История болезни - Сергей Уткин

"Ленинец", цех 116. И – Юрий Викторович Парфенов... За своим верстаком, что-то мастерит. Я у другого верстака, ряда через три, болтаю с Олегом Ивановым, моим первым и единственным тренером по пинг-понгу. Время, видимо, ближе к обеду, потому что я в "низком старте" – готов мчаться в столовую, занимать место у раздачи. Наша обычная практика была: я занимал места на нас четверых, иначе сорока минут на обед не хватало, вперед пролезали орлы из "сто семнадцатого". Благо их двери аккурат напротив столовой, а нам с четвертого этажа еще спуститься надо было...

Юру (никогда не звал его по имени) вижу хорошо, он изредка поднимает голову – за моей спиной часы висят. И тут до меня доходит, что я давно в этом цехе не работаю, что Юра много лет как похоронен на Волковом кладбище и все это сон. И – просыпаюсь?

Опять "Ленинец", снова цех 116, только место другое: небольшой коридорчик рядом с моей бывшей кладовой. Бывшей, потому что я работаю в другом цехе... Мимо проходит тетя Лена Торлина, фрезеровщица. Глаза заплаканы. Я спрашиваю про Юру – неужели правда умер? Тетя Лена, сквозь плач, говорит, что Юра сам себя убил... Все это настолько дико, что я разом вспоминаю: ведь я много лет уже не работаю на "Ленинце"! И тетя Лена умерла задолго до Юрия Викторовича. Мне об этом сообщил наш бывший профсоюзный вожак Андронов, которого я в девяносто восьмом случайно встретил возле метро. И – просыпаюсь?

В своей квартире на проспекте Большевиков. Лежу в кровати, пытаюсь осмыслить увиденный сон, вспоминаю голос Юриной вдовы по телефону. Чтобы Юра мог пойти на самоубийство? Бред, дурацкий сон.

И тут меня окончательно будит кот. Я в своей квартире на улице Новоселов, где живу больше десяти лет. На часах половина седьмого и скоро меня должен разбудить выполняющий функции будильника телевизор...

Начни сначала

До шестнадцати лет я, как и все нормальные дети, сперва мечтал стать космонавтом, потом знаменитым хоккеистом, после всерьез увлекся кукольным театром и надеялся поступить в театральный институт. Если бы мне тогда сказали, что вместо театрального я попаду в ПТУ и стану слесарем, то без преувеличения – я был бы в ужасе. Ну не годился я в слесари ни по характеру, ни по призванию, ни по здоровью. Какой я тогда был? В четырнадцать лет мне никто не давал больше двенадцати. Вечно болеющий, худющий до прозрачности, с маленькими "музыкальными" руками. Этими руками на скрипке пиликать, а не молоток держать! До середины пятого класса я на уроки труда попадал раза три, не больше. И все три раза в столярку. Если по дереву я еще хоть что-то сделать мог, то как работать с железом вообще не понимал. Но рано или поздно свидание со слесарной мастерской должно было случиться. В один прекрасный день, после очередного ОРВИ, я попал в совершенно незнакомую для меня атмосферу – железные верстаки, незнакомые инструменты, трудовик чего-то непонятное бормочет... К счастью, сосед по верстаку перевел задание на русский – взять квадратный лист металла, разметить и просверлить четыре отверстия согласно схеме на доске.

Взял линейку, взял чертилку – кусок закаленной проволоки с заточенным острием, нацарапал разметку. Зажал железку в ручных тисках, потопал к станку. Мне пальцем у виска крутят: накернить надо!

Теперь-то я знаю, что для того, чтобы сверло не елозило по металлу, в железке надо сделать небольшое углубление, иначе говоря керн. Для получения керна используется кернер, толстый металлический штырь, заточенный с одного конца. Вот на картинке:

Разметочный инструмент: а — чертилка; б — кернер обыкновенный; в — циркуль; г — малка; д — рейсмас; е — штангенрейсмас.

Процесс накернивания угадывается по форме инструмента – ставишь острым концом в нужную точку, по пятке (тупой стороне) керна тюкаешь молотком. Готово!

Не завидуйте, это я сейчас такой умный. А тогда я понятия не имел, как этот керн выглядит. Подошел к шкафу, выудил круглый заостренный стержень, вернулся к верстаку, примериваюсь тюкнуть первый керн. А мне орут "Положь надфиль, два!"... Ну да, я вместо керна взял круглый надфиль и пытался им накернить разметку.

Прошло время. После восьмого класса я успешно вылетел в ПТУ и пришел на заводскую практику. Первым же делом узнал, что в качестве кернера все слесари цеха используют круглые надфили с заточенным кончиком.

Забудь!

Кажется, у раннего Задорнова был рассказ "Дневник молодого специалиста". Там каждый новый этап его жизни начинался со слов "Забудь все, чему тебя до этого учили!".

Первыми словами, которыми меня встретили в ПТУ, было "Тут тебе не школа!". После чего коротко, но подробно объяснили, что я теперь вливаюсь в славную семью советского рабочего класса и, значит, становлюсь взрослым членом общества. А это значит, что пора забыть детские забавы, отныне всей моей жизнью будет править трудовая дисциплина. Правда, чем трудовая дисциплина отличается от обычной объяснить не смогли.

Видимо, в полном соответствии с трудовой дисциплиной первого сентября не удалось найти свою фамилию в списках групп, хотя перечитал вывешенные листки вдоль и поперек. Рядом со мной столь же безуспешно пытались найти себя еще человек сорок, что несколько успокаивало.

Тем временем торжественная церемония начала нового учебного года уже набирала ход. Директор училища что-то там вещал про очередное поколение советских рабочих, из динамиков пели про заводскую проходную, что в люди вывела... Без малого полсотни человек были чужими на этом празднике жизни.

Наконец нарисовался субъект лет пятидесяти с хвостиком. Мелкий, тощий, в очках и с татуировкой "Толя". Представился Анатолием Николаевичем, сказал, что он мастер группы 622, список которой он сейчас зачитает.

– Афонин!

– Я! – Белобрысый парнишка поднимает руку.

– Давыдов!

– Здесь... – отзывается парень рядом со мной.

Десяток фамилий, десяток откликов.

– Кабиров!

– Я! – Высоченный красавец-брюнет, по которому театральный институт плачет и все девки сохнут.

Еще десяток фамилий.

– Уткин!

– Я! Здесь! – Сразу два голоса. Один, ясное дело, мой, второго Уткина я не вижу.

Анатолий Николаевич тупо смотрит в бумажку. Что в толпе может быть два человека с фамилией Уткин в его мозгу никак не умещается.

– Уткин Д.! – кривясь словно от мучительной боли читает мастер.

– Я-а! – Теперь вижу мелкого пацана в противоположном углу.

– Уткин С.? – удивленно читает следующую строчку в списке Анатолий Николаевич.

– Здесь. – Облегченно выдыхаю я.

Мастер тупо смотрит сперва на меня, потом на моего однофамильца.

– Братья, что ли? – вслух размышляет наставник.

– Нет! – Кричит Уткин Д.

– Даже не однофамильцы, – сдуру добавляю я. Бородатая хохма вгоняет Анатолия Николаевича в ступор. Он медленно елозит пальцем по бумажке, сравнивая написание двух фамилий.

– Уткин?.. Уткин... Не братья, не однофамильцы... Уткин... – бормочет мастер под сдавленный гогот пацанов. Так ничего не поняв, Анатолий Николаевич дочитывает список. Всего нас двадцать четыре раздолбая, которым через десять месяцев предстоит стать слесарями механосборочных работ.

Если бы я тогда знал в какое дерьмо меня занесло!..

Первая пара, как сейчас помню, была "Спецтехнология слесарного дела". Преподавательница по совместительству оказалась нашим классным руководителем. Такая двойная ответственность – на уроках теории за нас отвечал классный руководитель, а на практике уже знакомый нам Анатолий Николаевич. Классная оказалась тетка, наша классная. В смысле, учиться у нее было легко и вне уроков можно было поболтать о жизни. Вот только я до сих пор не понимаю, на кой черт мы зубрили таблицу допусков и посадок, ежели эта самая таблица висела в каждом цеху?

От практических занятий в мастерских училища толку тоже было немного. До самой заводской практики мы при помощи напильников пытались изготовить металлическую часть молотка. Занятие столь же бесполезное, сколь и нудное. Все, включая преподавателей, ждали января, когда должна была начаться производственная практика. Но до этого группу крепко тряхнуло.

ТУ-3, как нам сказали в самом начале года, было базовым училищем "Ленинца". Про "Ленинец" мы тогда ничего не слышали, потому что завод секретный. Поэтому в группы с трехгодичным обучением отбор был на уровне хорошего института. И я очень жалею, что из-за моего гломерулонефрита меня медики не пустили на курсы радиомонтажников. Куда, кстати, попали двое моих одноклассников, Виталька Колмаков и Сашка Ульянов. Но при наборе десятимесячных групп система дала сбой, набрали самый натуральный сброд. Практически за каждым были приводы в милицию, большинство пацанов уже выпивали, трое были алкоголиками. Были и такие, кто попробовал наркоту. Не курил в группе я один.