Сын погибели - Владимир Свержин

Он еще раз прислушался, чтобы понять, заснул ли охранник. Храпа не было. Выгнувшись, Фульк Анжуйских поднял руки и начал мерно скрести ногтями палубу: вжик-вжик, вжик-вжик… тихое сопение за стеной смолкло, свидетельствуя о том, что стражник бдит. Вжик-вжик, вжик-вжик…

— Тише! — сдавленным шепотом проговорил Фульк. — Кажется, он еще не уснул.

И тут же сказал громче, с заученным фризским акцентом:

— Готов биться об заклад, этот дуралей уже дрыхнет. Да он не проснется, даже если с него стянут портки и воткнут свечку…

Фульк с удовлетворением отметил, что негодующий от столь лестной оценки сторож старается беззвучно отодвинуть засов.

— Да ты не волнуйся, граф, — продолжал с хрипотцой Фульк. — Сейчас я все допилю.

Дверца распахнулась, в проеме возникла разъяренная физиономия разбойника, и тут же связанные руки Фулька Анжуйского молотом опустились на затылок незадачливого аргуса.[22] Не удержав равновесия, тот упал. Стянутые узлом руки вмиг оказались у него на гортани, колено Фулька уперлось в затылок… И святой Петр, решивший было отдохнуть после тяжелого дня, со вздохом полез ставить крестик в Книге судеб.

— Вот и кинжал, — удовлетворенно сказал себе под нос граф Анжу. — Долой веревки!

Стараясь не тревожить спящих, он прокрался на палубу. Как и предполагалось, вахтенные, утомленные дневной работой, дремали, прислонясь спинами к мачте. Когда анжуец проходил мимо, один из них приоткрыл глаза, но, увидев фигуру в низко надвинутой войлочной шляпе, пробормотал: «А-а-а» и снова уснул. Фульк какое-то время постоял над спящими, думая, не стоит ли перерезать им горло, но, опасаясь крика, решил покуда сохранить жизнь.

Взяв светильню, висевшую на крюке над вахтенными, он подошел к борту, присвечивая, чтоб не зацепиться за чьи-нибудь ноги и крепления банок.[23]

«Если спуститься по якорному канату, плеска не будет».

Он ощупал трос и вдруг замер — с моря к барке приближался двухмачтовый корабль, куда больше фрисландской развалюхи.

— Эй! — замахал руками Фульк и… едва успел отскочить и укрыться за фальшбортом. Длинная, в руку, стрела, пронзив то место, где только что стоял он, воткнулась в палубу.

Должно быть, на корабле желали подойти неслышно, но, заметив фигуру со светильней, решили, что маневр обнаружен. Так это было или нет, но корабль, до того безмолвный, огласился ревом, гиканьем и свистом. Стрелы дождем посыпались на палубу, предвещая неминуемый скорый абордаж.

Фульк, сжавшись, лежал под банкой у самого фальшборта. Одна из стрел, воткнувшись в барку снаружи, пробила старую доску, и наконечник с парой дюймов навощенного древка вылез совсем рядом с головой притаившегося графа.

— Дева Мария, тебе вручаю жизнь мою, — прошептал Фульк, отодвигаясь.

Между тем на палубе слышался ревущий, как труба архангела Гавриила, капитанский голос, призывающий экипаж к обороне. Матросы, привыкшие к беспрекословному повиновению, сновали вдоль борта со щитами, луками и длинными широкими тесаками, весьма удобными для ближнего боя.

— Ставьте колья! — орал шкипер. — Растягивайте сеть!

Команды были правильными, но запоздалыми — абордажные крючья уже полетели на борт злополучной барки.

— Рубите канаты!.. — Голос капитана послышался совсем рядом.

Фульк распрямился, будто пружина вытолкнула его из-под скамьи. Он вскочил, вонзил кинжал в бок стоявшего рядом матроса, перепрыгнул через упавшее тело и бросился на капитана. Тот не был новичком — случались и нападения на корабль, случалось и отражать подобные штурмы — зажав в каждой руке по тесаку, он ждал, когда на палубу его утлого суденышка, словно яблоки с раскачиваемой ветром яблони, посыплются абордажники. Но опасность была куда ближе — кинжал Фулька устремился в горло тюремщику. Тот отпрянул в сторону, пытаясь достать клинком нежданного врага. Фульк ушел от удара и вновь атаковал. В этот миг враг штормовой волной с ревом накатил на уже залитую кровью палубу.

Что было дальше, Фульк Анжуйский помнил слабо. Он рубил, колол, уклонялся от ударов, отпрыгивал в сторону, как дикая кошка от тележного колеса, переполняясь знакомой с детских лет радостью от угара беспощадной сечи.

Когда же наконец он вновь смог осознавать происходящее вокруг, с экипажем барки было покончено. Двое крепышей, по виду ничуть не лучше тех, с кем только что довелось сражаться, держали его за руки, еще один явно уже не в первый раз спрашивал:

— Эй, кто ты такой?

— Я… из Анжу, — выдавил Фульк.

— Судя по тому, что ты сделал с капитаном этого грязного корыта, то вовсе не рад был здесь очутиться.

— Это верно, — согласился Фульк.

— Но дрался ты знатно. Учился?

— Я был оруженосцем у одного славного рыцаря, — уклончиво ответил королевский кравчий.

— Тогда понятно. Что ж, армигер,[24] коль ты такой ловкий боец, так, может, желаешь служить у меня? Я, конечно, не славный рыцарь. Но те, кто верен мне, получают хорошую долю добычи.

Фульк задумчиво огляделся: по сходням с барки на корабль победителя тащили какие-то тюки, перекатывали бочки с вином, направлявшимся из Парижа во Фрисландию. У графа не было никаких сомнений, в чьи руки он попал, но и выбора тоже особо не было. Понятное дело, становиться пиратом не входило в его планы, и все же бегство с палубы корабля представлялось делом более простым, чем из ящика под ней.

— Я согласен, — кивнул Фульк.

— Вот и отлично, — улыбнулся предводитель разбойной братии. — Стало быть, завтра разгружаемся и послезавтра выходим в море. Эй, все взяли? Зажигайте барку!

Глава 8

Ничто так не способствует светлому будущему, как темное прошлое.

Барон ди Гуеско, капитан гвардии Его Святейшества Папы Гонория II, недовольно оглядывался по сторонам. Совсем недавно он радовался жизни в новоприобретенном имении неподалеку от Рима и считал, что с немалой выгодой вложил каждый из уплаченных золотых флоринов. Недавняя аудиенция внесла неприятную поправку в его мироощущение.

Он еще с глубокой почтительностью лобызал протянутую понтификом руку, внимательно приглядываясь к перстням, украшающим длинные пальцы, когда над головой его раздалось:

— Синьор Анджело, для дела, которое я намерен вам поручить, мне нужен человек храбрый, ловкий и немало искушенный в жизни. Одним словом, я нуждаюсь в человеке ваших дарований.

— Каждый мой день и час я к услугам Вашего Святейшества! — не задумываясь, ответил барон, продолжая разглядывать массивные перстни.

— Христианнейший король Франции просит нас прислать человека, облеченного доверием, дабы он мог рассудить спор, возникший между сынами доброй нашей матери Римско-католической церкви, столь широко известными, что само оглашение розни между этими иерархами может не лучшим образом сказаться на положении дел как во французском королевстве, так, увы, и во всем христианском мире.

— Прискорбное известие, — изображая на лице подобающую случаю печаль, ответил капитан папской гвардии.

— Верно, сын мой, очень верно. — Его Святейшество пожевал губами, подыскивая слова. — Оттого, барон, я желаю, чтоб сегодня же, взяв своих воинов — не слишком много, чтоб не привлекать особого внимания, — вы отправились в Парму, где при дворе архиепископа Пармского ныне пребывает монсеньор Гуэдальфо Бенчи — настоятель храма Санта Мария делла Фьоре. Сей достойный муж, известный праведностью, твердостью веры и трезвостью суждений, как никто иной подходит для столь щекотливой и важной миссии. Вам надлежит охранять его и выполнять его указания как мои. Помните, что хотя просьба о прибытии визитатора[25] во Францию исходит от короля Людовика, сегодня мы не знаем, на чьей стороне правда. В любом случае, каким бы ни было решение монсеньора Бенчи, я предвижу, что у него может появиться множество врагов. Вы отвечаете мне за жизнь этого достойного прелата, равно как и за то, чтобы он целый и невредимый вернулся к нам в Рим.

— Я сделаю все, на что способен человек, с благословения Вашего Святейшества и при содействии сил небесных, — поклонился барон ди Гуеско.

— В таком случае я не сомневаюсь в успехе порученного вам дела, — протягивая капитану опечатанный свиток, произнес Гонорий II. — Ступайте. Казначей выдаст денег на дорогу вам и вашим людям. Остальное получите у архиепископа Пармского.

Беседа эта не шла из головы дона Анджело, как и родовое прозвание папского легата — Бенчи. Где-то прежде он уже слышал подобное имя. Но где, когда? Кажется, ничего серьезного, иначе он наверняка помнил бы его. Но все же… Барон ди Гуеско крайне не любил таких ситуаций, они тянули его воспоминания о прошлой жизни, как тянут привязанные к шее камни ко дну сброшенную за борт жертву.