак того, что вестник, которого все ждут, появится в городе лишь спустя несколько дней.

Второй эписодий. Вестник

Первое, что делает вестник, – славит аргосскую землю и уверяет, что не осмеливался даже вообразить, что сможет вернуться в город. Когда предводитель хора сообщает о его прибытии, вестник говорит, что его зовут Талтибий*. Создается впечатление, что, проделав долгий путь, он прибыл прямо с поля брани. Он хвастливо рассказывает о том, как ахейцы превратили Трою в развалины, разрушили троянские алтари, пленили женщин. По его словам, царь Агамемнон – счастливейший из смертных. Но сказанное лишь усиливает уже звучавшие мрачные предчувствия печальной участи тех, кто, впадая в hybris, разрушает города.

Хор ведет диалог с Талтибием, а тот выглядит таким счастливым, что, по его словам, хочет умереть, ибо боги дали ему все, о чем он молил.

Ненадолго появляется Клитемнестра. Она говорит, что, когда цепочка огней возвестила победу над Троей, она издала древний победный клич – ololugmos, а теперь со всей своей верностью и любовью ждет скорого возвращения своего супруга.

Хор немедленно соглашается с ней и спрашивает вестника о Менелае. Не желая, по его словам, омрачать столь радостный момент, воин сообщает, что Менелай со своим кораблем исчез во время бури. (Возможно, источником этого утверждения является Гомер, поскольку в III песни «Одиссеи» Нестор то же самое рассказывает Телемаху.)

Хор исполняет второй стасим, осуждая неверность Елены, которая хотя и была похищена, но охотно приняла ту жизнь, которую ей предложил Парис. Трагическая атмосфера сгущается, поскольку Елена – сестра Клитемнестры, они обе – дочери Тиндарея. Эсхил смотрит на похищение Елены иначе, чем Гомер: для него все не так просто, он дает нам понять, что Елена была подобна розе со множеством шипов, которые ранили мужские сердца, но в Трое ее ждала «роковая свадьба». Hybrisпорождает hybris, а Дике никогда не дремлет. С другой стороны, Эсхил, как кажется, видит в имени «Елена» эквивалент слова «предопределенная» или «избранная», которое не имеет уничижительного оттенка, но несет знаки неизбежной гибели или, по меньшей мере, неизбежных страданий. Хотелось бы напомнить читателю, что в греческом, как и во всех других древних языках, каждое имя имело свое значение, обычно двойное. Одно толкование, экзотерическое, было связано с прямым переводом слова, а второе, эзотерическое, соотносилось с чертами личности человека, носившего это имя, с его судьбой и со множеством других деталей. Именно к этому второму толкованию имени, видимо, не раз обращался Эсхил, но тексты, которыми мы сегодня располагаем, – многократно искаженные копии копий утраченных оригиналов – лишены всех этих деталей, то ли потому, что их сочли излишними и бесполезными, то ли по причинам религиозного характера. При этом и христиане, и иудеи, и мусульмане руководствовались, несомненно, благими намерениями, хотя подход их, что столь же несомненно, страдал узостью критериев.

Третий эписодий. Прибытие Агамемнона. Пурпурный ковер

Справа на боевой колеснице появляется Агамемнон в сопровождении нескольких военачальников и свиты. За ними на повозке, нагруженной награбленными в Трое сокровищами, едет Кассандра. Голова ее опущена, волосы перехвачены грубой шерстяной веревкой, в руках, возможно связанных, веточка лавра – символ пророческого дара.

Хор вспоминает древнюю легенду, согласно которой, когда смертный абсолютно счастлив, боги обычно посылают ему несчастья, ибо полное счастье – не для живущих на земле. Так умеряются похвалы победителю, которого хор двусмысленно называет «победителем троянских твердынь». Кроме того, старцы упоминают о неискренних льстецах, которые выказывают радость, не испытывая ее: «Овец своих знает хороший пастух, и легко различает испытанный глаз, где вино неподдельное дружеских чувств, где вода подслащенная лести» (пер. С. Апта). Хор предлагает присоединиться к триумфальной процессии, хотя это вряд ли осмотрительно. Раздаются уверения, что царь уже знает, как вели себя подданные в его отсутствие. В этих словах есть какой-то намек, предзнаменование опасности, что-то скрытое, как и в словах Талтибия. Однако они слишком неопределенны, чтобы считать их предупреждением Агамемнону о заговоре.

Со своей колесницы царь сначала приветствует город Аргос и богов. Но его слова лишь дань ритуалу, в них нет человеческого чувства. Затем он горделиво сообщает о разрушении Трои, на месте которой, по его словам, до сих пор стоит черный столб дыма. От него мы впервые узнаем об уловке с «троянским конем», позволившей греческому отряду, проникнув в город, поджечь его и открыть ворота остальным воинам. Упоминание о Плеядах указывает на точное время этого события – полночь, а отряд отборных воинов Агамемнон уподобляет льву: он «с разбегу прыгнул через стену крепости и царской кровью жажду утолил сполна» (лев был символом дома Атридов).

Царь внимает предостережениям хора, однако они нимало не удивляют его: он привык к зависти и неверности друзей. Единственный, в ком он не сомневается, – это Одиссей. Говоря о том, что может произойти в Аргосе, Агамемнон обещает укреплять все достойное, а все дурное, все, что представляет опасность для интересов государства, без колебаний искоренять, если понадобится – огнем и мечом.

Агамемнон на своей боевой колеснице

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard, Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus, 1831)

Появляется Клитемнестра, которую подобные слова должны были привести в волнение. Она выходит из дворца в сопровождении служанок, несущих дорогие ткани и ценные ковры. Это происходит в тот момент, когда Агамемнон в последний раз взывает к богам, которые всегда даровали ему победу.

Клитемнестра обращается не к Агамемнону, а ко всем согражданам и к старцам. Ее слова двусмысленны, поскольку среди прочего она говорит: «Стыдиться я не стану величия любви моей». Но о какой любви идет речь – о той, что известна в городе каждому, – к своему любовнику? Или о любви к мужу, только что вернувшемуся из похода? Потом она обращается прямо к царю и рассказывает ему, как ночами, полными дурных предчувствий, думая о тех опасностях, что подстерегали его, она хотела расстаться с жизнью, но, когда веревка была уже у нее на шее, таинственные руки остановили ее. Она объясняет отсутствие Ореста, их сына, – тот воспитывается у фокейца Строфия. Она говорит, что не нужно удивляться ее сухим глазам – свои слезы она давно уже выплакала. И, наконец, Клитемнестра жестоко бранит служанок за то, что они еще не расстелили чудесный пурпурный ковер, который должен лежать от самой колесницы до дверей дворца, ибо «ногой, поправшей Трою», не следует ступать на землю. Агамемнон сначала отказывается от таких почестей, поскольку боится впасть в hybris: