Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью - Дмитрий Емец

"Не смущайтесь…" "Узревши нечистоту лукавых духов ‹…› не ужасайся и не смущайся" призывает Нил Сорский. Точно как у Гоголя, в святоотеческой литературе бес "запускает пыль" страстей в глаза инока. А сами страсти персонификация зла — жестокие или насмешливые, непобедимые или ничтожные, в зависимости от силы, с которой противодействует им человек. В "Лествице" бесы, олицетворяющие страсти, действуют как подлинные герои, живущие своей независимой жизнью. Путь инока к совершенству — это единоборство; а для того, чтобы быть на равных (в обмане своем враг силен и умен), инок сражается не только верой, добродетелями, молитвой, но и умом, осмотрительностью, смелостью, "благочестивою хитростью".

В финале "Шинели" слух, сплетня о чиновнике-мертвеце расползается по городу, обрастая все новыми и новыми подробностями. Сплетня, слух, и порождаемая ими путаница, — самая распространенная ситуация у Гоголя ("Ревизор", "Мертвые души", "Шинель"). А вот что пишет в этой связи сам Гоголь (письмо к А.О.Смирновой, 1849 год): "Я совершенно убедился в том, что сплетня плетется чортом, а не человеком. Человек от праздности и сглупа брякнет слово без смысла, которого бы и не хотел сказать".

Мысль о шинели — тоже сродни сплетне. Она входит в душу Акакия Акакиевича, прочно в ней поселяется, заставляет его предать свою службу, устоявшуюся жизнь и приводит, наконец, к гибели. Если Гоголь не сумел показать в героях движение к добру, восхождение по лествице добродетелей, то обратное движение, вниз по лестнице, он показал в истории Акакия Акакиевича. Именно к этому его герою меньше, чем к какому-нибудь другому подходит известное мнение Розанова о том, что якобы "ни в одном произведении Гоголя нет развития в человеке страсти, характера и пр.; мы знаем у него лишь портреты человека in statu, не движущегося, не растущего, почти не думающего" (66, 168).

Так же как в "Лествице", у Гоголя мы находим доведенное до крайности несоответствие между малостью, пошлостью, обыденностью страсти и теми трагическими последствиями, которые обрушиваются на ее жертву. У Гоголя, говоря словами Шкловского, "незначительность происшествия, положенного в основу сюжета, и катастрофичность этого ничтожного происшествия характеризует сам мир" (82, 92). Почему же для Акакия Акакиевича все заканчивается так трагично? Ответ мы находим у Мережковского: "Гоголь первый увидел невидимое и самое страшное, вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического, не в силе, а в бессилии, не в безумных крайностях, а слишком благоразумной середине, не в остроте и глубине, а в тупости и плоскости, пошлости всех человеческих чувство и мыслей, не в самом великом, а в самом малом ‹…› Первый он понял, что чорт есть самое малое, который, лишь вследствие нашей собственной малости, кажется великим — самое слабое, которое, лишь вследствие нашей собственной слабости, кажется сильным" (54, 3).

История Акакия Акакиевича приняла печальный оборот: категория лишнего заменила категорию необходимого. "Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом" (2, т.3, 119).

Мысль о шинели естественно влечет за собой мысль о деньгах; рушится состояние беззаботности — плод нестяжания: "Нестяжание есть отложение земных попечений, беззаботность о жизни ‹…›, оно чуждо печали" (39, 132). Акакием Акакиевичем овладевает печаль, так как он погрузился в земные "попечения" и заботы. Он вступает в долгое "общение через мысленное разглагольствие" со своей идеей; и начинает думать неожиданно конкретно и дельно. Тщательно изучает свое денежное положение, перебирает все нужные траты и покупки, проявляя аккуратность, расчетливость и даже способность на какие-то психологические рассуждения относительно оплаты Петровичу. Обнаруживается, что половина денег у него уже на руках: "Еще половину можно бы найти: половина бы отыскалась; может быть, даже немножко и больше" (2, т.3, 119). Автор заявляет об этой новости осторожно и особенно тщательно (с длинным описанием коробки, куда откладывалось "по грошу", и ритуала обмена меди на серебро…), чем подчеркивает ее исключительное значение.

Мысль о шинели затягивает и "пленяет" Акакия Акакиевича.

"Пленение есть, когда сердце насильно и против воли устремляется к нашедшему помыслу, и водворяя его в себе, чрез то ниспадает из своего духовнаго настроения. В первом случае, когда умом овладевают помыслы, и он, насильно и против твоего желания, уносится лукавыми мыслями, — ты вскоре, Божиею помощью, удерживаешь его и возвращаешь к себе и к делу своему. Второй случай бывает тогда, когда ум, как бы бурею и волнами подъемлемый, и отторженный от благого своего устроения к злым мыслям, уже не может придти в тихое и мирное состояние".

Страсть поработила Акакия Акакиевича. Он как бы раздваивается, и его вторая жизнь во всем противоположна первой. Многократно подчеркнутое критикой, такое изменение обычно воспринимается в положительном смысле. Обычно с приобретением шинели связывают пробуждение Акакия Акакиевича к новой, лучшей жизни, обретение им человеческого достоинства. Однако возможны и другие толкования, основанные на искусительной природе идеи о новой шинели.

Дело в ном, что достоверно описывая "новую" жизнь героя, сам гоголевский текст оказывается обманчивым. Если смотреть на изменения Акакия Акакиевича "нормальным", от мира сего взглядом, то надо согласиться — жизнь его становится ярче, интереснее. Но если исходить из того, что Акакий Акакиевич идеал бесстрастия, подвижник послушания, то налицо трагедия его падения. "Человек великого смирения" предал "устав" своей жизни, сменил свои добродетели на пороки.

Самое очевидно предательство — это в отношении к работе-службе. На Акакия Акакиевича нападает рассеянность — преддверие той лености, которая восторжествует после приобретения новой шинели. Радость, испытываемая Акакием Акакиевичем после приобретения шинели может привести к гибели души: "Рукою смирения отвергай приходящую радость" (39, 85). Настоящий праздник души для инока — это "блаженная радостная печаль святого умиления" (39, 77). "Духовный смех души" — это "блаженный, благодатный плач" (39, 81).

В противоположном обычному, общепринятому смыслу сопоставляются в "Лествице" понятие о радости и печали, о смехе и плаче. В этом же ракурсе надо рассматривать и все якобы положительные сдвиги, происшедшие в Акакии Акакиевиче. Приобретя в идее о шинели "приятную подругу жизни", он потерял первое, необходимое условие для сохранения бесстрастия — уход от мира и отвержение его.

И вот шинель потеряна. Отчаянные поиски шинели доводят героя до уныния. Башмачкин уже на краю гибели: "уныние есть разслабление души, изнеможение ума, пренебрежение иноческого подвига, ненависть к обету ‹…›. Муж послушный не знает уныния ‹…› уныние же для инока есть всепоражающая смерть" (39, 103–104). Его поведение теперь полностью противоречит смирению ("раз в жизни хотел показать характер"), вплоть до полного "пренебрежения подвига": "Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни)" (2, т.3, 127).