Действие SKY. Часть первая - Алекс Бессмертный

И мы убирались. Больше повезло тем у кого была возможность перебраться в крупные города исторической родины. Тем же у кого такой возможности не было, и кто рванул отсюда в мелкие городки и деревни, подчас приходилось совсем туго. Мы, азиатские русские, другие. Мы мало пьём, много работаем, хозяйская предпринимательская жилка у многих из нас в крови. Отстраивались, обзаводились крепким хозяйством, посереди ленивой бедности и пьянства российской глубинки лихих девяностых. Это вызывало непонимание, зависть и гнев коренных братьев по крови. «Совсем охренели, куркули недобитые! Народ бедствует, а они…» Жгли дома, вырезали скот. А нам говорили: «Убирайтесь в свою азию, чурки!» Вот и получалось, что нигде мы не нужны, не на своей родине, не на исторической. И таких нас, ой, как много. Думали ли о нас, подписывающие договор в Беловежской пуще? Вопрос риторичесий. Я полагаю, что они вообще ни о ком не думали, кроме как о себе и о своей власти.

Тем временем в Родном Городе становилось всё меньше друзей. По мере того, как перестали жечь дома переселенцев, и российкие бандиты начали превращаться в депутатов, матушка-Русь потихоньку, вроде бы стала подниматься с колен. У нас же в Республике становилось всё хуже, во всех отношениях. И друзья продолжали уезжать. Семьями и по одиночке. И почти никто из них не жалел о том, что уехал. Ни о чём, кроме одного. Русские в России – другие, не такие как мы. Нет здесь тепла в отношениях между людьми, тепла к которому мы привыкли. Я слышал, что если в Москве ты зайдёшь в гости, тебе чаю далеко не всегда нальют, и это – норма. Я не верил, пока случай не представился убедиться в этом лично. Для них это норма, а для нас – дико. Не хочу жить по таким нормам. Но вот что удивительно, в Питере, в этом северном городе, люди почему-то теплее, душевнее. Они похожи на нас! По крайней мере были. Ведь я не был здесь с 91-го. Если их не выморозили девяностые, не опустошила душу эпоха потребления, пришедшая на смену голодному лихолетью, и «квартирный вопрос» не до конца испортил, то, может быть, они такими же и остались? Я очень хочу на это надеяться. Так что, если уж ехать (а ехать надо!) то, решили мы с Мариной – только в Питер. Да и мать мне говорила: «Куда ж ещё? У нас только там родственники есть, помогут хоть тебе, на первых порах.»

Ещё почему я здесь? Вот, говорят: «да что ж вы все в столицы то прётесь? Москва с Питером не резиновые! Что в провинциях врачи не нужны? Да их там не хватает! Нет же, всё вам послаще и пожирнее хочется. Задолбали!» И ведь правильно, наверное, говорят! А в институте у нас среди русскоязычных студентов так говорили: «вот резать начнут, тогда место земского врача в Мухосранске для тебя счастьем будет!» Резать не начали. Слава богу. Значит, есть возможность не бежать без штанов в первый попавшийся «Мухосранск», лишь бы приняли, а как-то спланировать свой отъезд, тщательно подготовиться.

Я родился и прожил всю свою, до нынешнего момента жизнь, в большом столичном городе. Я с детсва привык к широким проспектам, просторным скверам, огромным домам, толпам народа на улицах. Привык, когда вокруг бурлит жизнь, когда вокруг тебя продвинутая тусовка. (Эх! Где сейчас эта тусовка? Кто в Нью-йорке, кто в Сиднее, кто в Тель-Авиве, кто в Москве…Заметьте, все в стольных городах!) Жизнь в маленьком городке… Я бы не смог к этому привыкнуть.

Ну и потом, чего греха таить? Да, я хочу лучшей жизни, во всех смыслах. Хочу больше зарабатывать, лучше одеваться, хочу иметь возможность путешествовать по миру. Хочу зрелищ. Навряд ли Большой театр или Пол Маккартни приедут на гастроли в Кострому. (Ничего не имею против Костромы, но ведь не приедут!) Но самое главное – я хочу реализоваться, а у нас так повелось, что сделать это можно, зачастую, только через столицу.

Я не знаю отчего у нас так. Но вот вы можете представить себе американца, который всеми правдами и неправдами рвался бы из Сиэтла, Бостона или, скажем Чикаго, в Нью-йорк или Вашингтон, потому что в последних уровень жизни выше и перспектив больше? Или немца, перебирающегося из Гамбурга в Бонн, потому-что в первом нет ни условий, ни возможностей для роста и карьеры, как учёного, артиста или художника? Вот и я не могу представить. А у нас почему-то издревле повелось, что всё лучшее в центре, а остальное, как говорится, по остаточнму принципу… Лозунг «Если хочешь чего-то добиться – мотай в столицу» неизбывно актуален уж несколько веков. Глупо? Да! Неправильно? Ужасно! Но, есть как есть, и в наши столицы будут ехать и ехать новые люди.

Да и кто сейчас, в основной своей массе, московский и питерский люд? Это те, кто когда-то прибыл сюда из провинциального далёка за лучшей жизнью. Кто за знаниями, кто за карьрой, кто за деньгами, кто за славой, а кто за этой самой реализацией. Янковский, Абдулов, Ломоносов… Да-да, тот самый, из поморского села. Список даже самых известных личностей можно продолжать почти до бесконечности. Дрались. Пробились. Прижились. Осели. Дали корни. Стали столичными жителями, и теперь недовольно ворчат на вновь прибывающие партии: «понаехали!» Я должен реализоваться, и поэтому я приехал не в Камышин или Плещеевку, а сюда, в северную столицу России.

Звучит так, как будто оправдываюсь. Но оправдываться мне не за что, хоть я и не Ломоносов. Все имеют право на мечту.

И ещё одна причина того, что я, именно здесь. Лет с четырнадцати я мечтал стать врачом. А до этого путешественником, мореплавателем, искателем приключений. В восьмидесятые многие мальчишки мечтали о чём-то подобном. Едва ли кто-то тогда хотел быть банкиром или Президентом. А ведь в любой экспедиции, на Эверест ли, или в дебри Амазонки, нужен врач! Помните доктора Ливси из «Острова сокровищ»? Он был одним из моих любимых героев. Ведомый такими романтическими мотивами я пошёл в медицинский, хотя в семье у нас никогда не было ни одного медика.

Естественно, я бредил хирургией, ведь врач экспедиции должен уметь обращаться со скальпелем, да и вообще, нравилась мне хирургия. Но окружающая меня действительность стала возвращать меня с небес романтических мечтаний на грешную землю. На четвёртом курсе, по предложению моего преподавателя, я стал оставаться на ночные дежурства в хирургическом отделении. Это прекрасная возможность набить руку. Я начал асситировать, то есть помгать оперирующему хирургу, при аппендицитах. Аппендэктомия, наверное, самая частая ночная операция. Научился делать разрезы, накладывать швы, да и ещё много чему другому. Преподаватель мой, старый хирург – Вяткин Василий Фёдорович, был хирургом от Бога. В свои шестьдесят пять он оставался скромным младшим научным сотрудником кафедры, всего лишь кандидатом меднаук. Но то и дело, его срывали с занятий и вызывали в операционную, когда какой-нибудь маститый профессор, а то и академик местного разлива, сталкивался с каким-то сложным для него случаем. И Василь Фёдорыч брался за скальпель, в то время, как академик смиренно наблюдал за работой Мастера.

Так вот, Василь Фёдорыч говаривал мне: «Эх, Серёжа, вижу, нравится тебе это дело, но нацией ты не вышел. Русским у нас в Республике в хирургию дорога закрыта. Вот я последний на кафедре остался. А ты по больницам пройди, увидишь тогда, что ни русских, ни евреев, ни татар уже и нет среди наших хирургов. Никто тебя не продвинет, никто не поможет. А знаешь, что самое страшное? Допустим, ты всё же, каким-то чудесным образом пробился в хирургию и работаешь в клинике. Но тебе не дадут оперировать, ты будешь вечным ассистентом. И вот, представь, тебе уже сорок лет, опыта, знаний немерено, а ты стоишь с крючком в руке и наблюдаешь, как какой-нибудь молодой блатной болван местной национальности, у которого из достоинств только то, что у него есть папа с титулом и связями, больного гробит на столе. А ты ничего сделать не можешь, потому-что он – ведущий хирург, а ты просто ассистент. Вот это, действительно, страшно. Но, скорее всего, этого не произойдёт, потому что в клинику тебя здесь не пустят. Просидишь всю жизнь в травмпункте, в какой-нибудь поликлинике захолустной. А ведь ты скоро женишься, тебе семью кормить надо, а на одну зарплату поликлинического хирурга, сам знаешь, у нас это нереально. Да и к тому же, ты – способный парень, тебе науку делать надо, а не в травмпункте штаны просиживать. Так что, либо дуй в Россию, либо выбирай другую специализацию.»

Но так как «дуть в Россию» в то время я ещё не собирался, оставалось второе – выбирать себе другую дорогу в медицине. Мой выбор пал на неврологию. Не только потому, что среди кадров местной национальности быть невропатологом считалось делом непрестижным и недоходным, а сама неврология сложной и муторной, а значит, оставались возможности и для докторов нетитульной нации хоть чего-то добиться здесь, на этой стезе, а больше из-за моего друга, вернее, из-за того, что с ним случилось.

Лёшка Серпов. А просто – Серп, был моим лучшим другом, другом с детства. Вместе играли в «казаков- разбойников», вместе облазили все стройки и крыши, вместе спасались от мелких гопников с соседнего «Шанхая», дрались с козлами из «профессорского» двора. Вместе зачитывались Жюлем Верном и Джеком Лондоном, вместе мечтали о Гималаях и о путешествиях под парусами. Вместе заслушивались Битлами, Пинк Флойдом, «Машиной» и «Кино». Вместе научились бренчать на гитарах аккомпанемент, и даже, как сумели, написали рок-оперу. Вместе начали бегать за девчонками. Вместе поступили в институт, правда, я в медицинский, а Серп в политех. Вместе начали ходить по серьёзному в горы, занялись альпинизмом. У нас было столько совместных планов! Жизнь казалась нам начинающимся прекрасным приключением.