Жена моего любовника - Ирина Ульянина

— Надо же, я и не подозревал, что мужчины бывают такими мелочными. Прямо настоящими крохоборами!

— Конечно, откуда вам подозревать, если вы совсем другой, благородный, щедрый, интеллигентный человек, — истекала лестью Гаевая, радостно пересказывая подробности моего бракованного брака и оскорбительного развода, смакуя мои неприятности. А еще называется подругой… Зачем только я с ней откровенничала?

Я снова выглянула в подсматривающее устройство и убедилась, что Лидия сняла с головы песцовую шапку, придававшую ей сходство с якуткой, рассыпала по плечам черные, блестящие волосы. Более того, она и дубленку распахнула. Чем это они собираются заняться на моей лестничной площадке? Совсем, что ли, стыд потеряли?.. Оказалось, ничем особенным. Буренко расстелил на ступеньках толстый слой газет — не иначе, пожертвовал «Доской объявлений», захваченной из офиса, и пригласил свою спутницу присесть, протянул пачку сигарет. Хм, потешается над скупостью моего Валерки, а сам, вместо того чтобы пригласить девушку в приличное заведение, отирается по чужим подъездам!

Они оба обурели, обложили меня капитально!.. Никуда уходить не собирались, сидели и дымили, как два слона. Ой, что это я мелю? Слоны же не курят, просто хоботами машут…

Я сползла по стенке на пол. Душила обида — уже не на Лидку, лебезившую перед ничтожным Падловичем, а на свою незадачливую судьбу. Валерий припомнился во всей красе. Конечно, бывший супруг был редкостным занудой и жмотом, обременительным в быту и бесполезным в хозяйстве: чашку за собой никогда не вымоет, а меня за малейшее пятнышко на плите или хлебную крошку на столе запиливал. Но… Может, зря я с ним развелась? Нравоучал же сегодня Филипп Филиппович: пьет — терпи, и бьет — терпи, а чужих мужей баламутить не смей!.. Что-что, а руки Валера не распускал и к спиртному был равнодушен, жалел денег на алкоголь. Зато когда я жила с этим лохнесским чудовищем, никто не посмел бы отозваться обо мне с унизительным сочувствием: живет одна, лекарства принести некому… А чужие мужья только на то и способны, что перевешивать на тебя всех своих собак. Вернее, детей…

За дверью стало тихо. Неужели отчалили? Я бросила контрольный взор в глазок и оторопела: Гаевая и Буренко с жаром целовались. На ступеньке ниже их ног стояла открытая бутылка с вином. Хм. Нашли же приют утоления страсти… Будто в полутора-миллионном городе негде тусоваться, кроме моего подъезда!..

В прихожую вышла притихшая, погрустневшая Ксения:

— Катя, почему ты на полу сидишь?

— Ах, — всхлипнула я, смахнув слезу.

— Кто тебя обидел? Я? — Она посмотрела карими, очень похожими на Серегины, глазами. — Извини, я больше не буду кусаться.

— А я больше не буду плакать. — Прижавшись к ней мокрым лицом, я потянула воздух, стараясь успокоиться.

— От меня птичкой пахнет?

— Угу, так приятно птичкой пахнет…

— А твой попугайчик щипается, — пожаловалась Ксюша. — Он, наверное, кушать хочет. И я хочу.

— Ах ты, моя миленькая, — обняла я девочку. — Пойдем, накормлю.

После ужина я удосужилась помыть Артема и выяснила причину, почему он не ползал. Испачканный памперс тянул никак не меньше полкило, и худыш вынужден был таскать его за собой, как черепаха панцирь. Клетку попугаю я чищу уже машинально, а менять подгузники пока не привыкла. Теперь волей-неволей придется исполнять материнские обязанности… Расстелив на тахте постельное белье, я погасила свет и устроила малыша возле стеночки, а Ксюшу с краю. Легла между детьми, поглаживая и похлопывая младшенького по спинке: «Спи, мой Темочка, спи, мой рыженький».

— А меня так не любишь, — укорила Ксения.

— Нет, я и тебя очень сильно люблю, — повернулась я к девочке и тоже ее погладила.

Азиз, зашуганный малолетними гостями, не просился на волю, а мне окружение ребятни даже стало нравиться. За этот безумноватый день, который мы одолели вместе, я начала привыкать к братику и сестричке, они уже не воспринимались совсем чужими, не казались непосильной, досадной обузой. Наверное, оттого, что угомонились.

Все дети прекрасны, когда спят. От них веет теплом и нежностью, они загадочны, как само будущее. Спящие дети похожи на ангелов… Я, затаив дыхание, любовалась ими, пыталась представить, что снится Сережкиным малышам, и незаметно сама погрузилась в сон о Греции.

Глава 5

…С лоджии моего номера в Лутраках открывался вид на гору — не особо живописную, округлую и почти лысую, подернутую одним лишь белесым пушком сухого ковыля. Ее серо-бурую безликость скрашивал лишь монастырь, паривший в голубоватой дымке над городом, как немой укор праздным обитателям курорта. Иногда, если ветер дул в сторону моря, укор озвучивался колокольным звоном, проливавшим Божью благодать на мирскую суету. Меня не раз посещала идея подняться на гору, взглянуть на аскетичный монастырский уклад, но все как-то не складывалось, ноги не доходили. Любовь затмевала благие намерения. Я ушла в Серегу, как в монастырь. Он был моей истовой верой, моим богом.

Волков освобождался от работы в сувенирной лавочке после полуночи, и времени на развлечения у нас с ним оставалось предостаточно — гуляй хоть до утра. Никто в Лутраках, кроме моей благочестивой соседки Надежды Ивановны, раньше трех часов ночи спать не ложился. Напротив, с наступлением темноты все только начиналось — музыка, танцы-обжиманцы, винные реки, табачные облака.

Да, свободное время у нас с Серегой было, чего не скажешь о свободной наличности… Выручил Панайотис, показавший харчевню на отдаленной окраине, где молодое розовое вино разливали почти даром: полтора литра — за полтора доллара, дешевле, чем пиво. Там мы обычно и вкушали поздний ужин. Обжигались острыми и пряными саулаками — подобием наших шашлыков, которые смуглый хозяин жарил собственноручно. Сплетали под столом ноги и подначивали друг друга, обзываясь смешными названиями греческих национальных блюд.

— Ты — моя цацыка.

— А ты — мой мусака, а-ха-ха-ха!

То вино, конечно, было далеко не высший сорт, и даже не первый. Серенький дал ему емкое название «шмурдогон» (производное от слов «смурной» и «догоняться»). К превеликому удовольствию владельца заведения, мы всегда заказывали бутылочку шмурдогонского навынос. Шли на набережную, прогуливались, танцевали или просто сидели на теплом парапете и глазели по сторонам, потягивая кислющий, перебродивший виноградный сок. Сергей открыл мне испытанный рецепт древних римлян и эллинов — научил пополам разбавлять вино минеральной водой, которая круглые сутки хлестала из источника в тенистом, замшелом парке. От воды, надо признать, пойло не превращалось в нектар, но я утверждала: «Невероятно вкусно!» Потому что рядом с ним все было вкусным — еда, питье, воздух, сама жизнь.