Детская шалость - Алексей Гурбатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От автора
Все события в повести являются вымышленными, а любые совпадения случайными.
***У меня юбилей – полвека прожил!
Гостей приглашу немного – только самых близких. Нет, не из-за того, что я не нажил друзей, или мне жаль средств на гуляния с русским размахом, а лишь по причине моих мизерных нынешних апартаментов, которые, к сожалению, я не смогу поменять на более лучшие до конца своих дней.
Так уж сложилась судьба, но остаток лет я проведу в камере для людей, приговорённых к пожизненному сроку заключения. Хотя людьми здесь содержащихся – педофилов, маньяков-насильников, серийных убийц, террористов можно назвать едва ли.
Как же я – инженер-технолог, окончивший Московскую лесотехническую академию, мог оказаться среди этих нелюдей?
Я часто задавал себе этот вопрос, но ответ, как не странно, нашёл именно сегодня.
Я – заключённый с табельным номером ноль два тринадцать.
У меня перед входом в камеру, с левой стороны (для удобства ознакомления с содержащимся за тяжёлой металлической дверью) висит табличка-бирка с цветной фотографией.
На фото мне сорок три (день прибытия сюда).
На снимке я весьма неплохо выгляжу (ещё нет этой ужасной огромной проплешины на самой верхушке головы, практически, нет седины, лишь на висках немного; широкий лоб ещё без шрама (результат неудачной попытки суицида – хотел голову разбить о бетонную стену), огромные карие глаза ещё не кажутся жалкими; обычный средний нос ещё не был таким острым, как сейчас, а тонкие губы совсем не тряслись).
Там же, на прикамерной бирке, указана моя весёлая фамилия – Пересвистунов. Имя – Евгений. Отчество – Андреевич. Дата рождения – 29 мая 1962 год. Номера трёх уголовных статей.
А в графе «срок заключения» пугающая надпись – «пожизненно».
За семь долгих лет пребывания в этих стенах я не раз анализировал прожитые годы и пришёл к выводу, что оказался в тюрьме из-за детской шалости, такой же, по сути, которые шли со мной рядом по жизни и являлись неотъемлемой частью меня.
Шалость первая
Мне было пять лет.
Страна отмечала пятидесятую годовщину Октябрьской революции.
После демонстрации я, папа и мама, уставшие, пришли домой, где нас дожидалась нарядно одетая бабушка – папина мама.
Вчетвером мы пообедали жиденьким супчиком, и я был уложен спать. А родители стали суетливо готовиться к вечернему застолью.
Мы тогда жили в Ленинграде на Садовой улице, рядом с Покровским садом, и к девятнадцати часам в нашу небольшую, разделённую фанерной перегородкой надвое комнату в коммунальной квартире, стали собираться гости…
Мне и по сей день неизвестно, где и кем работали мои родители. Единственное, я знал, что папа и мама работали вместе. Их могли вызвать на работу, или (как говорила бабушка, которая и воспитывала меня), на службу и в два часа ночи, и с первыми лучами солнца. Однажды мне довелось увидеть, как к родителям пришёл человек в военной форме, вручил какой-то конверт и сразу же удалился.
Мама и папа, быстро собравшись, поцеловав меня и дав наставления бабушке, ушли. Их тогда не было около месяца, а бабуля успокаивала меня разными отговорками, что такая у родителей служба.
Я твердил бабушке, что просто не нужен им, но где-то внутри, в сердце или в голове, осознавал, что папа и мама любят меня, и при редких встречах платил им тем же.
Но всё это я наблюдал по ходу жизни, а пока вновь вернусь в год одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.
…Первыми пришли Разбоевы – дядя Володя, тётя Света и их сынишка Слава (мой ровесник).
Я хоть и поспал несколько часов до прихода гостей, но был явно не выспавшимся и поэтому на гостинцы и тисканья друзей семьи реагировал холодно и старался где-нибудь спрятаться от них.
Славик был назойлив, говорлив и не давал ни малейшей возможности уединиться, что, разумеется, мне весьма не нравилось.
Мама заметила моё фырканье и, отозвав в сторонку, ласково сказала, предварительно поцеловав в лоб:
– Женечка, сыночек, ты у нас уже взрослый мальчик и поэтому я хочу обратиться к тебе как к мужчине…
Я весь превратился в слух, сделал очень серьёзное, как у взрослых, выражение лица и стал слушать приятный, мелодично-успокаивающий голос мамы, которым она продолжала:
– …Сегодня большой праздник не только у нашей семьи, но и у всех, у всех людей НАШЕЙ ОГРОМНОЙ СТРАНЫ! (Как сейчас помню – моя мама с гордостью говорила про Родину). Сегодня нужно быть самым лучшим мальчиком на Земле. Быть весёлым, приветливым и с уважением относиться к гостям, которые будут отмечать этот праздник вместе с нами, сидя за одним столом.
Слава – мальчик хороший. Я бы очень хотела, чтобы вы подружились. Тем более, что ты с ним уже знаком – он и его родители отмечали у нас этот Новый год.
И, конечно же, я прислушался к словам мамы и был весёлым, приветливым и уважительным.
Самым последним (как и подобает начальству) пришёл мужчина маленького роста, полностью лысый, в круглых очках, надетых на такое же круглое лицо. Без него никто не решался сесть за стол.
Сопровождала круглолицего его жена. Она была почти на целую голову выше и, наверное, вдвое толще своего кавалера. За глаза эту бездетную парочку называли – «Берия» с «Дюймовочкой». (Я много позже узнал, кто и кем был Берия в Советском Союзе и понял, что сходство с одним из самых влиятельных членов ЦК КПСС у приходящего в наш дом мужчины было обалденное).
Взрослые расселись за столом в большом отрезке комнаты, а нам (мне и Славику) сделали стол в маленьком, где с трудом вмещалась бабушкина кровать, старый комод и трёхскоростной проигрыватель «Рекорд», который в тот момент находился на территории старших.
Мы слегка перекусили и стали гонять по полу машинки. Как это обычно и бывает, увлёкшись игрой, мы подружились и даже в туалет ходили вместе.
Ближе к концу вечера, когда взрослые, «накушавшись» водкой, горланили песни, перекрикивая пластинку и друг друга, мы благополучно загнали соседскую кошку Машку в тёмный угол нашей коммуналки.
Если брать из расчёта, что один кошачий год жизни равен семи человеческим, то выходило, что Машке далеко за семьдесят лет.
Так вот эта загнанная в угол старушка шипела, но Славику удалось её взять на руки.
Мой друг оказался прирождённым дрессировщиком и, прошептав на ухо кошке какие-то ласковые слова, закреплённые нежным поглаживанием, Машка успокоилась и даже замурлыкала на груди у Славика.
Мне, разумеется, тоже захотелось взять на руки пушистого зверя и я попросил друга:
– Славик, а дай теперь я подержу.
– Держи, Женя, только осторожно – она очень тяжёлая, – добродушно произнёс мой гость и стал передавать мне кошку.
Машка, почуяв другой запах, прекратила мурлыкать, прижала ушки к голове и стала шипеть.
Я хотел её погладить, но она ударила мою занесённую над ней руку своей когтистой лапой. На запястье образовались царапины, из которых моментально выступила кровь.
Я решил отомстить и ударить вредную кошку. Замахнулся на неё, но Славик вновь прижал питомицу к своей груди и отвернулся от меня, закрывая божью тварь спиной.
Увидев пушистый хвост кошки, который свисал под правым локтем моего друга, я, не долго думая, схватил его ладонью, зажав в кулак.
Затем, демонстрируя свою обиду, перегнул хвост, да так сильно, что послышался хруст.
Кошка взвыла от боли и стала быстро карабкаться вверх, выпустив свои громадные когти.
Острые, как иглы, когти на крупных лапах впились в Славино лицо.
Но взобраться на голову моего друга кошка не могла, так как её хвост был попрежнему в моей руке. Чем сильнее Машка карабкалась вверх, тем сильнее я стаскивал её вниз, даже не задумываясь, что кошачьи когти разрывают детскую кожу.
Славик громко вскрикнул: «Ой!». И, резко оттолкнув от себя пушистую «мурлыку», закрыл ладонями лицо.
В момент Славиного толчка, я отпустил хвост кошки.
Ударившись о стену, Машка с ужасающим воплем приземлилась на паркетный пол и стартанула в кухню, сбивая соседскую обувь, стоявшую в общем коридоре.
Я подошёл к другу.
Из-под его ладоней тонкими, быстрыми струйками стекала кровь, капая на светло-голубую, праздничную рубашку.
Славик не плакал, но постоянно произносил одну и ту же фразу:
– Глазки щиплет! Ой, как глазки щиплет! – и размазывал ладошками кровь по лицу.
Я вывел гостя на свет и не смог сдержать крик, увидев, как на его щеке, еле держась на коже, топорщится кусочек розового человеческого мяса, обильно покрытого кровью.
На моё гортанное «а-а-а!», которым, по всей видимости, я перекричал «поющих» взрослых, сбежались мои родители, родители Славика, бабушка, в общем, все, кто находился в квартире.