Три птицы на одной ветке - Александр Чуманов

Нужно заметить, однако, что не все ссоры двух женщин доходили до столь высокого накала. К счастью, это случалось сравнительно редко, а то б даже такие крепкие сердца не выдержали.

Таким образом, Австралия во второй раз стала спасением. И мать с дочерью были безмерно счастливы расстаться. Хотя эта командировка планировалась лишь на полгода, обеим казалось почему-то, что полгода могут растянуться на дольше. И лучше бы — навсегда.

Алевтине Никаноровне мнилось, что Эльвира вынашивает хитрый многоходовый план охмурения какого-нибудь пожилого «австралопитека».

И не исключено, что подобная идея Эльвире в голову действительно приходила, но она вряд ли рассматривала ее всерьез.

Пока, во всяком случае. До того, как осмотрится на месте. Потому что опыт продолжительного проживания за границей у нее уже имелся. Правда, это была Чехословакия тех времен, когда Советский Союз еще представлялся всему миру воистину нерушимым, как лед Антарктиды. Эльвира только попробовала жить в чужой стране и до конца жизни запомнила, что такое ностальгия.

Хотя, может, обстоятельства у нее там сложились неблагоприятно, пробудив дикую тоску по Родине, а сложись они иначе, как знать.

Но еще Эльвира вольно-невольно думала, что за полгода много воды утечет, бабушка в конце концов не железная, так что к возвращению, возможно, оно и действительно…

Накануне отлета Эльвира еще раз крупно повздорила с матерью. Или мать — с ней. Потому что опять более виноватой, как представляется со стороны, была Алевтина Никаноровна. Возможно, она уже все чаще нуждалась в скидке на преклонный возраст, когда недостатки характера либо сглаживаются до полной неприметности, либо наоборот обостряются до невозможности…

В общем, по каким-то признакам Алевтине Никаноровне вдруг померещилось, что дочь напоследок вознамерилась ее ограбить, по миру пустить, обречь, может быть, даже на участь старой, выжившей из ума бомжихи, в лучшем случае, обитательницы приюта для безродных стариков.

Поблазнилось бабушке, что в сложной процедуре приватизации квартиры дочь что-то от нее упорно скрывает, как-то непонятно, однако явно хитрит.

И однажды, напитавшись отрицательной энергией так, что уже почти искрило, Алевтина Никаноровна эту энергию разом высвободила. Вышел, само собой, своеобразный взрыв.

Мол, хочешь приватизировать квартиру на себя, втихаря продать, а потом вместе с деньгами улететь к Софке, где и остаться навсегда свободной состоятельной женщиной. А сюда придут люди и скажут: «Это наша квартира, вот и документики на нее, так что проваливай, бабка, подыхать под забором…»

Когда Эльвира с легкостью опровергла все бабушкины фантазии, бабушка поняла, что именно этого ей больше всего хотелось, а вовсе не подтверждения ее своеобразной дедукции. Дочь действительно приватизировала квартиру на себя, но из этого вовсе ничего такого страшного для Алевтины Никаноровны не вытекало, а что до ее подозрений — тоже легко понять: столько всяких слухов про темные дела приватизации, что всякий, доведись до него, запаниковать может.

— Ну, прости старую дуру, прости, Эльвира. Однако ты тоже — трудно было, что ли, меня обо всем подробно информировать, объяснять, знаешь ведь нашу впечатлительную натуру.

Эти слова многого стоили, потому что умение признавать собственные ошибки, тем более умение каяться и просить прощение вовсе не относилось к числу основных добродетелей данного семейства. Скорей наоборот, покаяние и признание просчетов казалось крайним самоунижением, чем-то вроде душевного стриптиза…

И Эльвира сказала:

— Да, мы чертовски, прости Господи, устали друг от друга. К счастью, осталось потерпеть малость. Наверное, любой психиатр или психотерапевт легко поставил бы нам диагнозы. Каждой по несколько. Потому что обе мы, как ты любишь выражаться, «коленками назад»… Боже, за что ты устраиваешь такие непосильные испытания слабым и вздорным людишкам…

Но в этом вопросе всевышнему не было даже намека на вопросительную интонацию…

Конечно, бабушкины сдержанные извинения не сняли напряжение целиком, пожалуй, требовалось большее. Потому что еще одна особенность общей психологии заключалась в том, что, доведя друг друга до крайности, все потом страстно желали облегчения полного и немедленного. Чего в более легких случаях обычно удавалось достичь.

Но последний случай, как и предпоследний, к числу легких никак не отнесешь. Пришлось лечь спать, не устранив томления в душах, а потому обе долго не могли заснуть, ворочались в своих постелях почти до утра, при этом Билька несколько раз проявлял недовольство, рычал и даже лаял посреди ночи на бабушку. А Эльвире впервые за несколько месяцев хотелось курить, но, к счастью, курево в доме давно не водилось.

Случившаяся напряженность ощущалась до самого конца, но в последний день, когда Эльвира взялась окончательно упаковывать багаж, Алевтина Никаноровна неуклюже набилась ей в помощницы — хотя чего там помогать, — однако общее дело помаленьку отвлекло обеих от наиболее черных мыслей, соединило хоть и призрачной, но связью.

Удалось даже внести некоторую коррективу в давно утвержденный список — бабушке вдруг вздумалось отправить зятю баночку соленых груздей, будто бы собранных в русском лесу добрыми бабушкиными руками, а на самом деле купленных по дешевке у одного знакомого уральского писателя.

Килограмм грибов — «брутто» — вытеснил килограмм какого-то купленного младенцу тряпья, то есть довольно много предметов, но Эльвира не смогла в этот раз противостоять матери, хотя мать в этот раз отступила бы моментально, зато молния на бауле сравнительно легко застегнулась по причине разницы удельных весов.

А тут запиликала под окном машина, нанятая для доставки Эльвиры в аэропорт.

— Ты возвращайся, ладно? — тихо молвила мать.

— Разумеется, куда я денусь. И кому я нужна. Кому мы обе нужны, и куда мы обе денемся друг от друга, — ответила дочь, и в ее голосе прозвучала, кажется, слеза.

— Ну, пока, Эля.

— Пока, мама. Береги себя. Я буду писать и звонить. Писать буду часто, а звонить — по возможности…

На том и расстались. Машина даже вторично попиликать не успела. И разумеется, обошлось без поцелуев и слез, впрочем, сколько они себя помнят, до поцелуев у них вообще никогда не доходило. Даже тогда, когда Эля была крошечной милой девчушкой, а Аля — юной счастливой мамой.

И провожать до машины мать не пошла. Тем более до самолета — не поехала. И то сказать — двадцать килограммов да сумочка килограммов на семь — разве ноша для русской женщины, чтоб ей еще помогать…

— Ну, здравствуй, Миша, — сказала Эльвира, погружая тело в мягкое нутро серебристой «Мазды», — хорошо выглядишь, аж завидно.

— Привет, Эля, ты тоже хорошо выглядишь, — соврал бывший муж, — а что до меня — не завидуй и не верь глазам своим — сплошная показуха. Дорогая одежда, она, знаешь, любого бича процветающим мужчиной сделает. Положение обязывает… Ты счастлива, Эля? Я имею в виду — оттого, что за бугор летишь, что Софочку скоро увидишь и внука? Как, кстати, его нарекли, надеюсь, не Иваном и не Абрамом?

— Кириллом нарекли, как ни странно. Кирилл Джоновик получился. По-нашему — Кирилл Иванович. Конечно — счастлива. К тому же с мамой отношения в очередной раз обострились — хуже некуда. Старенькая у меня мама-то, порой «крыша так и едет». И все — мне…

— Ничего не поделаешь, терпи. Зато все богатство потом тоже — тебе.

Он, Михаил, смотрится богатым «папиком» и «новым русским», а бывшая жена, увы, «новой русской» никак не смотрится, хотя и старается изо всех сил.

— Прикалываешься, чертов еврей? — улыбнулась Эльвира. — Все рушится на глазах, и в это богатство — вкладывай не вкладывай — псу под хвост. Внутри сделаешь «евроремонт», а в один прекрасный момент как повалится все состроенное в ту эпоху, и получится «ядерная зима». Как бы…

— А мама твоя всегда была тетенькой «ндравной», — заметил бывший муж, ничуть не обидевшись на «чертова еврея» и переводя разговор на другую тему, поскольку разговор на темы грубой материи в данной ситуации щекотлив и чреват. Конечно, маловероятно, чтобы Эльвира поступилась гордыней, но, как знать, время бежит, все и все меняется, как знать, возьмет да и попросит, мол, подкинь от щедрот доченьке да внуку на подарки, что тогда делать? Хотя бабки кое-какие, конечно, есть, как не быть, но не так их много, чтобы безболезненно и, главное, незаметно умыкнуть у семьи…

— А вообще, всю жизнь я удивляюсь вам, русским, — это Михаил вернулся к начатой теме, — только вы, по-моему, умеете создавать в собственном доме «минное поле». Между самыми близкими людьми порой бывает такая вражда, какую между арабом и евреем не часто встретишь…

Эльвира украдкой все поглядывала на бывшего мужа — он так забавно изображал «крутого», но в молодости был крепок и даже спортивен, а теперь располнел и обрюзг…