Завтрак - Екатерина Бронникова

Когда книга подходит к концу, всегда становится немного грустно. Она сразу кажется какой-то нелепой, когда переворачиваешь последние страницы. Ты вроде бы ждешь именно этого – узнать в конце, кто же убийца. И вот он – ответ, вот он – конец, вот оно – разочарование, что все закончилось. Но как только берешь новую книгу – все начинается снова. Нетерпение в начале, размеренность в середине и грусть в конце.

Ты помнишь, когда эта крыса первый раз появилась у нас? Я прекрасно помню. Мне было 12 лет. Я возвращалась из музыкальной школы и увидела родителей, они стояли на балконе, обнявшись. Это не к добру, я сразу это поняла. Какого черта родители обнимаются на балконе в то время как они должны быть на работе? Мама сразу бросилась меня обнимать, усадила на кухню, папа что-то начал говорить про долг, про Иисуса, который нас любит, с чего он только это взял? Про какую-то тетю Иру и ее дочь. Про то, что я стала взрослая и все должна понимать. Но я не понимала ничего, только чувствовала, что вот-вот случится что-то страшное. «Ты ведь всегда мечтала о сестре!» – воскликнула мама в финале! На самом деле я никогда не мечтала ни о какой сестре, и она прекрасно это знала. В своей комнате я обнаружила раскладушку, как оказалось, для меня. «Ведь Олесе придется нелегко первое время, она и так столько пережила!» Можно подумать, раскладушка добила бы ее. И потом, когда зашла она, в своем обшарпанном платье, внутри меня все сразу же оборвалось, и я поняла, что все разрушено теперь и она мой враг. Я сразу мысленно назвала ее крысой и всегда думала о ней только так. Я заметила, как нерешительны и взволнованы мои родители, особенно папа, я никогда не видела его таким. У мамы дрожали руки, когда она протягивала нам нарезанный медовик, который я ненавижу, и никогда прежде родители не покупали его.

А женой министра я все-таки стала. К этому все и шло. Ему ничего не стоило ездить не ко мне, а к какой-нибудь красивой проститутке, которая знает свое дело, но он все равно приезжал ко мне. Я давно его раскусила, какой он и что действительно ему надо. Ведь он такой же, как я. И поэтому я совершенно его не боялась, в отличие от всех остальных, кто лизал ему задницу и заискивал перед ним. Придурки! Его жена болела, ей оставалось еще пару лет и все. Капкан захлопнулся, и осталась только я. Он не посмел отказать мне: испугался дикого скандала, еще бы! Он привязан был ко мне крепче крепкого. Потому что не любовь связывает людей, а смерть. Она нас всех объединяет.

Часто думают, что любовь – это самое главное в жизни, что без нее жизнь не в радость. Бред, это совершенно не так. Без любви можно прожить, умереть без нее никак. Просто людям проще всю ответственность спихнуть на любовь: «Ах, я влюблен! Ах, я разлюбил! Ах, сердцу не прикажешь!». И творят, что хотят, а сами даже не понимают, что такое любовь. Они думают, что любовь это дерганье, конвульсии, порывы и позывы. Но любовь – это тишина, это закон, это порядок.

Помнишь, какая крупная смородина была у нас на даче? Один раз, играя, я спряталась от родителей под смородиновый куст, папа несколько раз проходил мимо, громко звал меня деланным голосом, как у Деда Мороза, и притворялся, что не видит меня. Я еле сдерживала смех, и радовалась, что мой папа такой глупый и совсем ничего не замечает. Я видела, как он удаляется от меня по дорожке, демонстративно заглядывает под лопухи и в колодец, а потом заходит в дачный домик. В своем убежище я просидела недолго, мне быстро надоело, и я решила пойти за папой и напугать его. С листьями в волосах, с жуками за пазухой и грязными коленками я тихонько прокралась к открытой двери. Сквозь марлевую штору я увидела мамины ноги, задранные вверх, а между ними отцовский зад, трясущийся и хлюпающий. Я бегом вернулась обратно, под смородиновый куст, и застыла. Из домика послышался папин голос, возвещающий о том, что он ну весь обыскался, но никак не может меня найти. Он снова так же демонстративно заглянул под лопухи, крикнул в колодец, и двинулся в мою сторону. И вдруг на меня снизошло озарение и стало ясно, что этот человек чужой, притворщик, не настоящий, именно тогда я поняла, что он мне не отец. Поэтому я нисколько не удивилась, когда много позже я узнала, что это действительно так.

Вся боль и несправедливость в этом мире возникают оттого, что меняется порядок вещей, это приводит к хаосу. Когда кто-то или что-то вдруг оказываются не на своем месте, происходит сбой и все летит к чертям собачьим. Один открутившийся винтик рано или поздно приведет к поломке всего механизма. В тот день этим винтиком стал мой отец.

Министр выхлопотал для меня эту квартиру. «Выхлопотал» – это он сам так говорил, хотя я сомневаюсь, что это доставило ему хоть какие-то хлопоты. Все сделали его юристы и прочие шошки, а он просто вручил мне ключи. При этом он первый раз назвал меня не по имени отчеству, а просто – Лара. Протянул мне бумаги, ключи, конверт с деньгами и пояснил: «Это на мебель. Обустраивайся, через месяц я загляну на чай». И ровно через месяц он уже пыхтел надо мной. Тогда я еще боялась министра, и не могла смотреть на него, на его тело, как он двигается во мне. Но первый аборт убил во мне страх, и с тех пор я никогда не закрываю глаза. Я думала раньше, что он смотрит на меня, но оказалось, что он от начала и до конца все делал вслепую, как котенок. И мне так жалко его было, особенно в конце, он так морщился и стискивал зубы, как будто у него вырывают кишки. Однажды в коридоре министерства его водитель Валера тихо прошипел мне в спину: «Шлюха», когда я проходила мимо. Я убедилась в том, что нас никто не видит, подошла к нему вплотную и поцеловала. И в следующий раз он отвез от меня министра и вернулся назад, злой, трясущийся и нервный. Он говорил о том, как ненавидит таких, как я, продажных, раздвигающих ноги перед стариками ради денег. А сам при этом судорожно тыкал в меня своим маленьким членом и потом охал так, будто парится в бане. Каждый раз, когда Валера сидел внизу, в машине, и ждал министра, а потом отвозил его и мчался ко мне назад, то вскипал от ярости и злости, и входил ко мне переполненный, тяжело дышал, орал и оскорблял меня, и вся эта злоба и ненависть спазмами выплескивались из него. Потом он превращался в тишайшего человека, целовал мои ноги, просил прощения и стеснялся смотреть мне в глаза. Видимо, министр узнал об этом, потому что у него появился новый водитель, а Валера больше ко мне не приходил. Правда, один я раз случайно увидела его в метро, на встречном эскалаторе. Он был небритый и мятый и с полным безразличием смотрел на зад толстой тетки, которая стояла перед ним.

Есть вещи, соседство которых друг с другом очень необычно, порой приятно, но часто вызывает смутную тревогу и тоску. Такое положение вещей похоже на игру. Но рано или поздно любая игра заканчивается. Моя фишка уже дошла до конца.

На все праздники министр мне всегда что-то дарил. То колечко, то духи, иногда белье. А от Валеры у меня осталась только черно-белая фотография, где он в армии, стоит, засунув руки в карманы брюк, а над ним странное облако, похожее на щенка, лежащего на спине. А от живота словно пуповина тянется. В матку-облако. Такие же щенки, наверное, и у меня были. Я вроде помню, что человек в утробе повторяет свою эволюцию, от рыбы к зверю, а потом к человеку. Жаль, что после рождения все происходит наоборот. Только в детстве ты чист, ты человек и достоин этого звания, а потом хочешь или нет, но сам, того не ведая, превращаешься в зверя, кто в кого. В крысу, собаку, лошадь, бегемота или корову, кролика, обезьяну, свинью. Можно в птицу – курицу, павлина или попугая, индюка. Вот министр точно индюк был, такой же нелепый, напыщенный и сердитый. И чем старше человек, тем явственней в нем звериная суть, а потом всё резко обрывается, и все превращаются в рыбу, холодную и безмозглую. Ни одно животное, ни одна птица, даже жалкий таракан не убивает своих зародышей. Они могут убить их после рождения, могут бросить, могут скинуть, но аборт доступен только человеку. И изобретен человеком. Это единственный путь к власти над природой, над инстинктом, это единственная возможность упорядочить необъяснимое и уничтожить память и продолжение той женщины, которая тебя родила, это единственный способ забыть о том, что ты никто и звать тебя никак.

Маленькая, я часто спрашивала у мамы, почему я – это я? Почему у меня это тело, почему ты моя мама, а не другая тетя. Ни разу я не получила внятного ответа, лишь замешательство, временное молчание и в итоге непонятный смех. Сколько раз я спрашивала у нее, во сколько я родилась, она ни разу не ответила мне, ей даже не пришло в голову придумать, ну в четыре утра, хотя бы, что-то что угодно, а не дурацкое: «Не помню». А этот ужас, дикий и безотчетный страх от мысли, что мама умрет, я помню, что холодело все внутри и сжималось. Но даже это поганое чувство и то украли у меня, подменив мою мать, о которой стоило плакать, на какую-то пьяную и беззубую тетку.