Иван Царевич и Серый Волк - Сергей Шведов

– Хотел узнать, зачем ведьме Веронике понадобились молодильные яблоки, – спокойно ответил рубоповец.

Царевич собрался уже было выругаться в полный голос, но неожиданно мелькнувшая мысль заставила его сдержать эмоции:

– Слушай, Вадим, а у тебя документы есть?

Сказал вроде бы между прочим, но спецназовец понял его правильно. Достал из

кармана корочки федеральной службы безопасности и протянул писателю. Документ был солидным, ничего не скажешь. Фотокарточка, печать, всё честь по чести.

– Отчество у тебя примечательное – Гораздович.

Вадим пожал плечами и положил корочки в карман. – Я не прощаюсь, – сказал он, поднимаясь с лавки. – Увидимся ещё.

Царевич проводил глазами удаляющуюся солдатским шагом по аллее сквера массивную фигуру и вздохнул. Томили предчувствия. Появился даже нехороший холодок в области желудка. Захотелось почему-то напиться и тем актом отринуть от себя кучу навалившихся на голову проблем. Вообще-то по жизни Иван был оптимистом, в том смысле, что придерживался популярного в интеллигентской среде правила – хуже, чем есть, всё равно не будет. Жизнь, текущая вялой шизофренией, раз за разом опровергала этот дышащий вечной надеждой бодрый лозунг, но наша интеллигенция, как известно, тем и сильна, что твёрдо придерживается принципов, даже если эти принципы не укладываются в прокрустово ложе грубой реальности.

На бутылку водки Царевичу денег хватило. И получив из рук продавщицы тару, заполненную веселящей жидкостью, Иван приободрился и к дому направился почти что с лёгким сердцем. Даже взбаламутившая было нервы встреча с фсбшным волком показалась забавным эпизодом, раскрасившим яркими красками серые будни. Ну, пошутил человек. И, надо сказать, пошутил удачно, вполне в духе Ивановых писательских фантазий, продемонстрировав очень хорошее знание романов Царевича, в которых сам автор давно уже путался.

Вот и сейчас, заметив посреди двора знакомую фигуру Васьки Кляева, Царевич стал мучительно припоминать, в какой из своих романов он его вставил, а главное, какими сказочными чертами наделил. То, что Кляев не годился ни в вурдалаки, ни в упыри, и сейчас было видно невооруженным глазом. Кроме всего прочего Иван относился к Ваське с большой симпатией: в детстве они были друзьями не разлей вода, да и в годах зрелых проводили много времени вместе за бутылкой водки или за банкой пива. Выйдя в интеллигенты, Царевич связи с народом не потерял, и не мог потерять по той простой причине, что практически всю жизнь прожил в одной и той же, перешедшей к нему по наследству, квартире, среди с детства знакомых образин, которые под его пером, а точнее, клавишами компьютера становились литературными образами. Нельзя сказать, что Иван специально, из чувства мести или из чувства симпатии, наделял своих персонажей чертами и именами знакомых ему людей, нет, всё выходило как бы само собой, без всякого участия его сознания, и если бы не указующий перст со стороны, Иван сам бы, пожалуй, никогда не догадался, что использует соседей в собственных далеко не бескорыстных целях. А указующий перст принадлежал Семёну Шишову, который опознал себя в вурдалаке Сене и закатил по этому поводу жуткий скандал с угрозами подать в суд за оскорбление личности. Причём мало того, что закатил, так ведь действительно попытался судиться. Добился даже интервью в городской газете. В суде над Шишовым посмеялись, зато газетчики оторвались на Сене по полной программе. И Царевич подозревал, что в деле с этим интервью не обошлось без Шараева, который использовал затеянную Шишовым шумиху для рекламы очередного Иванова бестселлера. Семён, в конце концов, разгадал Шараевскую тактику, но обиду за поражение затаил почему-то не на коварного издателя, а на ни в чём не повинного Царевича. Иван попытался было уладить дело, но Шишов от литра водки гордо отрёкся, удивив двор и глубоко оскорбив ближайших корешей, Михеева (он же упырь Михеич) и Пашку Вепрева (он же чудище лесное Берендеева царства Вепрь). Вепрев и Михеев плату с Царевича взяли охотно, более того дали добро на дальнейшую эксплуатацию собственных образов в рамках писательских фантазий. Кажется, обоим даже льстило чувствовать себя героями литературного произведения.

Зарядивший мелкий осенний дождичек заставил Царевича ускорить шаги, но, похоже, никак не повлиял на Кляева, стывшего перед дверью второго подъезда нахохлившимся воробышком. Васька был чем-то сильно расстроен и на приветственный жест Царевича ответил грустным кивком:

– Закурить есть? – И не только закурить, но и выпить, – оптимистично отозвался Иван.

К удивлению Царевича, Кляев никак на его предложение не откликнулся. Взял протянутую сигарету подрагивающими синими пальцами и жадно затянулся. – Ты что это сегодня как пришибленный?

– Пришибли, но не меня, – шмыгнул носом Васька. – Шишова гробонули на пустыре сегодня по утру. Такие вот дела, Иван.

– Ты что несёшь! – ахнул Царевич. – Что видел, то и несу. Мы его за водкой послали через пустырь. Ждем, ждем. Я, Вепрь и Михеич. А его всё нет и нет. Послали вдогонку Вепря. Через пять минут Пашка возвращается. Рыло на сторону, зуб на зуб не попадает. Короче, лежит на

том пустыре наш Сеня, а из груди кол торчит. Мент, который кол вытаскивал, сказал, что он осиновый. Такие дела. Вепрева с Михеевым ещё допрашивают, а меня отпустили. Да весь дом видел, что мы тут на лавочке сидели.

Царевич был потрясён. И это ещё мягко сказано. Нет, убийство по нынешним временам не такая уж редкость, а про Шишова никак не скажешь, что он человек мирный и мухи не обидит. Первый скандалист во всём доме. Выпить не дурак. И если бы его чисто по-русски бутылкой по голове пристукнули, то Царевич не шибко бы удивился. Се ля ви, что тут поделаешь. В смысле мементо море. Но осиновый кол, это слишком, это ни в какие нашенские ворота не лезет. Как в Берендеевом царстве…

При воспоминании о Берендеевом царстве Царевича прошиб холодный пот. Ибо в том царстве осиновые колья были как раз в ходу. Но ведь это бред, чистый бред.

– А когда Семёна убили`? – Эксперт сказал, что около девяти часов утра. Но я и без эксперта скажу. Аккурат без десяти девять было, когда мы его отправили. Сегодня же суббота. Посидеть хотели. Михеич, значит, побежал за пивом в соседний ларёк, а Семён – в магазин. – Михеев пиво принес? – А как же, – удивился Васька. – Всё честь по чести. Мы успели уже по банке раздавить. Главное, водка цела. Литр водки в целлофановом пакете рядышком лежал. – Ну и что?

– Как что? Выходит, не грабёж. И следователь говорит – не грабёж. Шпана там, алкаши, эти бы водку взяли. А больше у Сени и брать-то нечего. Куртка ношенная да сапоги резиновые. Денег при нём как раз на две бутылки было и не целковым больше. Мы же по сусекам скребли. Водка теперь пропала – вещдок, говорят. – Так пошли ко мне, – сказал Иван. – Налью для согреву. Ты уж синий весь. – Люське надо сообщить про Шишова. Мне мент сказал, чтобы я, значит, деликатно… Чтобы не как обухом по голове.

– Ну и… – Вот тебе и «нуи», – рассердился Кляев. – Следователь Люськи не знает, а я знаю. Этим обухом она мне и врежет про меж глаз. Она меня с детства терпеть не может. А уж с такой-то вестью!.. Доносчику – первый кнут, в смысле за плохую весть – секир башка.

Царевич Люську знал хорошо и опасения Кляева признал обоснованными. – Может, ты со мной зайдёшь, а Иван: всё-таки она к тебе хорошо относится. – Это ещё вилами по воде писано.

– Да брось ты, – махнул рукой Кляев. – Старая любовь не ржавеет. С чего бы это Сеня на тебя волну погнал.

– Не было у меня ничего с Люськой ни в молодости, ни потом, – нахмурился Царевич.

– Темнила, – хмыкнул Васька. – А ведьма Мила в «Жеребячьем копыте», это не Люська, что ли?

– При чем тут Люська?! – возмутился Царевич. – Это плод воображения, не более того. – Плод воображения! – полез в бутылку Кляев. – Знаем мы эти плоды. Так расписал Люську с головы до пяток, что Сеня её вмиг опознал и грозился тебя придушить собственными руками. Всё-таки сволочь ты, Ванька, интеллигентская. Но было у тебя что-то с бабой, так молчи. Баба-то замужняя.

– Да не писал я ничего про Люську, – взъярился Царевич. – И в мыслях ничего подобного не держал.

– Темни дальше, – махнул руной Васька. – Теперь всё это уже не важно. Сеня в сырой земле, в смысле в морге, и никто не помешает твоим жеребячьим копытам стучаться по ночам в Люськины двери.

У Ивана появилось сильнейшее желание врезать по ухмыляющейся Васькиной морде, но он сдержал чувства, распирающие грудь и мышцы. Ситуация не располагала ни к скандалу, ни тем более к драке. Человек всё же умер. И хоть при жизни Царевич этого человека не слишком жаловал, но, по русскому обычаю, о покойнике либо хорошо, либо ничего. Тем более что умер Шишов до жути нелепой смертью.

Между прочим, Царевич сидел на лавочке с фсбшником где то около трёх часов пополудни, и Вадим Матёрый наверняка уже знал и о смерти Сени, и о непростых отношениях убитого с писателем Царевичем. Знал, конечно, и о том, что поскандалили они именно из-за романа. Романа не в смысле житейском, а в смысле литературном. Но о Люське фсбшник ни словом не обмолвился, спрашивал больше о Веронике и молодильных яблоках. При чём тут яблоки, скажите на милость?