Потерянный экипаж - Владимир Прибытков

— Черт те что! — сказал Бунцев. — Как у себя дома разгуливали!

— Разведку они вели непрерывно, товарищ капитан. И караулы выставляли. Вот и чувствовали себя уверенно. А вообще-то зачем же себя неуверенно чувствовать? Пусть противник боится. Так лучше.

— Н-да… Лучше-то лучше, но и противник не дурак…

— Не дурак, но в дураках его оставить можно. Только действовать надо неожиданно. В особенности у противника в тылу, где он никак тебя не ждет.

— Ну, ну… Ты давай продолжай про Испанию, Оля.

Бунцев неожиданно для самого себя назвал радистку по имени, и Кротова вспыхнула, залилась краской, стала шарить рукой по хвое.

— Ты чего? — смущенно спросил Бунцев. — Не величать же мне тебя каждый раз по званию: «товарищ сержант»! И по фамилии чудно. Не люблю я девушек по фамилии называть… Я тебя блей звать буду. Лады?

— Как хотите, товарищ капитан… — еле слышно ответила Кротова.

— А у меня, между прочим, тоже имя есть. Александр. Сашка… Мы же не при исполнении служебных обязанностей находимся. Так что ты тоже… можешь меня по имени…

— Нет, товарищ капитан, — так же тихо, но твердо сказала Кротова. — Нет.

— Да брось ты! — сказал Бунцев. — Что же это получится — я тебя по имени, а ты меня по званию?

Кротова молчала.

— Ну, как хочешь, — сказал Бунцев. — Упрямая ты… Как хочешь.

Радистка овладела собой:

— Я доскажу?..

Бунцев кивнул:

— Конечно…

— Ну, так вот, — сказала Кротова, встряхнув белесой челкой, — вывел Григорьев людей к железнодорожному полотну. Там дорога по выступу скалы проходила и крутой поворот над обрывом делала. — Выбрали местечко!

— Да… Но всего полчаса, всего полчаса до одиннадцати оставалось. Григорьев и его подрывники едва успели две мины заложить и отойти метров на триста, как услышали: гудит за скалой. Ну, они шагу прибавили, тем более — по раскисшему полю отходили, а после взрыва и крушения следовало подальше от дороги оказаться… Еще метров пятьсот прошли, слышно, поезд уже близко, Григорьев возьми и оглянись. А как оглянулся — так ноги к месту приросли: из-за поворота не товарняк, а ярко освещенный пассажирский экспресс вылетает! Григорьев рассказывал — он сразу все вспомнил: и прежние неудачи на Теруэльском фронте и запрет Переса Саласа. И подумал: все, точка. Теперь с фронта отзовут, нагоняй дадут, и уже не удастся доказать эффективности применения мин на дорогах. А ведь Григорьев всех убеждал, что мина надежней и снаряда и бомбы.

— Ну, положим! — сказал Бунцев. — Мина и бомба… Тут даже сравнивать нечего!

— Думаете, товарищ капитан? — быстро исподлобья глянула Кротова.

— Не думаю, а факт.

— А хотите, я вам обратное докажу?

— Валяй, попробуй!

Бунцеву надоело сидеть, он лег на бок, повозился и опять подзадорил:

— Попробуй!

— Ладно, — сказала Кротова. — Попробую. Вот скажите, чтобы эшелон разбомбить, вам сколько тонн взрывчатки надо?

— Это как угадаешь попасть… И от высоты и от других обстоятельств зависит… Ну, тонны полторы…

— А мина, самая большая, десяток килограммов весит. Есть разница?

— Э! — сказал Бунцев. — Так не играют! Разве можно на одних эшелонах мерить? Авиация что хочешь разбомбит: и колонну танковую, и пехоту, и артиллерию вражескую, и доты… А мина что?

— А в эшелонах разве игрушки перевозят? — возразила Кротова. — Те же танки, те же орудия, ту же пехоту… Только вы их бомбите, когда они уже на фронт добрались и наших уничтожают, а подрывник фашистскую сволочь на коммуникациях бьет. До фронта. Пока они еще ни одного снаряда и ни одной пули не выпустили.

— Не спорю, — сказал Бунцев. — Подрывники свое дело делают, факт. Но авиация эффективней, война доказала.

— Война доказала, что у нас недооценивали партизан, — возразила Кротова. — Были бы подготовленные диверсионные группы, были бы у них мины и взрывчатка — сели бы немцы в галошу. А то они по целеньким железным дорогам, на наших же целеньких паровозах, в наших же целеньких вагонах на Москву двигались!

— Брось! — сказал Бунцев.

— Правда, товарищ капитан.

— Вот это номер! — сказал Бунцев. — Я этого не думал… Знал, что предательство имелось, что фрицы вероломно напали, но чтобы так… Чтобы по целым дорогам… Ну и ну! Ты точно знаешь?

— Эх, товарищ капитан! — с сердцем сказала Кротова. — «Знаешь» — не то слово. Я все это своими глазами видела!.. Ну, зато мы потом, пользуясь беспечностью фрицев, наказали их здорово!

— Нет, ты погоди, — сказал Бунцев и опять сел. — Погоди. Вот я четвертый год думаю, думаю и никак додумать не могу… Что же, наверху у нас так-таки ничего и не знали о готовящейся войне? Разведка ничего не докладывала? Ведь сколько лет подряд во всех газетах писали — фашистская Германия самый страшный враг! Про псов-рыцарей кинокартины крутили. «Если завтра война» пели. Утверждали, что самая могучая техника у нас, что мы по числу танков и самолетов фашистов превосходим. А как началось, оказалось, врасплох нас застали.

— Товарища Сталина обманывали, — сказала Кротова. — Он верил, а его обманывали.

— Погоди, — упрямо сказал Бунцев. — Кто обманывал? Вроде врагов народа не осталось.

— Внезапное нападение, — сказала Кротова. — Тут дело во внезапном нападении. Это ясно.

— Ни хрена не ясно! — с досадой сказал Бунцев. — Выходит, не наказали всех виновных.

— Нет, — сказала Кротова. — Теперь товарищ Сталин все в свои руки взял. От того и побеждаем. А виноватых, я думаю, еще накажут. Еще многое после войны выяснится.

— Это точно, — согласился Бунцев. — Может, после войны и откроется правда. Обнаружатся предатели. Иначе ничего не понять, если не обнаружатся. А по справедливости, за миллионы погибших кто-то ответить должен! Ты согласна?

— Конечно, согласна, товарищ капитан!

— Ух, — сказал Бунцев, — так хочется эту проклятую войну добить! И чтобы всю чистую правду узнать! Обо всем. Чтобы никогда сорок первый не повторился. Чтобы войн больше не было.

— Больше и не будет, наверное, — сказала Кротова. — Все нашу силу увидели. Бояться будут.

— Это так, — сказал Бунцев. — Но я вот что еще думаю: если всю правду не вызнаем, если хоть частица малая правды скрыта останется — плохой мир будет. Опять прежнее повториться может.

— Товарищ Сталин все народу скажет, — возразила радистка. — Товарищ Сталин и народ — одно целое.

Бунцев не ответил, глядя на сосны отсутствующим взглядом человека, занятого своими мыслями. Он подобрал хвоинку, сунул ее в рот и медленно грыз крепкими, крупными, очень белыми зубами. Хвоинка горчила, Бунцев сплюнул, но тут же подобрал другую хвоинку…