Горная база - Сергей Скрипник

От выпитой водки — все-таки подействовала — речь москвича стала совсем несвязной, потом превратилось в какое-то бормотание.

«Совсем поплыл, — покачал головой Хафизулла, — что нам с ним делать, Илья?»

«Уж лучше так — мешком, чем путаться под ногами!» — ответил Дрепт.

Ему было не до дипломатии и чести мундира. Москвич мешал. Догадавшись, что у него едет крыша, он его нейтрализовал. Больше он ничего сейчас сделать не мог. Надо было работать. Бесценное время уходило, как вода в песок. Правда, этот час, потерянный на чайные церемонии в поместье Али, отчасти компенсировала поспевшая шифрограмма из Центра. Он ждал приказа непосредственно от Чмелюка и подписанного Чмелюком. Хорошо взвешенного приказа от человека, курирующего операцию и отдающего себе отчет, зачем и на что он посылает РГ. Вместо этого приходит другой приказ, аннулирующий первоначальную цель и приписывающий боевой РГ обслужить залетного москвича. «Как бы они тут из обслуги высокогорного пансиона, а богатый господин пожаловал покататься на лыжах…»

Он не собирался поднимать на воздух тоннель без санкции на это. Санкции он ждал от Чмелюка и непосредственно в Кабуле. Но там, в Кабуле, что-то случилось, догадался он, когда увидел прибывшего в гарнизон генерал-майора Суслова, которому было до всего дело — дегустации солдатского обеда, свежести подшитых подворотничков у офицеров, но не экипировки разведывательно-диверсионной группы Дрепта и настроения ее личного состава. Без санкции Чмелюка минировать тоннель Дрепт не стал бы даже, не исчезни таинственным образом с борта «вертушки» припасенная взрывчатка. Ничего не стоило заменить ее одним-другим десятком китайских мин, которыми был нашпигован весь Афганистан, вкупе с парой связок отечественных. Но нет ничего страшнее глупой инициативы, ставящей ради строчки в победной реляции на кон жизнь двенадцати бойцов.

«Ай-яй-яй, совсем поплыл Аркаша, — покачал головой Хафизулла. — Что будем делать с ним, Илья?»

Они перенесли бесчувственное тело в сарай, который, по-видимому, когда-то назывался каретным. Помимо старой кареты, в большом пыльном помещении без окон стоял допотопный грузовик непонятной марки и был свален всякий хлам. Они положили москвича на сооруженное на скорую руку ложе, и Хафизулла поставил у входа бачу.

«Я сказал ему, офицер шурави заболел малярией. Спокойно делай свое дело, Илья», — важно сказал Хафизулла.

«Свое дело? — переспросил Дрепт добродушно. — Мне здесь ясно дали понять, что я защищаю частную собственность старейшего пуштунского рода Али. А в этом деле мне без помощи хозяев не обойтись. Так что собирайся, повязку миссионера можешь не снимать, тебе в ней хорошо».

Хафизулла ему нужен был и здесь, при Суслове. Присматривающим. Но Дрепт прикинул, что тот проспит, если не до утра, то, как минимум, еще часа четыре. Если же ему вздумается прогуляться среди ночи, — больной офицер бредит, — отключи его прикладом своего «антиквариата», разрешил он бачаю, с гордым видом ставшего на стражу у входа в сарай. Секунду Дрепт колебался, не забрать ли у Суслова «беретту», но решил, что это будет перебор. А пока москвич очухается, Дрепт проберется к лесопилке и на месте сориентируется в обстановке. На подготовку к «войне» отводилась эта ночь. На «войну» — следующие полдня, до прихода эвакуаторов. По предварительной договоренности, «вертушки» будут готовы к непредвиденным поворотам событий и, если надо, поддержат огнем с воздуха. Но к утру надо знать местонахождение снайперов и огневых точек моджахедов. Дрепт в этом сильно рассчитывал на первую подгруппу, посылая ее опасной тропой вдоль Ландайсина, но этой тропе альтернативы не было.

А подгруппа, ряженая под маленький караван, едва остались позади прилепившиеся, как ласточкины гнезда, к горному склону Чартази, вписалась в открывшийся пейзаж его недостающим фрагментом. До той минуты, как «караван» ступил на тропу вдоль стремительной горной речушки, в неживом пейзаже сиротливо недоставало человека. К таким размышлениям располагало междуречье на закате дня. Если б его наблюдал с плато мирный турист. Но его наблюдали зоркие холодные глаза аборигена, абсолютно равнодушного к красоте. И наблюдали не со стороны плато, а с противоположного берега Ландайсина, с верхней террасы зеленого склона, где предгорье резко переходило в скалу. Этот абориген был не рядовым моджахедом, чтившим веру предков и их обычаи. Он свято их чтил. Он не просто учился в пакистанском лагере минно-подрывному делу и снайперскому искусству. Он очень хорошо учился, очень часто своим подходом и усердием изумляя американских наставников. Ведь они сами не только обучали этот азиатский народ, но исподволь изучали его, как потенциального сателлита, будущее место приложения своих стратегических интересов и устремлений. И вот с этой точки зрения этот народ их смущал, чтобы не сказать настораживал. Он охотно брал у европейцев любую помощь, не чурался ломать нуристанку и гнуться в поясе, не скупился на льстивые улыбки, но это не было его сутью и ничего не означало, как у собаки, которой бросает кость незнакомец, — благодарное вилянье хвостом.

А этот «курсант» из пакистанского лагеря Махмуд Риштин и вовсе не гнулся, не улыбался и не вилял. И те, кто знал и его брата Ахмада из Кабульского музея, не переставал удивляться их несходству. Свои же «сокурсники» его побаивались. От такого ожидаешь, чего угодно. Бешеный, говорили о нем его земляки. Хотя бешенство его было достаточно хладнокровным, продуманным. И он явно годился в полевые командиры. У американцев он получил лестную, но не однозначную характеристику. Неоднозначность ее была продиктована его «неконтактностью». Не пил, не курил и не прощал пороков, названных в Коране. То есть был непримирим. Но, подготовив этого парня в своих лагерях, и поняв, что он уникален, но не подконтролен, американцы определили ему роль волка-одиночки. Сеять ужас. И какое-то время он шастал по приграничному Нуристану, с особой жестокостью убивая представителей администрации новой власти, царандоевцев, школьных учителей. А когда начали осваивать новый маршрут для транзитного опия, проходивший под Ландайсином, он здесь и осел, взяв на себя службу безопасности тоннеля. Причем, добивался места с большим энтузиазмом, объясняемым тем, что новый наркомаршрут нацелен на СССР — главного врага. А Коран не запрещал правоверным защищать свою веру любым способом.

…Махмуд Риштин видел маленький караван, вышедший из Чартази. Моджахед не обнаруживал ни беспокойства, ни любопытства. Приказ из Бадабера предписывал не трогать хозяина Чартази и его людей, если те не проявляли откровенно враждебных действий. Единственным таковым пока что был случай с мальчишкой, бросившимся к входу в туннель. Моджахед успел разглядеть в оптический прицел его безумные глаза бесноватого, — такие глаза бывают у фанатиков, бросающихся на танк. И всадил ему пулю чуть выше уха, как учил его американский инструктор — специалист по подготовке террористов. Такой выстрел в двигательный нерв мгновенно и убивает, и обездвиживает. Злоумышленник уже и не выстрелит, и не дернет запал. А что было у того мальчишки на уме, один Аллах знает.

Когда караван приблизился к развилке, от которой одна тропа уходила к лесопилке, а другая — в фиолетовое маковое поле, Махмуд подтянул снайперский прицел. Среди семерых, сопровождавших тяжело навьюченных мулов, он сразу узнал в лицо мальчишку Равана. Он тогда снял его друга, а этот мальчишка, глядя на это, оцепенел невдалеке от ужаса. И чтоб он не вздумал, как его уже мертвый друг, тоже испытывать судьбу, моджахед послал предупредительную пулю ему под ноги так, что тот не смог не заметить. Разглядывая этих семерых в прицел, моджахед усмехнулся при мысли, что кто-то обязан ему жизнью, которая в этой стране ничего не стоит. Еще он отметил про себя, что прав был его ученый брат Ахмад Риштин, когда говорил, что Нуристан — это особое место, и его населяют пуштуны, не похожие на других афганцев. Они якобы потомки осевших здесь воинов Александра Македонского. И действительно, непохожи. Вон шагает безбородый бритоголовый великан с очень странными длинными усами. А рядом — ярко рыжий парень. Были среди них двое, похожие на персов. Оставшихся он не разглядел, потому что со стороны Чартази донеслось тарахтенье мотоцикла, доставлявшего бадаберские радиограммы. И моджахед, отложив снайперку, с автоматом в руке стал спускаться к тоннелю. От его каменного, хорошо укрепленного лежбища путь к тоннелю занимал время, потому что к дубовой рощице пролегал через многочисленные ходы, норы и лазы. Поэтому он и не увидел, как в седловине шестеро сопровождавших караван растаяли в маковом поле, а мальчишка повел дальше уже развьюченных мулов.

Как сказал бы на этот раз полковник Генов, пятьдесят процентов уцелеть разведчику зависит от одиночной подготовки, двадцать пять процентов зависит от его начальников, ну и двадцать пять процентов — от Его величества случая!..