Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И опять падение. Кажется, что ветер играет диском как погремушкой, в которой чувствуешь себя горошинкой.
…Но вот гроза прошла. Друзья сидели молча, не шевелясь, — ждали, что опять налетит буря.
Тимофей пригладил свои мягкие, словно плюшевые, волосы и осторожно потрогал шишку на темени. Здорово его стукнуло о стенку. Ну, кажется, теперь бояться нечего. Он подошел к люку и привычно открыл его, как форточку в своей комнате. Вадим подполз ближе и лег рядом.
Земля, омытая дождем, манила к себе. Будто клочья серого, грязного дыма, проносились мимо обрывки туч и на мгновение скрывали от глаз радостное зеленое поле. Хотелось размести метлой весь этот облачный сор.
Жадно вдохнув в себя воздух, насыщенный озоном, Вадим с наслаждением расправил плечи. Вполне возможно, что Борис Захарович сейчас смотрит на кривую анализатора и вычисляет проценты озона до и после грозы. Вспомнилась молния. Она была абсолютно розового цвета. А Тимофей говорит, что лилового. Субъективные наблюдения не совпадают.
— Ты знаешь, что меня удивляет? — начал Вадим. — Ведь анализатор Мейсона, который я недавно испытывал, вдруг оказался здесь. Я хорошо помню его распределительную коробку. Странно, почему Борис Захарович мне ничего не сказал?
— Все в молчанку играли, — обиженно откликнулся Тимофей. — И твой друг Толь Толич, и даже мальчишка… ну тот, что с этой куклой приходил.
— Перестань сейчас же! — гневно приказал Вадим. — Кто тебе дал право так говорить о девушке?
Бабкин лениво отвернулся.
— Нужна она мне очень…
Наступило тягостное молчание. Первым его нарушил Багрецов:
— Тим, а Тим! Ты можешь хоть раз в жизни признаться?
— Попробую.
— Нет, ты скажи, можешь?
— Вот пристал, — разозлился Бабкин. — Ну, говори.
— Ты очень испугался?
— Чего?
— Молнии. Ведь она была совсем рядом.
Тимофей не отвечал. Не хотелось лгать, да и тема для разговора в данных условиях неподходящая.
— Вот опустимся на землю, тогда поговорим.
— А я здорово струхнул, — сказал Вадим чистосердечно.
— Верю. Ты даже гусей боишься.
— Всякое бывало. Жалко, что нет специальных школ для трусишек. Прохожу курс самостоятельно.
Сказано это было с горькой усмешкой. Чего только Вадим не делал, чтобы побороть в себе проклятый страх… Ходил по тонкому бревну на двухметровой высоте, опускался в погреб, где водились земляные жабы, хватал ужа за хвост и пускал себе в рукав. Как-то совершенно сознательно заблудился в лесу, чтобы одному провести там ночь. Если бы кто знал, как он себя мучил…
Слегка подремывая, Тимофей время от времени вскидывал головой. «Устал, наверное, — подумал Вадим и зевнул. — Пусть поспит».
Солнечный луч, отраженный от потолка, осветил закрытую обтекаемую коробку из прозрачного органического стекла. В ней находился барабан с тонким стальным тросом.
Вадим недоуменно провел рукой по коробке. Неужели для «Униона» нужен гайдтроп, который обычно сбрасывают при посадке воздушного шара? Осматривая барабан со всех сторон, Вадим решил, что перед ним обыкновенная лебедка. Видны были зубцы с собачкой и другая нехитрая механика. Трос освобождался автоматически при помощи реле — его нетрудно было увидеть сквозь прозрачный кожух, — от реле шли провода в кабину, вероятно к одному из приемников. А если так, то при спуске «Униона» можно с земли включить реле, оно освободит зубчатое колесо лебедки, потом под действием тяжести какого-нибудь груза, привязанного на конце троса, он опускается, достигает земли, и люди на месте посадки диска подтягивают его вниз.
Но все эти предположения казались Багрецову совсем убедительными. Хотя бы потому, что капризами воздушных течений летающую лабораторию может занести в тайгу или пустынные степи. Тимофей упоминал, что диск управляется по радио, но как он может возвратиться обратно, скажем, при встречном ветре?
Вадим окликнул Бабкина и, не теряя печального юмора, сказал, что их вынужденное путешествие не обязательно должно закончиться на ракетодроме Ионосферного института, хотя и очень хотелось бы повидаться с Набатниковым.
— Опять чудишь, — отмахнулся Тимофей, как от назойливой мухи. — Где положено, там и сядем. Раньше на диске испытывались разные двигатели.
— То раньше. А теперь ты его сам не узнал. Все перестроено.
— Ну и что ж из этого? Люди понимали, что делали, зачем бы им… — начал Тимофей и осекся.
Не следует тревожить Димку. В свое время был разговор о том, чтобы старую конструкцию диска освободить от двигателей и передать метеорологам для изучения воздушных течений. Чем дело кончилось — неизвестно. Во всяком случае, двигателей пока не слышно.
— Зачем ты со мной в прятки играешь? — обиделся Вадим. — Договаривай, коли так…
— А мне нечего договаривать. Ты же слыхал, что «Унион» отправляется к Набатникову?
— По воле ветра? — И Вадим отвернулся.
Не впервой Бабкину видеть надутого, обидчивого друга. Иной раз, когда еще вместе работали в лаборатории, Димка по два, по три дня не показывался ни в столовой, ни на автобусной остановке, где после работы собирались сотрудники института. Он старался приехать раньше всех и уезжал последним. Но вот проходили дни его добровольного затворничества, и снова слышался Димкин смех. Не мог он жить без людей и самым страшным на свете считал одиночество. Не любил он недомолвок, подозрительности, настороженного отношения друг к другу, причем вмешивался в ссоры, выступая посредником, но чаще всего неудачно — не хватало дипломатического такта, враги не только не мирились, но еще больше ссорились и злились на Димку, который, по их мнению, подливал масло в огонь. Возможно, потому, что у Димки такой прямолинейный характер, с которым трудно жить, Бабкин относился к другу несколько покровительственно.
Вот и сейчас он снисходительно похлопал Димку по плечу:
— Ты останешься здесь, а я посмотрю, как поживают аккумуляторы.
— Отключи на время ту же группу, — посоветовал Вадим. — Грозы пока не предвидится.
Тимофей шел в одних носках. Больно ступать, как по железной решетке. Все, что он и раньше видел в этой летающей лаборатории, поражало своей легкостью, почти невесомостью. Каркасы приборов были сделаны из каких-то очень легких, вероятно магниевых, сплавов. В тонких, как картон, профилированных конструкциях мастера высверлили дырки для облегчения веса. Здесь учитывался чуть ли не каждый грамм, как в радиозондах. Ведь еще давно, когда в
