Суп из акульего плавника - Данлоп Фуксия

Английскую прессу хлебом не корми, дай только тиснуть материал об очередном китайском ресторане, где посетителей потчуют приготовленной в котле собачатиной или же еще чем-нибудь подобным. Впрочем, публике такие рассказы, похоже, нравятся. Создается впечатление, будто люди испытывают неодолимое влечение к вызывающим отвращение деликатесам. В одном из самых популярных репортажей, вывешенном на новостном сайте Би-би-си в 2006 году, рассказывалось о пекинском ресторане, в котором подавались блюда, приготовленные исключительно из пенисов различных животных. На следующий год британское телевидение пустило в эфир четырехсерийную передачу, посвященную путешествию знаменитого комика Пола Мертона по Китаю. Передача рассказывала о китайской культуре и, конечно же, о неотъемлемой ее части — кухне. И о каких же лакомствах поведали телезрителю? Естественно, о собачатине и о пенисах! Хотя с тех пор как Марко Поло упомянул о пристрастии китайцев к собачатине, прошло семьсот лет и триста лет минуло с того момента, как дю Альд в изумлении написал о пенисах оленей, употреблявшихся в пищу, западному миру по-прежнему не дают покоя причудливые выверты китайской гастрономии.

Несмотря на унизительные стереотипы, китайские землячества в целом хранят молчание. Вероятно, оно объясняется тем, что китайцы во всеядности не видят ничего особенного. И даже если их обычная трапеза состоит из зерновых, свинины, овощей, равно как и рыбы или же иных даров моря (все зависит от конкретного района), вряд ли что-нибудь удержит повара от использования непривычных для нас ингредиентов. Подавляющее большинство китайцев редко употребляют в пищу собачатину или же ослиные пенисы, а то и вовсе ни разу в жизни их не пробовали, однако никаких психологических барьеров, препятствующих этому, у них нет.

В принципе они не делят животный мир на домашних животных, которых есть нельзя, и зверей, разрешенных к употреблению в пищу. Если человек не пытается строго следовать заветам Будды или же если закрыть глаза на определенные кулинарные предпочтения, изменяющиеся в Поднебесной от региона к региону, есть все основания утверждать, что любое животное в Китае без всякой задней мысли может послужить едой. С теми же самыми оговорками надо сказать, что в Китае не существует разделения на «мясо» и «несъедобные остатки», — при разделке забитого животного там традиционно принято съедать все: от носа до хвоста. О таком подходе знаменитый английский ресторатор Фергюс Хендерсон, обожавший потчевать клиентов требухой, мог только мечтать. Весьма примечательны слова поэта Кристофера Ишервуда. Путешествуя по Китаю в конце тридцатых годов прошлого века, он отмечал: «Здесь нельзя со всей категоричностью отделить съедобное от несъедобного. Тут вы можете начать жевать свою шляпу или откусить кусок стены, и с тем же успехом вам удастся построить хижину из того, что вам подали на обед».

Для меня символом китайской всеядности стала поваренная книга, составленная шеф-поваром и ресторатором, с которым я познакомилась в провинции Хунань. Эта красиво оформленная книга с цветными иллюстрациями является воплощением самых жутких страхов, которые испытывает иностранец, относящийся с предубеждением к китайской кухне. С краев супниц и тарелок свешиваются лапки и головы самой разнообразной дичи. Из «моря» бобового пюре и яичных белков торчат десять рыбьих голов, чьи раскрытые рты сжимают фрикадельки, приготовленные из этих же самых рыб. С одиннадцати ящериц частично содрали кожу, а потом прожарили во фритюре, и теперь их тела — золотые и хрустящие, словно куриные наггетсы, — зажаты между чешуйчатыми хвостами и головами, а в пустые глазницы вставлены зеленые горошины. На огромном блюде лежат десять черепах, причем выглядят они так, словно вот-вот пробудятся ото сна и кинутся прочь со стола.

На моей любимой фотографии в этой книге изображен упругий на вид пудинг из яичных белков, украшенный засахаренными вишнями в ликере и присыпанный шоколадной крошкой. Поначалу меня сильно расстраивало, что пудинг был сфотографирован неудачно, отчего шоколадная крошка напоминала муравьев, пока я, присмотревшись повнимательней, не обнаружила, что пудинг действительно был посыпан муравьями, которые, как было сказано в примечании, очень помогают при ревматизме. А далее, на сорок пятой странице, красовалось главное блюдо: на тарелке распростерся щенок, зажаренный целиком до хрустящей корочки. Череп щенка был расколот мясницким ножом надвое — глаз и ноздря с одной стороны и то же самое с другой. Блюдо украшали цветы, искусно сделанные из розовой редьки и кориандра. И кому бы из расистов-карикатуристов удалось бы создать лучший стереотип вызывающей омерзение всеядности китайцев?!

Первая поездка в Китай, состоявшаяся в 1992 году, оказалась для меня откровением. В стране вовсю кипела жизнь, и ничто не напоминало серую тоталитарную державу, какой я представляла Китай — мне чудились картины людских толп, вышагивающих в одинаковых робах и размахивающих цитатниками Мао. Я взирала из окон поезда на проносящиеся мимо красочные пейзажи — рисовые поля, где трудились крестьяне, сменялись рыбоводными прудами, по берегам которых паслись буйволы. В Гуанчжоу я сходила на незабываемое представление в цирк, где увидела, как артисты вставляют себе в ноздри змей и танцуют босыми на битом стекле. Прокатилась по прекрасной реке Лицзян возле Гуйлиня на пароходе, плывшем по Янцзы через Три Ущелья (Санься), поговорила о Культурной революции с пожилыми членами собрания народных представителей. Практически все, что я увидела, очаровало и околдовало меня. Вернувшись в Лондон, я записалась на вечерние курсы китайского языка и ежеквартально стала писать обзоры по итогам новостей из Китая в «Чайна нау». Даже начала экспериментировать с рецептами нескольких китайских кушаний, что почерпнула в кулинарной книге Янь-Кит Со «Блюда классической китайской кухни». Все это было лишь началом большого романа с Китаем, которому предстояло занять одно из главных мест в моей жизни. Чем больше я узнавала о Китае, тем глубже становились мои изыскания в области китайской кулинарии.

Для путешественника довольно непростая задача — поменять привычки и стать в своих предпочтениях и вкусах неотличимым от населения страны. То, что мы едим, во многом определяет, кто мы есть и как себя воспринимаем. Следование собственным культурным традициям в чужой стране далеко не мелочь — это глубоко прочувствованный способ уберечь себя от угрозы, которую таит в себе неизвестность. Перед тем как отправиться в отпуск, мы нередко делаем прививки, чтобы защитить себя от болезней, которые могут нас подстерегать в другой стране, и точно так же, находясь за рубежом, отдаем предпочтение своей родной кухне, чтобы уберечься от воздействия иных культурных традиций. Британские колонизаторы, жившие в Азии на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, надевали парадную одежду на ужин, а по вечерам пили коктейли отнюдь не только потому, что больше им было нечего делать. Они знали, что в противном случае потеряют сами себя, совсем как некоторые англичане-чудаки в Индии, которые столь самозабвенно и азартно погружались в чужую культуру, что забывали, откуда они сами родом.

В девятнадцатом веке многие англичане, проживавшие в Шанхае и других городах-портах, открытых по договору для внешней торговли, всеми силами избегали китайской кухни, предпочитая питаться консервами, которые доставлялись с родины. В «Англо-китайской поваренной книге», увидевшей свет в двадцатых годах двадцатого века и изданной в двух томах (один, на английском, — для хозяйки, второй, на китайском, — для кухарки), приводятся классические рецепты супа из лобстера и пирога с петушком. Несмотря на то что в этой поваренной книге нашлось место и кое-какой экзотике (есть там и гуляш по-венгерски, и блюда с индийским карри), в ней вообще ни словом не упоминается о китайской кухне. Буквально физически ощущается страх авторов перед всеядными китайцами, которые, притаившись во мраке, в любой момент готовы перейти в наступление.