Гребень Клеопатры - Мария Эрнестам

Они молча проехали вдоль побережья, миновали Балликоннели и Раундстоун, Кашэль и Бертрабой-Бэй — места, где еще жив древнеирландский язык и дорожные указатели напоминают о другом времени и другой жизни. Сквозь залитые дождем стекла автомобиля угадывались зеленые луга и каменные стены. Мари думала о деревнях, где голод унес множество человеческих жизней, и о том, как те, кому удалось спастись, тоскуют по родине. Если ты жил в таких красивых местах, то будешь скучать по ним всю жизнь. Такой зеленый остров и такой бедный. Какая ирония. Мрачная страница в мировой истории.

Дворники работали беспрерывно, но сквозь лобовое стекло все равно ничего нельзя было разглядеть. Слава богу, дорога была свободна. Но все равно Мари вздохнула с облегчением, увидев наконец указатель «Карна». Они свернули на парковку рядом с бензозаправкой и магазинчиком.

Озябшая Мари плотнее запахнула куртку и выглянула в окно. Вылезать из машины не хотелось. Но Дэвид уже вышел, открыл пассажирскую дверцу и протянул Мари руку. Она приняла ее, зажмурилась от дождя, хлестнувшего в лицо, и натянула на голову капюшон.

Дэвид потащил ее за руку через улицу. Она не смотрела по сторонам и думала только о том, что он простудится, потому что не надел куртку. Потом разглядела у дороги маленькое кладбище. Дэвид повел ее вдоль забора. В ботинках у нее хлюпала вода, ноги застыли от холода, но она послушно прошла вслед за ним в калитку. Дэвид остановился и обвел кладбище взглядом.

Аккуратные ряды могил поросли высокой травой и выглядели заброшенными. Кресты, статуи и памятники. Ангелы, Дева Мария с Младенцем, Смерть, какой она являлась в видениях мученикам. Слова прощания на ирландском и английском. Зажженные свечи в стеклянных сосудах, увядшие цветы. Мари перевела взгляд на ближайший памятник, представлявший собой скорбящую Мадонну, и попыталась прочитать текст, но разобрала только имя. Кэтрин Мурилла Джойс. Родилась 28 июня 1965 года. Умерла двадцать три года назад. «Ей не исполнилось и двадцати трех», — успела подумать Мари, прежде чем поняла: кладбище действующее, родственники Кэтрин Джойс живут неподалеку, скорбят по дочери, сестре или возлюбленной и каждую неделю приносят ей на могилу свежие цветы.

Дождь припустил еще сильнее. Мари огляделась в поисках часовни или церкви. Дэвид сосредоточенно ходил между рядами могил, останавливаясь у надгробий. Мари пошла за ним. Ее одежда промокла насквозь, и зубы начали выбивать барабанную дробь. Обхватив себя руками, она шла вдоль могил, читая имена на памятниках, пока они не зазвучали хором у нее в голове: Бурке. Флаэрти. Уолш. О’Хэллоран. Имена… Скорбь и вера в вечную жизнь. «Молись за нас, Мария».

«Мария. Молись за нас». И вдруг камни превратились в живые существа. Они разевали черные пасти, шептали, шипели, кричали, рыдали, умоляя молиться о них. «Мария, молись за нас. Мария, помолись о нас. Помолись о нас, Мария. Мари. Мария. Мари».

— Дэвид, мне холодно. Давай вернемся в машину! Дэвид! Что ты хотел мне здесь показать?

Мари догнала его и схватила за рукав. Дэвид обернулся, и Мари увидела, что глаза у него сверкают, мокрые волосы облепили лицо, вода стекает по щекам. Он до боли сжал ее руки.

— Ты видишь то же, что и я? — прокричал он.

— Что вижу? — крикнула она, думая только об одном — как бы согреться. Он еще крепче сжал ее предплечья и тряхнул.

— Мужчины и женщины. Старые и молодые. Отцы и матери. Дочери и сыновья. Дети. Кого-то из них похоронили вчера, кого-то — полвека назад, но всех — навечно. Ты читаешь имена и думаешь: этот человек дожил до шестидесяти восьми, вон та женщина до восьмидесяти четырех, а тот подросток — всего до пятнадцати. Гадаешь, как они умерли. От болезни или от несчастного случая? От старости? Тело больше не хотело жить? Пытаешься представить, чем они занимались, как жили, где работали. Что думали и чувствовали? Что осталось от них: мысли? Воздух, которым они дышали? Желания? Есть ли у них наследники? О чем думают люди, когда читают эти имена? Если они вообще думают. Вот в чем вопрос. Мы знаем только одно: в конце концов все окажемся здесь. И никто не вернется. Останется лишь горе матери или тоска ребенка… Вот о чем я думаю, Мари. Не о том, куда они ушли, а о том, что после них осталось.

Он был очень взволнован.

— Знаешь, чего я страшусь больше всего, Мари? Оказаться на этом или любом другом кладбище, лежать под могильной плитой и слушать, как люди, не задерживаясь, проходят мимо. Останется лишь несколько бедных душ, которые когда-то знали меня и будут изредка навещать мою могилу. А потом и их память обо мне превратится в ничто, растворится во времени. Ты только представь: единственное, что останется от Дэвида Коннолли, это мысли, которые унесет ветром… как запах еды из кухни. «Дэвид? Да, он был хороший парень. Мы с ним рыбачили в детстве… Дэвид? Это не он держал ресторанчик в Клифдене сто лет назад?.. Дэвид… Интересно, он помирился с родными? Кажется, они не общались до самой его смерти. Даже на похороны не пришли…»

Все это сильно смахивало на спектакль, и Мари поспешила перебить его:

— Ты пытаешься сказать, что нужно жить одним днем, потому что никогда не знаешь, что случится завтра? В таком случае не было нужды привозить меня сюда. Мог бы сказать мне это в постели. Для меня главное — что я начала жить, только встретив тебя. Ты научил меня жить. Плевать на условности, терять над собой контроль… Я…

— Я не об этом, Мари, — покачал головой Дэвид.

— Тогда о чем?! — воскликнула она, пытаясь прогнать охватившую ее панику. Дэвид отпустил ее руки.

— Я говорю не о жизни, Мари! Все умеют жить, хотя не все хотят. Неважно. Черт с ними! Они довольны жизнью, и ладно. Но я — нет. Мне нужно другое. Чтобы люди запомнили меня навсегда. Я хочу жить вечно. Но не той жизнью, о которой нам говорят священники. «Мария, молись за нас». Мария. Богоматерь. Она не смогла помешать даже распятию собственного сына. Чем она может помочь мне, человеку, который не был своим родителям хорошим сыном? Ничем, Мари! Мне остается только верить в себя. В жизнь после смерти, которую я сам должен создать. Вот этими руками.

— Дэвид, ты простудишься! Пойдем в машину. Я готова тебя выслушать! Я хочу тебя понять! Но здесь мокро и холодно. Дэвид, пожалуйста!

Но он словно не слышал ее:

— Жаль, что не Бог решает, кому жить вечно. Я не говорю, что Бога нет. Я чувствую Его присутствие, когда творю. Это Он вдохновляет меня. Но это не Он, а люди решают, подарить мне вечность или нет. Чернь. Старый добрый Шекспир прав, хоть он и англичанин. Безмозглая чернь, которой нельзя доверять, решает, прославиться моим творениям или нет! Что о них написать, где выставить, сколько заплатить… Я отдан на суд толпы, которая тратит деньги на дерьмо. Безвкусное и бесполезное искусство, которое никому не дает ничего, кроме иллюзорного сознания собственной значимости. И я презираю их за дурновкусие, за примитивность. Но несмотря ни на что, я работаю для них. И жажду их признания, их денег. Я хочу, чтобы мои работы стояли в их домах, музеях и выставочных залах. Потому что тогда я не буду лежать под серым камнем с надписью «Коннолли» и люди не будут равнодушно проходить мимо! — выкрикнул он.

Мари повернула его лицо к себе и заставила посмотреть на нее.

— Дэвид, ты говоришь, что веришь в Бога, что не Он, а люди все решают. В этом нет никакой логики. Неужели ты не веришь, что Бог, присутствие которого ты ощущаешь, когда творишь, не в силах влиять на людей?

Дэвид погладил ее по щеке. Это прикосновение было ей неприятно. Лицо Мари исказила гримаса отвращения, но он ничего не заметил и снова заговорил, обращаясь к самому себе:

— Нет. И да. Я не верю, что Бог может влиять на людей. Во всяком случае, не напрямую. Наверное, он может задать человеку направление, внушить какую-то мысль… как в моем случае. Я знаю только одно: что-то должно случиться. Что-то особенное. Чудо. Сенсация. Что-то такое, что поразит чернь, что-то, чего она никогда не забудет.

Он обернулся и посмотрел в сторону моря. Мари проследила за его взглядом и увидела, что вода и небо сливаются на горизонте в сплошную серую массу. Она так замерзла, что не чувствовала ног. У нее пропало всякое желание говорить с Дэвидом. Она бросилась к машине. Памятники обступали ее со всех сторон. Ей казалось, что она слышит за спиной смех мертвецов. А потом раздался крик Дэвида.

— Тебе нравится в Карне, Мари?! Тут люди привыкли к смерти. Бог внушил им только одну мысль: как можно скорее отсюда убраться. Кто-то послушался совета и стал американцем. Кто-то остался здесь. Навсегда. Удобрил почву своими останками. И те и другие забыты навсегда.

Мари, не слушая его, подбежала к машине и схватилась за ручку дверцы, но та оказалась заперта. В отчаянии девушка дергала и дергала ручку, пока не услышала шаги Дэвида за спиной. Он спокойно отодвинул ее в сторону, открыл ей дверцу, обошел машину сзади, сел за руль и завел мотор.