Ярость - Смит Лиза Джейн

Он помолчал, глядя на остальных, читая тревогу на лицах Зумы и консерваторов, но он говорил не для них. На дальнем конце сидели два молодых человека, оба чуть старше двадцати, наблюдатели от руководства Молодежной лиги АНК, и Мозес знал, что эти двое стремятся к решительным действиям. То, что он собирался сказать, было адресовано им: Мозес знал, что они донесут его слова до других молодых воинов. Так можно потихоньку ослабить среди молодежи поддержку Нельсона Манделы и переманить их к лидеру, готовому дать им кровь и огонь, по которым они истосковались.

– Я предлагаю создать военное крыло АНК, – сказал Мозес, – боевой отряд подготовленных людей, готовых умереть в борьбе. Назовем эту армию «Umkhonto we Sizwe», «Копье народа». Тайно выкуем это копье. Заострим его наконечник, как бритву, и будем держать его в секрете, но всегда готовым к удару. – Он говорил как можно более убедительно, волнующим голосом и увидел, что два молодых человека в конце стола беспокойно заерзали, их лица просветлели в ожидании. – Изберем самых умных и свирепых молодых людей и создадим из них импи, отряды воинов, как делали наши предки. – Он помолчал, и его лицо выразило презрение. – Среди нас есть старики, мудрые старики. Я уважаю их седины и их опыт. Но помните, товарищи, будущее принадлежит молодым. Бывает пора красивых слов, мы слышали их на своих советах – часто, слишком часто. Но бывает и пора для действий, смелых действий, а это и есть мир молодых.

Когда наконец Мозес Гама снова сел, он видел, что сильно задел их за живое, причем каждого по-своему. Старый Зума качал седой головой, и губы его дрожали. Нельсон Мандела и Оливер Тамбо бесстрастно смотрели на Гаму, но в их взглядах Мозес читал ярость. Место битвы назначено, они узнали врага. Но что самое важное – он видел лица двух представителей Молодежной лиги. Так выглядят люди, увидевшие свет путеводной звезды, за которой они готовы идти.

– С каких это пор ты питаешь такой горячий интерес к археологической антропологии? – спросил Шаса Кортни, пролистывая страницы «Кейп тайм»: он как раз переходил от финансов к спортивным новостям в конце газеты.

– Это один из моих главных курсов, – обоснованно ответила Тара. – Налить еще кофе?

– Спасибо, дорогая. – Он отпил кофе и продолжил: – И сколько времени ты намерена отсутствовать?

– Профессор Дарт четыре вечера подряд читает лекции по истории раскопок, от открытия черепа из Таунга и до настоящего времени. С помощью новых электронно-вычислительных машин ей удалось сопоставить огромный материал.

Шаса за страницами газеты мечтательно улыбнулся: он вспомнил Мэрилин из Массачусетского технологического и ее IBM-701. Он не возражал бы против визита в Йоханнесбург в ближайшее время.

– Это захватывающие открытия, – говорила между тем Тара, – и они соответствуют новым данным из Стеркфонтейна и Макапансгата. Кажется, Южная Африка действительно была колыбелью человечества, а австралопитек – наш прямой предок.

– Значит, тебя не будет четыре дня? – перебил Шаса. – А как же дети?

– Я поговорила с твоей мамой. Она с удовольствием приедет и поживет в Вельтевредене в мое отсутствие.

– Я не смогу поехать с тобой, – заметил Шаса. – Приближается третье чтение новой Поправки к уголовному законодательству. Все должны присутствовать в парламенте. Я мог бы отвезти тебя на «моските», а так тебе придется лететь коммерческим рейсом с Вискаунта.

– Какая жалость, – вздохнула Тара. – Тебе понравилось бы. Профессор Дарт – замечательный лектор.

– Ты, конечно, остановишься в «Карлтоне». Номер все равно пустует.

– Молли договорилась, что я остановлюсь у ее друзей в «Ривонии».

– Наверно, у ее большевиков. – Шаса слегка нахмурился. – Постарайся, чтобы тебя снова не арестовали. – Он все время искал возможности поговорить с ней о ее политической деятельности, но, опустив газету и посмотрев на Тару, понял, что сейчас момент неподходящий, и потому просто кивнул. – Твои сироты и твой вдовец постараются прожить без тебя несколько дней.

– Я не сомневаюсь, что с твоей матерью и шестнадцатью слугами вы проживете, – резко ответила она, на мгновение показав свое раздражение.

В аэропорту ее встретил Маркус Арчер. Он был дружелюбен и забавен. По дороге в «Ривонию» они слушали в машине Моцарта, и Маркус говорил о жизни и произведениях композитора. Он знал о музыке гораздо больше Тары, но, хотя она с интересом и внимательно слушала его, она тем не менее все время ощущала его враждебность. Эта враждебность была старательно замаскирована, но прорывалась то в ядовитом замечании, то в остром взгляде. Маркус ни разу не упомянул Мозеса Гаму, Тара тоже. Молли сказала, что он гомосексуалист, это был первый мужчина, о котором Тара знала такое, и она думала: может, они все враждебно настроены к женщинам.

«Холм Пака» с его неровно крытой тростником крышей и заброшенным участком обрадовал Тару, так он отличался от тщательно поддерживаемого великолепия Вельтевредена.

– Найдете его в дальнем конце передней веранды, – сказал Маркус, останавливая машину под эвкалиптом за домом. Он впервые упомянул Мозеса, но и сейчас не назвал его по имени. И ушел, оставив ее стоять.

Тара не знала, как одеться, но думала, что брюки он не одобрит, поэтому купила в Свазиленде длинную свободную юбку из дешевого яркого набивного ситца, а к ней простую зеленую хлопчатобумажную блузку, на ноги – сандалии. Не знала она и того, как Мозес отнесется к косметике, и ограничилась светло-розовой помадой и легким прикосновением тушью к ресницам. Когда она разглядывала свое отражение в женском туалете аэропорта, расчесывая густые каштановые волосы, ей показалось, что она неплохо выглядит, но сейчас она вдруг решила, что он сочтет ее светлую кожу пресно-непривлекательной.

Оставшись одна на солнце, Тара почувствовала, что ее вновь одолевают сомнения: она ему не пара. Будь здесь Маркус, она попросила бы отвезти ее обратно в аэропорт, но Маркус исчез, поэтому Тара собрала все свое мужество и медленно пошла вдоль выбеленных стен дома.

На углу она остановилась и осмотрела длинную веранду. В дальнем ее конце спиной к ней за столом сидел Мозес Гама. Стол был завален книгами и бумагами. Мозес был в обычной белой рубашке с расстегнутым воротником, и рубашка удивительно выделялась на его антрацитовой коже. Опустив голову, он что-то быстро писал на листке из блокнота.

Тара робко ступила на веранду, и хотя шла она бесшумно, он ощутил ее присутствие и резко обернулся, когда она была на полпути. Он не улыбнулся, но, когда он встал и пошел ей навстречу, ей показалось, что у него довольное лицо. Он не пытался обнять ее или поцеловать, и она обрадовалась: это подчеркивало его отличие от прочих. Напротив, он подвел ее ко второму стулу за столом и усадил.

– Ты здорова? – спросил он. – Здоровы ли твои дети? – Врожденная африканская вежливость: вначале вопросы, потом предложение освежиться. – Позволь налить тебе чашку чая.

Он взял чайник с подноса, уже стоявшего на столе, наполнил чашку, и Тара с удовольствием отпила.

– Спасибо, что пришла, – сказал он.

– Я пришла, едва получила от Молли твою весточку, как и обещала.

– Ты всегда будешь выполнять свои обещания?

– Всегда, – просто и искренне ответила она, и он всмотрелся в ее лицо.

– Да, – кивнул Мозес. – Думаю, это правда.

Тара не могла больше выдерживать его взгляд: тот словно проникал ей в душу, выжигая ее. И она посмотрела на стол, на исписанные мелким почерком страницы рукописи.

– Манифест, – сказал Мозес, заметив, куда она смотрит. – Черновик будущего.

Он взял полдесятка листов и протянул ей. Она отставила чашку и взяла из его руки листки, слегка вздрогнув, когда их пальцы соприкоснулись. Кожа у него была прохладная – одно обстоятельство из тех, что она запомнила.

Тара начала читать и читала чем дальше, тем внимательнее, а когда закончила, подняла голову, снова посмотрела ему в лицо и прошептала:

– В твоем выборе слов звучит поэзия, и она делает истину еще прекрасней.