Ездовые собаки-друзья по риску - Поль-Эмиль Виктор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдобавок, хотя дыхания не хватало, а сердце билось неровными толчками и в ушах стоял гул реактивного самолета, нужно было, крича во всю глотку, направлять и подбодрять собак. Во всю глотку, чтобы они услышали, несмотря на рев пурги, особенно ощущаемый на уровне земли из-за того, что по их головам барабанили льдинки и снежинки, забивая уши. Ибо — вечное невезение! — ветер этим летом почти все время дул в сторону, обратную той, куда мы направлялись.
Но каждый раз мы все-таки продвигались десятка на два шагов: люди — согнувшись пополам, протянув руки и вцепившись ими в стойки нарт, низко опустив головы, проваливаясь в снег; собаки — совершенно засыпанные снегом, висящие на постромках, уронив головы, поджав хвосты. Лишь иногда сквозь метель смутно виднелись их спины и кончики ушей. Собаки останавливались, мы тоже. И комедия возобновлялась, все больше и больше смахивая на драму. Один раз после сделанного сильного рывка я уперся лбом в стойки нарт, утонув в снегу по колени, ослепленный тысячью огней, вспыхивавших в глазах, не способный ни думать, ни двигаться, и меня вырвало.
На каждой остановке (а их было очень много) несколько собак оставляли черные водянистые экскременты. Это, если не считать раздачи пеммикана в конце дневного перехода, был единственный момент, когда псы оживлялись. Они кидались лакать вонючую жидкость, прежде чем она уйдет в снег. От этого их носы и уши были вечно покрыты черноватой липкой массой.
Особенно плохо выглядел Туйук — живой скелет, несмотря на двойной рацион, который я иногда давал ему тайком. А у Итлувинака, одного из лучших вожаков наших упряжек, молодого трехлетнего пса, обнаружились признаки полного истощения. Ранее гордый своей силой и авторитетом, он вот уже несколько дней ходил, понурив голову и поджав хвост, как и остальные собаки. Во время особенно трудного перехода (чтобы освободить нарты из снежных тисков, нам пришлось несколько раз напрячь все усилия, так что боковые стойки сломались) я заметил, что Итлувинак через каждые десять шагов зарывается мордой в снег, так как передние лапы его не держат. Лишь когда нарты равнялись с ним, он медленно поднимался и, шатаясь, следовал за упряжкой. Несколько дней мы везли его на нартах, и он восстановил силы в достаточной степени, чтобы вновь занять свое место. Но, несмотря на все наши старания и заботы, он до самого конца экспедиции утратил резвость. Пришлось освободить его от работы, как и нескольких других собак, бывших в таком же состоянии. Они медленно шли за нами и добирались до лагеря уже после его разбивки. Кроме общего истощения у Итлувинака была большая гноящаяся рана на лапе. Жессен, будучи врачом, лечил его, как лечил бы любого из нас.
И вот в один прекрасный день, облачный и сырой, в начале июля — пятого числа — наш лагерь № 27, последний лагерь перед возвращением в «страну людей», был разбит поблизости от первых морен, на мягком льду, изборожденном трещинами. Вдали, на фоне черного угрюмого неба, мы могли различить горы Сермилика и вехи, указывавшие спуск к фьорду, где нас ожидали хижина и продовольствие. Унылый пейзаж, мертвая пустынная земля, еще более враждебная, чем пройденная нами никому не ведомая пустыня тысячи белых горизонтов, где мы перенесли столько страданий.
В 5 часов утра мы пустились в путь, несмотря на густой туман, в сопровождении уцелевших собак, к которым, как по волшебству, вернулась жизнерадостность. Через восемнадцать часов мы распахнули дверь хижины. Все собаки были с нами, кроме Итлувинака. На другой день, поднявшись вновь к лагерю, мы не смогли его найти, как ни звали, как ни искали.
Мы прибыли на восточный берег с восемнадцатью собаками из тридцати трех: двенадцать мы были вынуждены забить, Туто упал в трещину, Габель отстал в дороге, Итлувинак исчез. В последний день полуторагодовалый Туто (Карибу) упал в трещину. Мишель Перез спустился в нее, обвязанный канатом. Но Туто, вероятно, утонул, унесенный потоком, бурно струившимся по дну трещины. За несколько дней до этого мы потеряли Табеля. В течение суток этого пса все время рвало желчью. Мы выпрягли его и взяли на нарты. Придя в себя, он соскочил и стал жадно есть снег. Потом в какой-то момент отстал и не нагнал нас ни на привале, ни на следующий день. Итлувинак исчез, но, к большому нашему удивлению, мы обнаружили в лагере одну из собак, чье отсутствие прошло незамеченным. Вот что записано у меня в этот день в путевом журнале:
«8 июля 1936 г. Ибак, дрянной пес, умеющий сохранять самое невинное выражение морды, остался в лагере, вместо того чтобы спуститься с нами к фьорду. Когда мы вернулись, он был поперек себя толще. Ему удалось вскрыть ящик с пеммиканом, содержавший десять брикетов (мы хотели взять этот ящик, чтобы кормить трех ощенившихся собак). Каждый из них был завернут в фольгу; ящик был закрыт, а на крышке — большой камень. Как псу удалось добраться до пеммикана, несмотря на все эти препятствия? Ибак — собака дрянная, но отнюдь не глупая».
Поймать его было невозможно. Я потратил на это почти целый час, остальные успели давно уйти. Мне пришлось спуститься к хижине, оставив его на произвол судьбы. Возможно, он одичает. Для корма найдется достаточно дичи: полярные зайцы, снежные куропатки и другие птицы. А может быть, через несколько лет он издохнет от старости?
Когда я возвращался к хижине, меня охватило ощущение счастья. Ничего подобного я не испытывал уже давно. Собаки, кроме трех ощенившихся, были с нами во время этого рейда вверх; но когда я последним ушел со склада, оказалось, что собаки моей упряжки не последовали за другими, а поджидали меня. И мы сбежали по склону, словно кучка веселых товарищей. По пути нам попался водопад. Душ, настоящий душ! Холодная, но не ледяная вода… Прижимаюсь спиной к скале, почти выпрямившись; вода с шумом несется над моей головой.
Ору от радости. По другую сторону сверкающего водяного занавеса псы, сидя на задних лапах, с удивлением глядят на меня. Потом я обсыхаю под лучами солнца, усевшись на скале, высоко над фьордом и айсбергами, напротив ледника. Собаки обнюхивают меня, дабы удостовериться, что это странное белое существо, с которого капает вода, действительно их хозяин.
Три собакиВы уже знаете Арнатак. Ко времени нашей поездки ей исполнилось четыре года и она была матерью пятерых собак, которые находились в одной упряжке с нею. Довольно заурядная и ленивая, она была черно-белой масти. Когда на нее замахивались бичом, жалобно взвизгивала и притворялась, будто тянет изо всех сил. Но постромка Арнатак не была туго натянута, и если я, не останавливая нарт, дергал за нее, то почти не чувствовал сопротивления. Арнатак, как и Кранорсуак, питала ко мне безграничную, не знающую никаких скидок любовь, и за это я прощал ей многие нарушения дисциплины.