Мыши - Гордон Рис

Наконец я протерла запотевшее зеркало и снова взглянула на свое отражение. Дикарь исчез, смытый потоком обжигающе-горячей воды, и в зеркале снова была я, с мягкими и послушными волосами, с лицом, так тщательно отдраенным, что лоснились щеки. В памяти всплыли слова леди Макбет после убийства Дункана: «Вода отмоет нас от этого деяния».

Но она безнадежно ошибалась: вода лишь смыла кровь с ее тела, но не могла изгнать из памяти воспоминания о чудовищном преступлении. Чувство вины за убийство короля в конце концов лишило ее рассудка…

А что станет со мной и с мамой? Удастся ли нам отмыться от того, что мы сделали? Или наш рассудок тоже помутится? Сможем ли мы вернуться к нормальной жизни, зная, что всего в трех шагах от двери гниет в земле тело грабителя? Сможем ли мы солгать полицейским, когда они постучатся в нашу дверь? Способны ли мыши на такую ложь? Могут ли они зажать совесть в кулак и спать спокойно в окружении столь темных тайн?

И тут мне в голову пришла другая мысль. После всего, что мы сделали — убили грабителя, закопали его труп в саду, — может, мы уже вовсе не мыши.

Но в таком случае — кто же мы?

20

Когда я вышла из ванной, то увидела, как мама юркнула в гостевую комнату с двумя мусорными мешками в руках. Дождавшись ее у двери, я протянула ей свой мешок, в который сложила ночную сорочку и полотенце.

— Возьмешь этот?

— Да, — произнесла она едва ли не шепотом. — Я и свое белье сюда сложу. — Ее лицо было мертвенно-бледным, изможденным, и она вдруг поморщилась от боли, но, прежде чем я успела поинтересоваться ее самочувствием, она проскользнула мимо меня в ванную и закрыла за собой дверь.

Пока я в своей спальне сушила волосы, мне показалось, что я слышу звуки рвоты, но все стихло, когда я отключила фен и навострила уши.

Я переоделась в линялые голубые джинсы и белую блузку, обмотала шею красным шарфом, чтобы скрыть синяки. Хотя день обещал быть теплым, я надела толстые носки и прогулочные ботинки на грубой подошве. Когда я снова зашла на кухню, мне захотелось подстелить под ноги слой пористой резины, лишь бы не ступать на плитки, пропитанные кровью.

Мама все еще была в ванной, когда я проходила мимо, но шума воды я не расслышала. Я уже собиралась спуститься вниз, когда мне на глаза попалась гора из мусорных мешков в дальнем углу гостевой комнаты. Мама нагромоздила их вокруг швабры с ведром, словно мешки с песком, которыми обкладывают зенитки.

Я остановилась. Зрелище странным образом взбудоражило меня. Мне не пришлось долго думать, чтобы угадать причину. В одном из этих мешков находился бумажник грабителя. А в нем, я не сомневалась, можно было найти хоть что-то, проливающее свет на его личность. Его имя. Его адрес. Дату рождения…

Меня охватило внезапное, непреодолимое желание узнать имя грабителя. Узнать имя человека, которого я убила.

Я приложила ухо к двери ванной, пытаясь расслышать, что там делает мама. Я знала, что она сойдет с ума, если обнаружит, что я роюсь в мешках с испачканными кровью предметами после того, как приняла душ и надела чистую одежду. Я услышала, как поползла вверх молния юбки. Похоже, она еще только одевается. Я решила, что она пробудет в ванной еще какое-то время, и на цыпочках прокралась в гостевую комнату.

Я искала мешок с половиком и разбитой посудой, тот самый, в который она сбросила и мобильник грабителя вместе с бумажником. Я опустилась на колени и принялась ощупывать мешки один за другим. Это была какая-то зловещая пародия на Рождество в моем детстве, когда я забиралась под елку и начинала трясти коробки с подарками, пытаясь угадать, что там внутри. Опознать мешок с нашими халатами оказалось несложно, так же как и мешок с резиновыми сапогами. Я подумала, что наконец отыскала то, что мне нужно, но когда развязала мешок, то обнаружила там красную спортивную сумку (уже освобожденную от ее контрабандного содержимого), мраморную разделочную доску, обертку от коробки с лэптопом и всеми забытый красный бант.

Но тут мама закашляла и дернула дверную ручку ванной, так что я подскочила и бросилась вон из гостевой комнаты. Выбежав на лестничную площадку, я окликнула ее на случай, если она слышала мою возню:

— Мам! Хочешь перекусить перед уходом?

Даже одна мысль о еде вызвала во мне тошноту. У меня было такое ощущение, что аппетит исчез навсегда; даже представить себе было невозможно, что когда-нибудь возникнет желание поесть. Уверена, что и мама чувствовала то же самое.

— Нет, милая, — донесся ее слабый голос. — Пожалуй, только кофе. Очень крепкий.

Мама потрудилась на славу, пока я принимала душ. Все следы и пятна крови — на шкафах, кухонном столе, хлебнице, стиральной машине, кафеле над раковиной — исчезли. Она сняла забрызганные кровью занавески (я не сомневалась в том, что они навсегда сгинули в одном из мусорных мешков), и теперь кухня была залита золотистыми лучами весеннего солнца. Прилавки, раковина, сушилка блестели в этом ярком свете, а кухонный пол — который она отскребла и снова вымыла — прямо-таки сиял чистотой.

Мама оставила заднюю дверь открытой, чтобы пол быстрее высох. Я смогла разглядеть, что она вымыла из шланга и патио, на котором отпечатались кровавые следы подошв и следы волочения тела по булыжнику. Распахнутая задняя дверь вызвала во мне ощущение дискомфорта. Что, если на самом деле мы не убили грабителя, а лишь ранили его? Что, если вот в эту минуту он ползет по лужайке к дому? Я подбежала к двери, захлопнула ее и заперла на щеколду, устыдившись своих детских фантазий, но в то же время чувствуя себя бессильной побороть их.

Такое же чудо мама сотворила в столовой и гостиной. Обрывки веревки исчезли с пола. Оба стула заняли свои привычные места. Моя флейта вернулась в футляр, «Русские народные песни» были убраны в ящик табурета, крышка пианино опущена. Содержимое серванта и антикварного бюро было аккуратно расставлено на полках. Ароматическая смесь из сухих лепестков была сметена с пола и возвращена в деревянную чашу на серванте. Осколки разбитой вазы испарились, а некогда стоявший в ней букет из сиреневых сухоцветов теперь перекочевал в точно такую же вазу на лестничной площадке. Все безделушки снова стояли так, как это было накануне вечером, перед тем как я отправилась спать. Каким-то чудом эти фигурки выдержали небрежное обращение со стороны грабителя и не понесли потерь — за исключением миниатюрного коттеджа с соломенной крышей, у которого, как обнаружилось при ближайшем рассмотрении, отвалилась труба дымохода.

Мама снова расставила все мои поздравительные открытки, и я заметила, что она добавила к ним и свою. На открытке была надпись «В этот особенный день», а на лепестках розы мерцали капельки росы. Я раскрыла ее и прочитала мамины поздравления: «Моей красавице, дорогой дочери Шелли. Сладких тебе шестнадцати лет! Пусть этот год запомнится тебе на всю жизнь».

Я иронично усмехнулась. Моему дню рождения было всего несколько часов, а я уже знала, что никогда («Зачем ты это сделала?»), никогда не забуду его.

Я приготовила большую порцию кофе, заварив шесть ложек вместо привычных четырех, — решила, что нам не помешает как следует взбодриться перед наступающим рабочим днем. Кофейник и чашки я отнесла в столовую. Мне не хотелось оставаться на кухне. И не только потому, что свет, бивший в незанавешенное окно, был слишком ярким для моих воспаленных глаз. Мне почему-то казалось, что ночная схватка все еще продолжается, все так же сыплются удары ножа, слышатся крики, совсем как в фильме, который безостановочно крутят в пустом зале кинотеатра…

Было начало девятого, когда мама спустилась вниз, одетая в темно-синий костюм, с портфелем в руке, готовая к работе. Я поразилась тому, как умело она замаскировала синяк на лице. Она сделала примочку на глаз, и воспаление заметно спало, потом нанесла серые и фиолетовые тени, которые идеально затушевали следы избиения. Вмятину на щеке она густо замазала тональным кремом, зачесала волосы вперед (обычно она заправляла их за уши) для усиления эффекта. Только при ближайшем рассмотрении можно было догадаться, что ее сильно ударили по лицу.

— Твой глаз выглядит просто потрясающе, мам, как тебе это удалось?

— Я не всегда была противницей макияжа. Когда-то и мне было шестнадцать. — Она попыталась подмигнуть мне, но от боли в ее глазах выступили слезы.

Она села к столу и шумно отхлебнула кофе.

— Как твоя шея, не лучше? — спросила она.

— Еще болит. Особенно когда глотаю. Я думаю, там что-то сместилось.

Мама с тревогой посмотрела на меня:

— Я тебе куплю кое-что в городе.

— Не думаю, что пилюли от кашля помогут, — сказала я, пытаясь сдержать внезапное раздражение. — Мне нужно показаться врачу.