Третий полицейский - Флэнн О'Брайен

— Можно не ставить, — сказал я.

— Ну так вот. Гилхени гуляет денек с велосипедом этой дамы, а с другой стороны — наоборот, причем совершенно ясно, что у дамы в этом случае было высокое число — тридцать пять или сорок, я бы сказал, несмотря на новизну велосипеда. Не один седой волос появился у меня на голове от стараний регулировать жителей нашего прихода. Если это дело запустить — всему конец. Велосипеды у вас станут требовать права голоса, они заимеют своих представителей в Совете графства и сделают дороги намного хуже, чем сейчас, ради своих собственных скрытых желаний. Но, против этого и с другой стороны, хороший велосипед — отличный спутник, он полон великого очарования.

— Как узнать, что у человека в венах много велосипеда?

— Если число его превышает пятьдесят, это можно без ошибочности определить по походке. Он будет всегда энергично ходить и никогда не сядет, а прислонится к стене отставленным локтем и так проведет у себя на кухне всю ночь вместо того, чтобы лечь в кровать. Если он пойдет слишком медленно или остановится на сере дине дороги, то непременно свалится плашмя, и какому-нибудь постороннему лицу придется его поднимать и вновь приводить в движение. В это прискорбное состояние въехал на велосипеде наш почтальон, и не думаю, что он из него когда-нибудь на велосипеде выедет.

— Я, наверно, никогда больше не сяду на велосипед, — сказал я.

— В небольших дозах это полезно, придает человеку прочность и насыщает его железом. Но ходить слишком далеко, слишком часто, слишком быстро вообще небезопасно. Постоянный треск ног по дороге вынуждает определенное количество дороги подняться в вас. Когда человек умирает, про него говорят, что он вернулся в глину, но чрезмерная ходьба наполняет вас глиной еще раньше (или хоронит кусочки вас вдоль по дороге) и выводит смерть встречать вас на полпути. Нелегко знать, каким путем лучше всего передвигать себя с одного места на другое.

К концу его речи я заметил, что легко и проворно иду на цыпочках в целях продления своей жизни. Голова моя была туго набита страхами и разными опасениями.

— Я об этих вещах никогда раньше не слыхал, — сказал я, — и никогда не знал, что такие происшествия могут происходить. Это новое обстоятельство или же оно всегда было древним принципом?

Лицо сержанта затуманилось, и он вдумчиво плюнул на дорогу на три метра перед собой.

— Я вам скажу один секрет, — очень конфиденциально сказал он тихим голосом. —

Когда мой прадед умер, ему было восемьдесят три года. Последний год перед смертью он был лошадью.

— Лошадью?

— Лошадью во всем, кроме наружных наружностей. Днем он пасся на лугу или ел сено в стойле. Обыкновенно он бывал ленив и тих, но временами отправлялся элегантно погалопировать, изящно огибая живые изгороди. Вы когда-нибудь видели, чтобы человек о двух ногах шел галопом?

— Не видел.

— Так вот, мне дали понять, что это дивное зрелище. Он всегда говорил, что, будучи много моложе, победил в Больших Национальных, и постоянно раздражал свою семью историями про сложные прыжки и значительную их высоту.

— Надо полагать, ваш дедушка привел себя в это состояние чрезмерной верховой ездой?

— В таком разрезе. Его старый конь Дан вступил на противоположный путь и причинял столько беспокойства тем, что по ночам заходил в дом, днем приставал к молоденьким девушкам и производил подсудные нарушения, что пришлось его пристрелить. Полиция сочувствия не проявила, не имея в те дни правильного понимания этих вопросов. Они заявили, что, если его не уберут, им придется арестовать коня, предъявить ему обвинение и разобрать его дело на следующей сессии суда по мелким делам. Поэтому наши его пристрелили, но, если спросите у меня, пристрелили они моего прадеда, а на погосте в Клонкунла похоронен его конь.

Тут сержант, вспомнив своих предков, погрузился в задумчивость, и лицо его сохраняло вспоминающее выражение на протяжении всей следующей полумили, покуда мы не дошли до участка. Мы с Джо между собой согласились, что эти откровения были самым большим из сюрпризов, уготованных для нас и ожидавших нашего прибытия в участок.

Когда мы добрались до него, сержант вошел туда впереди меня со вздохом.

— Весь вагон и маленькая тележка в этом деле, — сказал он, — это Совет графства.

VII

Суровый шок, с которым я столкнулся вскоре по возвращении в участок с сержантом, впоследствии заставил меня задуматься об огромном утешении, даваемом в беде философией и религией. Они как бы освещают темные места и дают силу нести непривычную ношу. Поэтому не было ничего неестественного в том, что мои мысли никогда не уходили далеко от Де Селби. Все его труды — но особенно «Золотые часы» — имеют, можно сказать, терапевтические свойства. Обладая веселящим сердце воздействием, обычно в большей степени связываемым со спиртуозными напитками, они воскрешают и тихо восстанавливают спиритуальность или ткань души. Это кроткое свойство его прозы не следует, надо надеяться, относить за счет причины, подмеченной эксцентричным Дю Гарбандье, сказавшим: «Приятно прочесть страничку из Де Селби, ибо неизбежно приходишь к счастливому убеждению, что из всех идиотов являешься не величайшим». Я думаю, что это — преувеличение одного из самых располагающих качеств Де Селби. Мне всегда казалось, что гуманизирующая любезность его трудов скорее усиливается, нежели портится его случайно выступающими там и сям слабостями, тем более жалкими, что сам он считал некоторые из них вершинами своих интеллектуальных достижений, а не показателями своей человеческой бренности.

Считая обычные жизненные процессы иллюзорными, он, естественно, не обращает большого внимания на превратности жизни и действительно делает не слишком много предложений, как с ними бороться. Быть может, имеет смысл пересказать анекдот Бассетга на эту тему. В свои бартаунские дни Де Селби приобрел кой-какую репутацию ученого мужа местного значения, «возможно, благодаря тому факту, что о нем было известно, что он никогда не читает газет». Один молодой человек в этом городке был всерьез обеспокоен неким вопросом, касающимся дамы, и, чувствуя, что дело это давит ему на ум тяжким грузом и грозит помешательством рассудка, пришел искать совета Де Селби. Вместо того чтобы очистить ум молодого человека от этого одинокого пятна, что на самом деле легко можно было сделать, Де Селби привлек внимание молодого человека к пятидесяти или около того неразрешимым утверждениям, из которых каждое вызывало трудности, охватывающие много вечностей, и принижало загвоздку с юной дамой до полной ничтожности. Таким образом, молодой человек, пришедший из опасения дурного исхода, удалился из дома Де Селби, совершенно убежденный в наихудшем и весело помышляя о самоубийстве. Тот факт, что он в обычное время вернулся домой к ужину, был вызван лишь счастливым вмешательством со стороны луны, ибо по пути домой он зашел в гавань, но там обнаружил, что отлив увел воду на две мили от берега. Через шесть месяцев он заслужил себе шесть календарных месяцев заключения в каторжные работы по восемнадцати обвинениям, включающим воровство и преступления, препятствующие работе железной дороги. Этим об ученом муже в роли советчика сказано все.

Тем не менее, как уже было сказано, Де Селби дает много подлинной пищи уму, если читать его объективно ради того, что у него стоит читать. В «Атласе мирянина» он исчерпывающим образом рассматривает утрату, старость, любовь, грех, смерть и прочие выдающиеся места существования. Действительно, он им уделяет лишь около шести строчек, но это вызывается его опустошительным заявлением, что все они «не нужны». Как бы удивительно это ни показалось, он выводит это высказывание как прямое следствие из того своего открытия, что Земля — далеко не шар, а имеет «форму сосиски».

Не один критик-комментатор признается в сомнениях, не позволил ли себе Де Селби в связи с этой теорией частицу необычной для него веселости, однако похоже, что он аргументирует этот вопрос достаточно серьезно и без недостатка убежденности.

Он пользуется общепринятым методом изложения — перечисляет заблуждения, содержащиеся в существующих концепциях, а затем тихо возводит собственное здание на месте разрушенного, по его словам, рассуждения.

Стоящему в точке на постулируемой шарообразной Земле человеку, говорит он, кажется, что у него четыре основных направления движения, а именно: север, юг, восток и запад. Однако не требуется больших умственных усилии, чтобы увидеть, что на самом деле их, по-видимому, всего два, поскольку «север» и «юг» суть бессмысленные термины по отношению к сфероиду и могут означать движение в одном только направлении; то же относится и к западу и востоку. Любой точки на полосе север — юг можно достичь, двигаясь в любом из двух «направлений», коль скоро единственное заметное различие между двумя «маршрутами» — это не имеющие отношения к делу соображения времени и расстояния, иллюзорность обоих из которых была показана ранее. Север — юг, таким образом, — одно направление, а восток — запад, соответственно, — другое. Вместо четырех направлений имеется всего два. Отсюда можно смело вывести, говорит Де Селби, что здесь таится и дальнейшее аналогичное заблуждение, так что на самом деле существует лишь одно возможное направление в истинном смысле слова, ибо, если отправиться в путь из любой точки поверхности глобуса, двигаясь и продолжая двигаться в любом «направлении», в конце концов опять прибудешь в исходную точку.