Жена нелегала - Андрей Остальский

— Легенда! — сказал Данилин.

— Во-во!

Таня замолчала, задумалась. Видно было, что внутри у нее идет какая-то борьба. Не хотелось ей, видно, чтобы письмо Джули осталось без ответа. Данилин вдруг догадался, что Татьяна почему-то ассоциирует себя с англичанкой. Хотя с чего бы это… Странность какая…

Но борьба закончилась, кажется, победой здравого смысла.

— Знаешь, что… может, конечно, это действительно элементарное кидалово на пятьсот баксов… Но что-то мне как-то не по себе… Оставь на самом деле эту историю. Другую себе найдешь, вон сколько всего надо расследовать. Одна коррупция в Центральной группе войск чего стоит… Если эту тему раскрутить…

— Ты думаешь, это безопасней?

— Ну, если не безопасней, то, по крайней мере, понятней… Вон ребята из «МК» не боятся…

— То есть интуиция твоя говорит: стоп?

— Говорит: опасность!

И вдруг Данилин понял, что чары развеялись. Действительно, чего это он так завелся? Да, черт с ними, со шпионами этими и с похищениями, которых, может, и не было никогда. Нормальные люди в другом, реальном мире живут.

— Ладно, Лобова, уговорила! — сказал он прежним своим, бархатным голосом. — Давай спать?

Таня сидела закрыв глаза. Вдруг наступила совсем другая пауза, долгая и наполненная напряжением до краев. Вот Данилин чуть-чуть подвинулся вправо, в сторону Тани, и снова замер. Она не могла этого не услышать, но никак не реагировала, сидела как истукан, вжавшись в угол дивана. Данилин рискнул подвинуться еще на какой-то сантиметр, потом еще на один. И вот они уже совсем рядом. Таня по-прежнему не открывала глаз, но загадочная полуулыбка-полугримаска появилась у нее на лице. Еще мгновение, и Таня сдвинулась навстречу, потом вдруг, как-то сразу, неожиданно, оказалась у Данилина на коленях. Не открывая глаз, она, точно слепая, ласково, нежно трогала его лицо кончиками пальцев, будто изучала его. Потом стала осторожно целовать его — в нос, в лоб, в глаза — во все, что попадалось на пути ее исследования. Вдруг слегка укусила его за ухо — Данилин даже вскрикнул от неожиданности, а Таня, не дав ему опомниться, нашла его руки, положила их себе на грудь. Под рубашкой у нее не оказалось лифчика, и Данилин вдруг ощутил такое острое, резкое возбуждение, какого не испытывал с женой уже много лет, как будто они вернулись в те давние достославные годы, когда только познавали друг друга. А впрочем, нет, тогда тоже все было замечательно — но иначе. Совсем иначе!

«Это как будто другая какая-то женщина, новая», — мелькнуло в голове у Данилина, прежде чем горячая волна захлестнула, оглушила его, и он забыл обо всем на свете.

13

Только утром Татьяна вспомнила про повестку, полученную накануне, — кажется, уже двадцать четыре часа прошло с момента ее торжественного вручения под расписку. Оказывается, следователь Бережный вызывал Данилина на беседу в свой отдел на десять утра.

А Данилину хотелось развить успех, посидеть впервые за столько лет по-человечески, попить кофе с женой за журнальным столиком в гостиной — сколько дней он мечтал об этом как о самом милом и уютном занятии на свете. Да и назначено на утро было много всего, пришлось звонить Валентине, просить перекроить весь график. Перед парой самых важных посетителей пришлось извиняться лично. И прежде всего перед Щелиным, с которым они так и не завершили разговора накануне. Щелин реагировал на извинения сухо, даже упоминание следователя его не слишком впечатлило. Сказал: «Нет, позже у меня не получится… да и завтра — проблемы… Вот разве что в субботу утром… приезжай на дачу ко мне позавтракать, сможешь?»

Тащиться на Рублевку в субботу утром в единственный свой нормальный выходной день совсем не хотелось, но что было делать, пришлось поблагодарить и согласиться.

А вот кофейные посиделки с женой пришлось отменить, вместо этого Данилин проглотил на ходу какую-то растворимую бурду и устремился на встречу к Бережному. Прощаясь, уже в коридоре, попытался обнять Таню, но та вдруг отстранилась в последний момент. Смотрела при этом куда-то вниз и в сторону. То есть надо было это понимать так: то, что произошло вчера, — это лишь эпизод. Возможно, случайность, слабость с моей стороны. Сегодня, на трезвую голову, я понимаю, что мы пока еще не готовы вернуться к прежнему, нам еще друг с другом разобраться надо.

Но на всякий случай Данилин решил прикинуться дурачком и сказал:

— Я тебя вчера ничем не обидел? Может, был слишком… агрессивен?

— Агрессивен? Ну да, да! — сказала Татьяна. — Трусы мне порвал… А они дорогие, «Ла Сенца»…

И вдруг засмеялась.

«А чего тут смешного? — подумал Данилин. — Ведь на самом деле порвал, хоть и не нарочно».

А вслух сказал:

— Ну что поделаешь — страсть. Но ты извини, если тебе неприятно было.

Татьяна снова засмеялась и вдруг, когда он уже повернулся, чтобы уходить, обняла его одной рукой за шею, притянула к себе его голову и поцеловала.

Не в губы, в щеку. Но что это был за поцелуй! Такой нежный…

Данилин бросил портфель на пол, ринулся было отвечать на объятия, но Таня снова отстранилась, правда, совсем не так резко, как делала это только что. Шепнула ласково на ухо:

— Приходи сегодня вечером пораньше… А сейчас торопись, к следователю опоздаешь… Пробки небось на Тверской сумасшедшие…

От смятения чувств Данилин чуть не забыл брошенный на пол портфель. Но Татьяна подобрала его, протянула…

— Большая ценность, между прочим… Там теперь не только письмо твое хранится. Но еще и перевод.

— Когда ты успела? — поразился Данилин.

— Кто рано встает, тому Бог подает…

— А рано, это во сколько, в пять, что ли?

— Ну, не в пять… но почти…

Таня, стоя в дверях, покачала головой, прижала палец к губам. Молчи, мол, храни секреты! Тсс!

«Надо будет копий побольше понаделать и припрятать в разных местах», — пообещал себе Данилин. Но тут же об этом обещании забыл.

Бережный сидел на этот раз в кабинете один. Люся отсутствовала, и без нее комната казалась еще более мрачной, запыленной и темной. Следователь хмуро листал какое-то толстенное дело. Подняв красные глаза на Данилина, долго смотрел на него с недоумением, словно не мог вспомнить, кто он и что делает в его кабинете. Наконец вроде бы вспомнил. Спросил довольно грубо:

— Ну и что, нашли?

— Что, простите? — опешил Данилин.

— То, что искали.

— Кто, что искал… что вы имеете в виду? Ничего не понимаю…

— Все вы понимаете…

Бережный отложил в сторону папку и теперь в упор и, как казалось Данилину, злобно смотрел на него.

— Почему все-таки грабители всю квартиру вашу шмонали небрежно, а кабинет по клочкам разнесли? Что вы там такое прятали, а?

— Простите, но именно этот вопрос я вам задавал в прошлый раз — удивлялся, почему они так на кабинете сосредоточились. Что они могли искать там. И вы мне ничего толком объяснить не смогли. А теперь почему-то решили меня об этом же допросить…

— Я еще раз посмотрел протокол обыска… то есть, я хотел сказать, осмотра места происшествия, — сказал Бережный, — и действительно странно… Вообще, почему именно ваша квартира была избрана? Такие чрезвычайные усилия бьгли приложены, немалые средства, видимо, потрачены, чтобы проникнуть в нее… хотя я узнавал: в доме много жильцов явно побогаче вашего. И с точки зрения логистики, на четырнадцатый этаж забираться — не самое разумное. Слишком долго подниматься и спускаться, если что… Почему же именно на вас пал выбор, Алексей Павлович? Не случайно же, в самом-то деле…

— Не знаю, господин следователь, ничего не могу сказать вам по этому поводу. Наоборот, от вас ответов ожидаю-с.

Почему у Данилина вдруг это «ожидаю-с» вырвалось, по какой такой ассоциации с Чеховым или Достоевским, он и сам сказать не мог. Не Раскольников же он, в самом деле… Скорее, в каком-то смысле, наоборот… Нет, ну и не старуха же процентщица. А следователь Бережный — тем более не Порфирий Петрович.

Но Бережный лингвистический анахронизм заметил, его лицо потемнело, наверно, воспринял его как издевательство. С этого момента он, наверно, Данилина возненавидел окончательно.

— Значит, не желаете дать правдивые показа… то есть, я хотел сказать, не хотите сообщить следствию, что именно вы прятали в своем кабинете или могли прятать, какой именно предмет вызвал такой интерес грабителей?

— Слушайте, господин Бережный, что тут происходит? Я думал, я потерпевший. А вы со мной так разговариваете, будто я преступник. И эти ваши оговорочки… обыск… показания… Вы ведь это нарочно, на психику мне давите, не так ли? Но зачем? Ну вот допустим, сообщу я вам какую-нибудь личную тайну, что прятал в библиотеке брильянт… Но что это вам даст? Брильянта они все равно там не нашли, потому что там его и не было.