Королева мести - Швейгарт Джоан

Дни я проводила на болотах, в тишине и уединении, а вечера — в шумных многолюдных собраниях. Мы ожидали римских собирателей подати со дня на день. Работники все время приходили к нам в дом, встречались с братьями, которые оценивали все, что было выращено за год. Братья решали, какую часть урожая следовало отдать римлянам, чтобы умилостивить их. Хёгни считал, что б этом году мы должны быть сдержанны в своих приношениях. Он говорил: поскольку гунны напали на Восточную империю, Западная должна понять, что в их интересах проявить снисходительность к своим «соседям-варварам», как они нас называли. Большая часть армии Западной империи состояла из гуннов-наемников. Теперь же мы узнали от франков, что гунны стали ненадежным союзником, и римлянам нужно заполнить образовавшуюся брешь. А кто лучше римлян знает, как у нас обстоят дела с живой силой? Гуннар был не согласен с Хёгни. Он настаивал на том, что договор Бледы и Аттилы с Аэцием сейчас крепок, как никогда, и поэтому будет неразумно провоцировать римлян, давая меньше, чем те рассчитывают получить. Взгляды наших работников тоже разделились, и потребовалось несколько вечеров, чтобы прийти к общему мнению. Мы решили спрятать остатки золота, которое у нас было, но предложить римлянам соль, шкуры, мыло, репу, свеклу, пух и половину годового урожая меда. Римляне очень любили мед, хотя и не сквашивали его, чтобы сделать хмельной медовый напиток, как это делали мы. Они делали из меда сладости, а их женщины, как говорили, смешивали его с молоком и использовали в качестве притирания, делавшего их кожу мягкой. Вдобавок мы отдадим половину своих слуг рекрутами в римскую армию. Это решение далось нам непросто, но поскольку у нас было больше слуг, чем самих бургундов, то просто не оставалось иного выбора, если мы хотели восстановить королевство, как завещал мой отец. К тому же римляне едва ли смогли бы нас различить. Для них варвары были варварами. Работники бросали жребий, чтобы решить, кто из них пойдет к римлянам, но наши личные слуги остались в неприкосновенности.

Решив эти насущные вопросы, мы занялись сбором меда, потому что соты к тому времени ломились от сладких запасов. Никто не остался в стороне. Слуги чинили лестницы, которые расшатались с прошлого лета, прилаживали к ним новые ступени. Нам с Гутормом поручили переносить сосуды, в которые складывались соты, собранные Хёгни. Наши работники вместе со своими семьями занимались тем же самым.

В тот вечер, когда пришли римляне, мы тоже собирали мед. Мы шли в глубь леса, и Хёгни нес Гуторма на плечах. Хёгни нравилось петь во время сбора меда. Он старался не петь в присутствии Гуннара, потому что тот все время высмеивал его громкий немелодичный голос. Подобно Гуннару, Хёгни тоже сочинял песни, но в отличие от тех, что получались у старшего брата — меланхолических, подобных плачу о дне прошедшем, — мелодии Хёгни всегда поднимали настроение. Сейчас он исполнял песню для умилостивления пчел, чьи соты с медом намеревался забрать. В ней он сравнил разгром в ульях с разгромом нашего дома в Вормсе и уверял пчел, что они построят новый улей, который будет еще выше и крепче прежнего. Я шла следом за Хёгни и, когда он запел во второй раз, стала ему подпевать. Один из наших слуг, Кламар, сопровождал нас, неся лестницу и факел. Кламар не пел с нами, и по его виду я поняла, что ему было даже неприятно нас слушать.

Подойдя к дереву с пчелиным гнездом, которое Хёгни выбрал накануне, Кламар собрал ворох веток, поджег их факелом и передал Хёгни. Потом он придерживал лестницу, пока Хёгни на ней стоял. Пчелы немедленно покинули дупло в паническом бегстве от дыма, многие из них попали в огонь. Нам не нравилось их убивать. Хоть нам всем доставалось от жгучих жал, сладкий дар был достаточной компенсацией за наши страдания. Пчелы являлись лишь инструментом, жизненное предназначение которого заключалось в том, чтобы отдавать мед Водена его народу. Так же и мы служили инструментами в деле восстановления бургундского королевства. Среди нас не было ни одного человека, который не благодарил бы Водена за то, что он наделил пчел магией меда, ибо есть ли что-нибудь чудеснее меда? Но в тот вечер Хёгни не смог возблагодарить Водена. У него даже не хватило времени на то, чтобы взрезать соты. Он все еще сидел на дереве, когда увидел свет факелов. Огней оказалось слишком много, и были они слишком близко, чтобы принадлежать группе таких же, как и мы, охотников за медом. Хёгни издал клич, похожий на крик совы, чтобы предупредить всех, кто находился на расстоянии звука, и спустился с лестницы. Выражение удовольствия от сбора меда сошло с его лица. В отличие от Гуннара, который настаивал на том, что мы могли бы многому научиться у римлян, особенно их мастерству в изготовлении орудий и строительстве, Хёгни римлян презирал. Он спорил с братом, утверждая, что нам нечему учиться у мужчин, которые согласны жить в городах, обнесенных стенами.

— Кламар, — крикнул Хёгни. — Отведи мою сестру и Гуторма в свой дом и держи там, пока римляне не уйдут.

Кламар какое-то время постоял с открытым ртом, явно стараясь подобрать слова, чтобы намекнуть Хёгни, что ему не хотелось бы держать Гуторма под своей крышей. Кламар был человеком, полным предрассудков, и я часто видела, как он делал знаки, призванные отогнать зло, когда Гуторм подходил к нему слишком близко. Но сейчас любое его слово могло вызвать гнев Хёгни, поэтому Кламар вздохнул и повернулся, чтобы отвести нас с Гутормом. Хёгни в это время взял факел и подался в другую сторону, на встречу с римлянами.

Проводя нас в свой дом, Кламар тут же удалился, чтобы предупредить остальных слуг о приходе римлян. В результате в поселении поднялся гул, способный соперничать с жужжанием пчел, окруженных клубами дыма. Как я и предполагала, Кламар не вернулся, но поскольку я не испытывала к нему ни малейшей симпатии, то была только рада его исчезновению. Я простила бы Кламару, что он относился к Гуторму как к источнику зла, ведь он просто ничего не знал о моем брате, но Кламар, похоже, и к другим людям относился не лучше. Правда, не так плохо, как к Гуторму. Кламар сторонился веселых разговоров, его маленькие серые глазки всегда так и стреляли взглядами из стороны в сторону, чтобы никто не догадался, о чем он думает. Кажется, я ни разу не видела улыбки на его лице. Так что, если начнется битва, нам с Гутормом лучше быть подальше от Кламара.

Но битвы не должно случиться. В конце концов, к нам пришел всего лишь отряд сборщиков податей, а не армия. Скорее всего, Хёгни решил спрятать меня из-за дошедших до него слухов о том, что римляне весьма любили «варварских» женщин… Вскоре я разглядела римлян сквозь щелку между бревнами в стене дома Кламара. Правда, врагов почти не было видно из-за металлических шлемов и доспехов, которые надевались поверх туники — «стены вокруг тела», как называл их Хёгни. Римлян было человек пятьдесят, они въезжали в поселок плотными рядами по пятеро, представляя собой красивое зрелище. Отряд замыкала запряженная лошадьми повозка. На нее мы должны были складывать свои риношения. За повозкой шел Хёгни и разговаривал с предводителем римского отряда на языке гаутов. Когда римляне остановились, Хёгни свистнул, подзывая слуг. Те стали нерешительно выходить из своих домов, пока римляне спешивались. Приняв коней у гостей, слуги отправились в хранилище, где мы сложили подать.

Тут я увидела Гуннара. Он нес сосуд с медовыми сотами и тащил за собой лестницу. Но для того, чтобы поприветствовать римского вождя, заключив его в объятия, он немедленно опустил свою ношу на землю. Гуннар принял римлянина так, словно тот был его братом. Мне стало интересно, как Хёгни будет приветствовать римлянина. По тому, как сузились его глаза, когда он наблюдал за поведением брата, я догадалась, что сам он окажет «гостю» далеко не такой радушный прием. Когда Гуннар и римлянин разомкнули свои объятия, последний выкрикнул приказ своим людям, и двое из них попытались вытащить из телеги огромный деревянный сосуд. Римлянин сказал что-то, что мне не удалось расслышать, но его слова заставили Гуннара громко рассмеяться. Затем брат вместе с предводителем отряда направились в сторону нашего дома, а Хёгни и остальные потянулись следом.