Стихотворения - Лев Кобылинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возмездие
Вечернюю молитву сотворя,забылся я, храним ее лампадой,овеяна вечернею прохладойона померкла, кротко, как заря;
И тихий сон ступил за круг лампады;но не дремал лукавый Демон мой,змеиный жезл он вдруг простер над тьмойи далеко раздвинул все преграды.
Пугливо тьмы отхлынул океан,и брачное очам предстало ложе:на нем она, чей лик. как образ Божий;с ней тот. кто не был звездами ей дан.
И к ней припав горячими губами.он жадно пил священное вино,дрожа, как тать, и не было даноим светлого безумья небесами.
Как пес голодный, как ночной шакал,он свой любовный долг творил украдкой,на миг упившись пищей горько-сладкой,как червь тянулся и опять алкал.
Она же вся безвольно и бесстыдно,покорная змеиному жезлу,изнемогла от слез, но было видно,как, вспыхнув, взор пронизывает мглу.
Я возопил к нему: «Хулитель дерзкий!спеши мой взор навек окутать в тьму!»Смеялся он, но, мнилось, были мерзкиих ласки и проклятому, ему.
Тогда в душе возникнул голос строгий:«То высшего возмездья торжество!то вещий сон, тебе отныне боги
навек даруют в спутники его.ты, осквернивший звездные чертоги,ты, в женщине узревший божество!..»
Тень
Еще сверкал твой зоркий глаз,и разрывалась грудь на части,но вот над нами Сладострастьепрокаркало в последний раз.
От ложа купли и позорая оторвал уста и взгляд,над нами видимо для взора,струясь, зашевелился яд.
И там, где с дрожью смутно-зыбкойна тени лезли тени, тампортрет с язвительной улыбкойцинично обратился к нам.
И стали тихи и серьезнывдруг помертвевшие черты,и на окне узор морозный,и эти розы из тафты.
Мой вздох, что был бесстыдно начат,тобою не был довершен,и мнилось, кто-то тихо плачет,под грязным ложем погребен.
И вдруг средь тиши гробовой,стыдясь, угаснула лампада,и вечный сумрак, сумрак адаприблизил к нам лик черный свой.
Я звал последнюю ступень,и сердце мертвым сном заснуло,но вдруг, мелькнув во сне, всплеснулаи зарыдала и прильнулаЕе воскреснувшая Тень.
Труба
Из «Городских сонетов»Над царством мирных крыш, я вознеслась высокои черные хулы кидаю в небеса,покрыв и стук копыт, и грохот колеса,как зычный клич вождя, как вещий зов пророка.
Над лабиринтами греха, нужды, порока,как будто голые и красные леса,как мачты мертвые, где свиты паруса,мы бдим над Городом, взывая одиноко.
Скажи, слыхал ли ты железный крик тоскии на закате дня вечерние гудки?То муравейнику труда сигнал проклятый…
То вопль отверженства, безумья и борьбы,в последний судный час ответ на зов трубы,трубы Архангела, зовущего трикраты.
Рыцарь двойной звезды
(Баллада)Солнце от взоров шитом заслоня,радостно рыцарь вскочил на коня.
«Будь мне щитом. — он, молясь, произнес,Ты, между рыцарей первый, Христос!»
«Вечно да славится имя Твое,К небу, как крест, поднимаю копье».
Скачет… и вот, отражаясь в щите,светлое око зажглось в высоте.
Скачет… и слышит, что кто-то воследЧерный его повторяет обет.
Скачет, и звездочка гаснет, и вотоком зловещим другая встает,
взорами злобно впивается в щит,с мраком сливается топот копыт.
Вот он несется к ущелью, но вдругстал к нему близиться топот и стук.
Скачет… и видит — навстречу к немускачет неведомый рыцарь сквозь тьму.
То же забрало и щит, и копье,все в нем знакомо и все, как свое.
Только зачем он на черном коне,в черном забрале и в черной броне?
Только зачем же над шлемом врагавместо сверкающих крыльев рога?
Скачут… дорога тесна и узка,скачут… и рыцарь узнал двойника.
Скачет навстречу он, яростно-дик;скачет навстречу упрямый двойник.
Сшиблись… врагу он вонзает копье,сшиблись… и в сердце его острие.
Бьются… врагу разрубает он щит,бьются… и щит его светлый разбит.
Миг… и в сверканье двух разных огнейпадают оба на землю с коней,
и над двумя, что скрестили мечи,обе звезды угасили лучи.
Экзорцизмы
«Старик, ужель не ослабелатвоя козлиная нога?из моря кружев так же ль смелоглядят на нас твои рога?
По черепу ль тебе корона?Теней дрожащих так же ль полн,как челн косматого Харона.твой грязный, черно-красный челн?
Старик, скажи, твой взор ужеливлекут лишь груды тучных туш?Иль мало ты слизал доселе,как муравьед, бескрылых душ?
Старик, ужель не видит хужетвой одинокий, красный глаз,ты стиснул челюсти от стужи,твой череп плохо греет газ.
Твой яд всех ядов ядовитей,когда им чаша налита,кровавые в ней вьются нити,впиваясь в каждые уста.
Твоим тиранствам нет предела,ты обвиваешь, как удав,расслабив все пружины тела,сверля суставы, как бурав.
Ты только ночи доверяешь.Когда ж, пожрав последний свет,в тысячелетьях потеряешьсчет поцелуев и монет?
Иль будешь вечно, как и ныне,зияя ветхой наготой,влачить через пески пустынисвой саван смрадно-золотой?
Но каждый миг чело бескровней,твои тупые лезвия,твои остывшие жаровнитаят мороз небытия.
Не скроет тусклая коронатвоих морщин небытие,и уж давно не знает звонабольное золото твое.
Восторга дрожь с изнеможеньемты знаешь сочетать, и вдругвсе, что дышало отверженьем,озарено бессмертьем мук.
Стучишь ты, полный исступленья,у каждых окон и дверей,и в ад уводишь поколеньяцепями, как больных зверей.
Ты там, где от тягучих грездуша безвольно охладела,где тает тлеющее тело,и застывают слитки слез.
Но даже в тленье непрерывномтвой слух пресыщенный плененнапевом горько-заунывными строгим звоном похорон.
Когда же все оцепенело,вползаешь ты в немой тиши,сливая вечный сон душис ночным землетрясеньем тела.
Но, зная сладость перемены,ты все расчислишь, и всегдаты высшие назначишь ценыза краску тайную стыда.
Свое пылающее семяты сеешь в густоту ночей,земное преобразив племяв полугигантов, в полузмей.
Но чары пусть твои бездонны.Владыка крови и огня,во имя светлых слез Мадонныоставь меня. оставь меня!»
День облекающий
(Из Корана)Клянусь горячими, степными скакунами,что задыхаются на бешеном бегуи брызжут искрами, взметая пыль волнами,и утром близятся к беспечному врагу!
Клянусь, отвека мир Творцу неблагодарен.он жажду низких благ отвека затаил,но близок трубный день… И страшно-лучезаренуж к миру близится печальный Азраил.
Но близок трубный день… и вдруг помчатся горыбыстрее стада коз и легче облаков,—день облекающий, как огненный покров,оденет все тела, и все погасит взоры!
Вдруг закипят моря, как дно огромных чаш,по-человечески вдруг зарыдают звери,восстанут заживо закопанные дщери,и душу каждую постигнет темный страж.
И станет вдруг земля лишь горстью жалкой пыли.и трубный глас совьет, как свиток, небеса,кипящий гной и кровь прольются, как роса,чтоб вновь отверженцы о Боге возопили!
И вдруг земля из недр все трупы изрыгнет,и трубный глас прервет вращенье зодиаков,и расщепит луну, и солнца диск согнети бросит на землю двенадцать звездных знаков.
И, пробужден трубой, к нам выйдет из мечетизверь с головой быка, лохматой грудью льваи шеей страуса, в рогов оленьих сетиоденется его бычачья голова.
Мыча, он каждого настигнет на пути,помчится бешено, чтоб по словам законав миг Моисеев жезл с печатью Соломонак престолу Судии послушно донести.
В тот День немногие да внидут в вечный свет,возлягут меж чинар божественного сада,где нега тихая, прохладная услада,мерцание очей и золотых браслет.
Исторгающий
