Культивируй. Побеждай - Макс Крынов

досижу. На выпускном даже не появлюсь — у меня особые отношения со сном. Не хочется вырубиться часов в двенадцать, посреди праздника.

Да и не слишком охота проводить время в компании одноклассников. За одиннадцать лет как-то приелись эти лица. С Олегом и еще парочкой ребят я не прочь посидеть и выпить, но в огромной компании, где будет наш классный руководитель, учителя и родители каждого ученика… Нет, это явно не лучшая компания на сегодняшний вечер.

Надеюсь, отец не будет ворчать, что я пропустил посиделки в кафе, которые он еще месяц назад оплатил из своего кармана. Мачеха была бы рада бесплатно напиться, но ее я на выпускной не позвал. Отца пригласил, но он, как всегда, на работе. Мама тоже вежливо отказалась, несмотря на мои заверения, что отца на мероприятии не будет.

Уже в школе киваю старичку-охраннику, на ближайшей лавке переобуваюсь в неудобные туфли и поднимаюсь по лестнице в актовый зал. Мимо проносятся учителя, меня они не замечают.

Большинство одноклассников уже пришли. Кто-то занял задние места, кто-то сел на передних и средних рядах, рядом с родителями.

Сажусь на свободное место между центральными и задними рядами. Оттуда вижу весь наш класс, всех учителей и родителей, сидящих впереди.

До начала концерта остается еще десять минут. Кто-то проводит это время в разговорах, кто-то носится за кулисами, спешно переставляя и подготавливая декорации. А кто-то коротает время, унижая других.

На заднем ряду между широкими плечами Артема и Санчи сидит и ловит оплеухи Гоша.

Гоша. Груша для битья. Слишком толстенький, слишком низкий, слишком жалкий и трусливый, чтобы дать сдачи.

Против него все драчуны класса сплотились воедино. Гоша стал смазкой, которая устранила конфликты между остальными. После того, как прежняя груша для битья и издевок перевелась в другую школу, он прочно занял её место.

— Да пацаны, ну зачем, да не надо, пацаны… — нюнит Гоша, вместо того, чтобы врезать обидчику по носу. Да, после этого его изобьют, но свою порцию унижения он получит в любом случае, а когда начнет огрызаться, от него и отстанут. Кому охота вместо сладкой травли мягкого безобидного чудика каждый раз получать в нос?

Однако, сегодня — последний день, когда наш класс собралась в полном составе. Гоша наверняка думает, что уже поздно огрызаться, что можно потерпеть последний день, последний раз, а потом — с улыбкой отправиться в счастливую взрослую жизнь.

Если бы так относились ко мне, я наверняка выбрал бы самый последний день, чтобы сполна рассчитаться с обидчиками. Хотя нет — мне даже сложно представить, что я бы дошел до такого. Как можно давать себя в обиду и жалко улыбаться в обмен на издевки и оплеухи?

— Да ладно тебе, мы же не сильно, — покровительственным тоном произносит Санча.

— Ну пацаны… — нюнит Гоша, стараясь произнести слова как можно жалобнее.

Надеется, что они способны испытывать жалость? Серьезно?

В ответ — гогот и очередной смачный шлепок по затылку. А у Санчи на руке массивное железное кольцо.

Гоша стонет от боли.

— Ты чего расстонался? — беспокойно улыбается Санча, глядя на оборачивающихся родителей. — Это же простой подзатыльник, тебе не больно, хватит перед всеми придуриваться! Если будешь так стонать, кто-нибудь наверняка решит, что я над тобой издеваюсь.

— У меня теперь будет шишка! — в глазах Гоши стоят слезы.

— Ты же сам виноват, — грозно шепчет Санча. — Делаешь вид, что тебе больно, поднимаешь шум. Заткнись, не то хуже будет!

Но что может быть хуже? Он и так на дне.

Слышу Гошу не я один, вот только спины одноклассников, учителей и родителей, сидящих на следующих рядах после моего, будто закаменели. Здесь каждый дружит с головой и старается не привлекать к себе внимание и проблемы. Вы думаете, родители не замечали синяки на запястьях и на шее Гоши? Думаете, никто из учителей не обращал внимания на его шишки и заляпанную мелом спину?

Классный руководитель делал вид, что все в порядке, и дети просто играются. Ему так было удобно.

Школьный психолог делала вид, что все нормально, чтобы не работать с обидчиком и жертвой всерьез.

Нет, родители Гоши пытались устраивать скандалы: его мать, грозная и высокая женщина, залетала в кабинет директрисы, устраивала разносы, но это ни к чему не приводило, кроме пары нравоучений на тему «давайте жить дружно» от классного руководителя и новой клички «Мамся», которая приклеилась к Гоше.

По-хорошему, им стоило снять побои и написать заявление в полицию. А после — подать в суд. За моральный ущерб Гоша стал бы на тридцать тысяч богаче, родители Санчи и Артема — на пятнадцать тысяч беднее, и в головах этих не слишком одаренных людей появились бы иные мысли, кроме как «молодец, сына, правильно ставишь себя». Издеваться над человеком за пятнадцать тысяч никто бы не захотел, а Гоше купили бы велосипед или гору конфет, смотря что он там любит.

Но никто ничего не делал, поэтому подобные события стали ежедневными. Гоша был мягкой губкой, которая впитывала побои, унижения и все остальное, что на нее выливали.

Когда очередной Гошин взвизг звучит чересчур громко, я оборачиваюсь.

— Санча, — тихо говорю. Тот настороже — слышит с первого раза.

— Чего?

— Я хочу, чтобы вы прекратили.

— Ты че, Артур, вступаешься за этого клоуна? Че, типа не нравится, че я делаю?

— Я хочу спокойно посмотреть концерт, — смотрю ему в глаза и говорю чистую правду. — И ты мне мешаешь.

Санча испуганно отводит взгляд, а потом — озадаченно хмурится. Похоже, он сам не понял, что его напугало.

Перевожу взгляд на Гошу.

— Иди к родителям.

Тот кивает, и бочком пятится, протискиваясь между сидением и тощими коленками Артема, который даже не подумал убрать ноги.

Слышу шаги в проходе и оборачиваюсь.

— Валера, — киваю я парочке. — Яна.

Эти двое шагают за руку друг с другом. Яне невыносимо идет голубое выпускное платье. Валера одет в пошитый на заказ костюм, и ему невыносимо идет Яна.

Жму однокласснику руку без всякого желания и почему-то чувствую легкую ревность.

Когда-то именно я встречался с Яной. Хотя инициатором расставания тоже выступил я, сейчас хотел, чтобы эта красивая девушка держала за руку именно меня. Как-то забылись ссоры, попытки контроля с ее стороны, ее властный мордоворот-отец, относившийся ко мне, как к швали и постоянно советующий дочке «найти кого-нибудь получше».

— Вижу, ты решил не надевать