Два голоса - Ника Созонова

В твой голос стал вплетаться посторонний шум. Приближался состав. Правда, пока он был далеко.

— А что почувствуют твои родители, сестры? Меня терять некому, а у тебя множество ниточек, удерживающих здесь. Это будет подло по отношению к ним. Ты не боишься поступить подло?

Я не отвечала, поскольку ты просил слушать и молчать.

Состав приближался. Интересно, пассажирский или товарняк? Я пыталась определить по стуку колес, но не получалось. А ты все говорил и говорил…

Когда не только слухом, но вибрацией всего тела я ощутила, что поезд уже близко, ты убрал руки с моих плеч и крикнул:

— Прыгай в сторону!

Но сам не сдвинулся с места, поэтому я не пошевелилась.

Грохот стал сокрушительным, порыв ветра ударил в лицо…

Лязгало и грохотало долго, и до меня дошло, что состав идет по соседним рельсам. Ты знал это изначально — видел.

— С тобой даже играть неинтересно. — Ты развязал шарф, когда лязг стал слабеть и удаляться. — Слишком послушная.

— Ты же сказал, что со мной не случится ничего плохого. Я тебе верю.

— Настолько?

— Да.

— Понятно. Больше так не буду, обещаю. А то чувствую себя полной скотиной.

Солнце скрылось, заморосил дождь, но я была рада каждой капле, осевшей на щеках, и мокрым ногам, и хлюпающему носу. Мы медленно брели назад. Потом стояли между двумя путями, по которым в разные стороны неслись длинные товарняки. Мы были в центре тайфуна, казалось — шатнись вбок и сдует под колеса. Было здорово — дико и весело.

— Где бы ты хотел побывать? — спросила я, когда все умчалось и стихло.

— В черной дыре. Всегда было интересно, что это за штука. Возможно, проход в иной мир с другим числом измерений.

— Дыра — это да, это вещь. Но я про нашу планету.

— Тогда в Центральной Америке. — Ты набрал горсть камушков и прицельно бросал их на рельсы, вслушиваясь в металлический перезвон. — Там, где жили ацтеки и майя, где остались развалины храмов и пирамид, сквозь которые проросли джунгли.

— Помню — ты подсел на них в семнадцать лет. Даже татуировку сделал.

— Да, Кецалькоатль. Очень жестокие были народы.

— Неужели за это стоит любить?

— Жестокие, но мудрые. Знаешь, у них была ритуальная игра, что-то вроде баскетбола, где проигравшую команду целиком приносили в жертву. Или выигравшую? — точно не помню.

— И это тебе в них нравится? С таким восторгом об этом говоришь.

— Ты шокирована? Но Солнце перестало бы двигаться по небу, если бы они не питали его свежей кровью. Так они верили. И еще огромную роль в их мифологии играла Венера. У нее было две ипостаси. Утренняя — амазонка, безжалостная убийца. Все войны начинались при утренней Венере. И вечерняя — шлюха. Беспросвет, не правда ли?

— И все-таки сложно понять, чем они так привлекают.

— Своей бескомпромиссностью. Бесстрашным и честным взглядом на мироздание, где нет ничего, по сути, кроме убийств и купли-продажи. Тем, что они абсолютно не похожи на нас. Еще тем, что они создали изумительную культуру, а их взяли и истребили.

— Бремя белого человека.

— Скотство и сволочизм белого человека.

Ты тяжело дышал, а румянец стал лихорадочным.

— Ладно, сменим тему, — я погладила тебя по пылающей щеке. — Ты устал, и я тоже. Садимся на электричку и едем домой.

— Едем.

В электричке ты опустил голову мне не плечо и закрыл глаза. Задремал?.. Я тоже прикрыла веки.

— И еще одна вещь, касающаяся майя, — пробормотал ты. — Слышала, наверное, об их календаре, заканчивающемся в декабре 2012-го года?

— Конечно. Многие ждут часа "икс" в панике.

— Если прав тот чудак-американец, который считает этот календарь галактическим посланием человечеству, то получается, что по законам космоса человеческая жизнь ничего не стоит. И любви — в земном смысле слова — там нет.

— Потому что майя приносили человеческие жертвы?

— Да. Высокоразумные посланцы из космоса внедрили свое послание в ритуалы бесчеловечного народа. Хотя в то время возникли уже гуманные религии типа буддизма или зороастризма.

— Если в законах мироздания нет милосердия и любви, что в них тогда основное?

Ты немного подумал.

— Наверное, красота. Майя были великолепными архитекторами, очень любили цветы. Почитали поэтов.

*** — Прогулка, как ни странно, не утомила меня, а взбодрила. С тобой же было наоборот: ты едва добрался до дома.

— И ты не пустила меня на встречу с Клоуном и Скобой. Поехала сама.

— Они ничуть не удивились. Даже обрадовались, увидев меня. Когда я объяснила, в чем дело, проводили к барыге, купили мне — на те деньги, что я принесла, сразу несколько доз, про запас. Проследили, чтобы товар был качественный.

— Молодцы, парни.

— Под дозой тебя почему-то опять потянуло на серьезные разговоры… ***

— Обещай мне одну вещь. Заранее. Хорошо?

Обычно под кайфом ты говоришь очень медленно, голос течет как болотистая река. Но сейчас интонации были жесткие.

— Хорошо.

— Какая ты послушная…

— Ты уже говорил мне это недавно. Что я должна тебе обещать?

— Не делать той вещи, к которой я склонял тебя сегодня — я прикалывался, играл. Не убивать себя, когда я умру.

Я фыркнула.

— И только-то? Какой пустяк!

— Не ерничай.

— От кого другого, но слышать такое от тебя?!..

На твоем лице была мука — несмотря на недавно принятый глоточек рая.

— Глупая. Дело не в христианских догмах и запугиваниях, не в запрете на отпевание самоубийц и всяких посмертных карах — я на это плюю.

— А в чем?

— Просто мы не встретимся. Потом. Понимаешь? Попадем в разные места. Я кое-что в этом соображаю, поверь.

6.

Тебе нелегко давались прогулки. Ты не жаловался и даже шутил чаще прежнего, но я чувствовала, что тебе уже не бывает нормально или терпимо. Кололся ты теперь только дома — я настояла, чтобы ты вышел из тройственного союза. Еще раз встретилась с Клоуном и Скобой и объявила, что ты больше не появишься. Они не огорчились и не возмутились. Скоба пробурчал, что рад за тебя, а Клоун отвесил мне шутовской поклон и расшаркался.

Денег от продажи бронзовой статуэтки хватило дней на десять. Потом я снова съездила, уже одна, в пустую квартиру и затем к антиквару.

Постепенно ты стал колоться чаще, чем раз в день. То и дело я натыкалась на шприцы и кровавую вату. Я ничего не говорила тебе, но было больно, очень больно. И ничего поделать с этим не могла.

*** — Я знал это. Но бывает жажда, которую не утолить: чем больше пьешь, тем она сильнее.

— Твоя жажда тебя убивала.