Всего лишь капелька яда - Марина Серова

— Левка, на мои деньги ты обязательно в этом сезоне достроишь дачу, — смеясь, сказала я, протягивая ему пакет с трусами Фионова. — Держи.

Он без слов взял пакет и деньги, посмотрел на меня, вздохнул приличия ради и развел руками:

— Считай, что кирпич у меня уже есть. Адье!

Я поехала на Пролетарскую. Позвонила в пятьдесят шестую квартиру. Дверь открыла женщина.

— Проходите, пожалуйста, — сказала она, беря меня за руку и просто затаскивая за собой в квартиру. — Я жду вас.

— Меня? — удивилась я. — Но как вы могли узнать о моем приходе?

— Вы же Таня?

— Да, я Таня. Уверяю вас, вы что-то перепутали.

— Вы от Клавдии Петровны?

— Нет, извините. А что случилось?

Лицо ее перекосилось, словно от боли. Она закрыла его руками.

— Посидите, пожалуйста, со мной. Хотя бы до прихода той Тани. Я не могу подолгу оставаться одна. Понимаете, у меня позавчера были похороны… Я лишилась своего единственного сына, Сашеньки.

Я собралась уходить. Нервы мои были на пределе. Что такое, черт подери, происходит в этом городе?

— Как фамилия вашего сына?

— Вальтер. Александр Вальтер. Может, слышали?

Еще бы. «…Третий — Александр Вальтер…» — вспомнила я голос Янтарева. Вот и соединились наши списки: живых и мертвых. Кто бы мог подумать, что Эмма как-то связана с Вальтером?

Я помогла несчастной женщине скоротать двадцать минут до прихода моей тезки экстрасенса, которая должна была помочь ей избавиться от последствий стресса. Я вышла от нее и, сев в машину, достала список умерших молодых мужчин, который дал мне Янтарев.

Козырев Виталий. И я вспомнила, где уже слышала эту фамилию. «…знакомого поминаем… Козырева Витальку… Представляешь, мужику двадцать пять лет, а у него инфаркт…»

Знакомый патологоанатома Толика Агапова.

И я поехала в морг.

От Толика слегка несло водочкой. По-моему, он вообще не просыхал. У него даже кончик носа был красный. (А вообще-то, он весь был в красно-белых тонах: кровь на медхалате.)

— Толик, ты сейчас очень занят?

— Нет, а что? Мои клиенты — народ терпеливый. Умеют ждать. Тем более что им теперь некуда торопиться.

— Мне надо с тобой поговорить.

Он провел меня в крохотную комнатку, в которой помещался лишь столик да два белых табурета, не считая омерзительного, с облупившейся краской гинекологического кресла.

— А кресло-то зачем? — отвернулась я от этой каракатицы, которую вернее было бы назвать дыбой.

— Ну, как же… Устану вот, лягу, отдохну. Такие дела.

— Слушай, Толик. Ты на днях поминал Виталия Козырева. Кто это такой?

— А-а… Дружбан мой. Вместе учились. Он был директором коммерческой фирмы.

— Ты что-нибудь, кроме этого, о нем знаешь?

— Конечно, знаю. Он иногда приглашал меня к себе на дачу… Там такая дачка, прикинь…

Терпеть не могу этот жаргон.

— Я не про дачку. У него есть семья?

— Конечно. Жена и двое маленьких детишек. Мальчик и девочка.

— А ты не можешь дать мне их адрес? Мне надо поговорить с его женой.

— Исключено. Там, скажу я тебе, такая мамзель, к ней ни на какой козе не подъедешь. Она не станет с тобой разговаривать.

— Но ведь ты же не знаешь, о чем я буду с ней говорить.

— Все равно. Крутая баба. Без предварительной договоренности, без рекомендации — даже дверь не откроет.

— А ты с ней разве не знаком?

— Знаком. И очень даже близко. Тебе что, устроить встречу?

Вроде бы не бестолковый, да и на жирафа не похож…

— Слушай, я тебя сто лет знаю, чего ты придуряешься? Мне надо выяснить, как прошел последний день у этого Козырева и что спровоцировало его смерть.

— Это и я могу тебе рассказать, потому что Нинка ничего не знает. Виталька умер на даче, в аккурат — в обед.

— А что он делал на даче? Ведь не полол же грядки?

— Нет, конечно. Для этого у них есть приходящий садовник. У Витальки были гости. Вернее, гостья. Баба — слюнки потекут. Я-то приехал часов в одиннадцать, а она пришла к нему еще вечером, переночевала у него, а может, заявилась чуть свет… Но это маловероятно. Такие девушки любят поспать подольше.

— Любовница?

— Не знаю даже… Какие-то странные у них отношения. Сначала она вела себя более-менее, но потом уединилась с ним в комнате, стала о чем-то шептаться, а потом и вовсе заорала.

— А что она орала?

— Что все мы, мужики, одинаковые, что нам только одно подавай, и все в таком роде. А как коснись чего-то серьезного, так сразу в кусты… Мне показалось, что она у него что-то просила… Даже плакала. В общем, истеричка какая-то. Но красивая.

— А как эта гостья выглядела?

И Толик описал мне Эмму. В подробностях.

О чем же таком она говорила с этими мужчинами, что с ними после разговора случался сердечный приступ?

1. Вик.

2. Александр Вальтер (я была почему-то уверена, что и здесь не обошлось без Эммы).

3. Виталий Козырев.

Я вернулась домой, где уже не была, кажется, целую вечность, и достала списки Липкина. А что, если эти инициалы как — то совпадают с Эммиными любовниками?

Я сравнила инициалы, они не совпадали.

Кто же такой Григорий Абросимов — четвертый из молодых покойников Янтарева? Информация о нем была очень скудная. Главный редактор рекламной газеты «Что? Почем?».

Я позвонила Янтареву.

— Как там с лесными трупами? Секрет фирмы?

— Ищем. Трупы опознали. Все безработные, но вполне интеллигентные люди с высшим образованием. Они пропали пять дней назад. Тебя это интересует?

— Очень.

— Тогда подъезжай, поговорим.

Глава 14

Из дневника Эммы Д

5 июня 1995 г.

«Я больше не могла думать ни о ком, кроме него. Я и сейчас думаю только о нем. Мы провели ночь в палатке, комары зудели за полотняной стенкой, пытались пробраться в палатку через сетку на окне, но не смогли. Но они могли увидеть все, что происходило. Алик сказал, что у меня красивые ноги и грудь. Я ему тоже что-то сказала, и мы потом долго смеялись. Я не хотела, чтобы наступило утро».

7 июня 1995 г.

«Алик подарил мне кольцо. С искусственным рубином. Мы катались с ним на прогулочном катере и пили ледяной рислинг. Теперь у меня болит горло. Он говорит, что любит меня, но я ему почему-то не верю. Я вообще не верю, что кто-нибудь когда-нибудь сможет полюбить меня безоглядно. Да и про себя я не могла бы с точностью сказать, что способна на подобное чувство. Я хочу любить, я очень хочу любить, но отделить любовь от влюбленности я не могу. Я хочу быть Бовари. Ее тоже звали Эмма. «Эмма похудела, румянец на ее щеках поблек, лицо вытянулось. Казалось, эта всегда молчаливая женщина, с летящей походкой, с черными волосами, большими глазами и прямым носом, идет по жизни, едва касаясь ее, и несет на своем челе неясную печать какого-то высокого жребия. Она была очень печальна и очень тиха, очень нежна и в то же время очень сдержанна, в ее обаянии было что-то леденящее, бросавшее в дрожь, — так вздрагивают в церкви от благоухания цветов, смешанного с холодом мрамора». Но это все обман. Она просто скрывала свои бешеные чувства. «А между тем она была полна вожделений, яростных желаний и ненависти. Под ее платьем с прямыми складками учащенно билось наболевшее сердце, но ее стыдливые уста не выдавали мук. Эмма была влюблена в Леона, и она искала уединения, чтобы, рисуя себе его образ, насладиться им без помех…»

Алик тоже чем-то похож на Леона, но скорее всего я занимаюсь самообманом.

«Веление плоти, жажда денег, томление страсти — все слилось у нее в одно мучительное чувство. Она уже не могла не думать о нем — мысль ее беспрестанно к нему возвращалась… Ее раздражали неаккуратно поданное блюдо, неплотно запертая дверь, она страдала от того, что у нее нет бархата, от того, что она несчастна, от несбыточности своих мечтаний, от того, что дома у нее тесно».

Боже, как точно это сказано. И я тоже страдаю от этого же.

И еще: я не понимаю, почему мужчины охладевают к женщинам. Если это любовь — а они всегда клянутся в любви, — тогда почему же они так безболезненно расстаются со своими возлюбленными и бросают их?

При слове «Алик» я вздрагиваю. Может, мне не следовало спать с ним? Быть может, я поступила дурно? Но тогда бы он взял на острова кого-нибудь другого. Вернее, другую. Я ничего, ничегошеньки не понимаю в мужчинах».

10 июня 1995 г.

«Я пыталась притвориться, что охладела к Алику. Старалась не смотреть на него, делала вид, что о чем-то задумалась. Я ждала от него проявления какой-то нежности, мне так хотелось, чтобы он спросил меня, отчего я такая грустная и почему не смотрю на него. Но он красил полы на веранде и, казалось, совсем забыл обо мне. Мы с ним переставляли мебель, я мыла полы, готовила и вдруг поймала себя на мысли, что он попросту использует меня. Но потом это все прошло. Мы пили холодное красное вино, заедали его сыром, и я чувствовала себя совершенно счастливой. У него хорошая дача, прямо у реки… Завтра он уезжает в командировку».