Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак

— Каким образом вы вербуете людей? Флешель улыбнулся, и Лоб почувствовал, что опять задел его за живое.

— Мы никого не вербуем, — возразил ему Флешель. — Приходи, кто хочет. Мы никогда не превратимся в чиновничью контору.

— Вы принимаете первого встречного?

— Тот, кто приходит сюда, уже не первый встречный. Тратить все свое время — значит отдавать самое ценное, что у тебя есть… По крайней мере, мне так кажется.

Его серые глаза подстерегали Лоба. Возможно, они давали понять, что вот он как раз не из тех, кто на это способен…

— Несомненно, я плохо выражаю свои мысли, — сказал Лоб. — Я смотрю на это под особым углом зрения… если угодно, абстрактно. Мне предстоит представить отчет.

— Понятно, — ответил Флешель все с той же скрытой иронией. — И все же трудновато не учитывать эмоций, если желаешь описать нашу деятельность точно и полно.

— Каких именно эмоций?

Флешель прищурился, как если бы старался совладать с приступом боли.

— Не знаю, как и сказать, — наконец ответил он. — Надеюсь, мало-помалу вы определите это сами… Всеми, кто приходит к нам, движет одно и то же. К сожалению, нас устраивает не каждый.

— Почему?

Флешель показал на телефон.

— Из-за него. Тут требуется особый голос… Если кто-нибудь страдает, берут за руку, гладят по голове. Прикосновение приносит облегчение уже само по себе… А вот мы… У нас нет никаких средств воздействия, кроме голоса. Если голос слишком приметный… к примеру, с акцентом… или слишком громкий, или слишком звонкий, слишком индивидуальный… контакта не возникает. Как бы вам объяснить? Они нуждаются в том, чтобы кого-то услышать, но этот «кто-то» не должен быть личностью… Эти люди обращаются к пустоте, к вакууму… По сути дела, они говорят сами с собой, как заключенные… И тюремные стены должны ответить им отзвуками эха… Вы даже себе не представляете, как трудно подыскать подходящие голоса!

Лоб слушал его с явным изумлением. Был ли Флешель маньяком или же он потешался над визитером — новоявленным филантропом, которого направили сюда господа благотворители?

— К каким слоям общества принадлежат ваши коллеги?

— Да к любым.

— Люди пожилые?

— Не обязательно. Но в большинстве случаев пенсионеры… в прошлом учителя, офицеры, инженеры.

— А женщины?

— Нет. Их я избегаю. Они чересчур впечатлительны. Главное — слезно не уговаривать тех, кто решился себя убить. Не придавать их жесту слишком большого значения.

— Как я полагаю, они, ваши коллеги, католики?

— Не все. Здесь не место для проповеди. Нельзя проявить и признака осуждения. Нет и речи об отпущении грехов. Или, скажем, о том, чтобы врачевать душу. Мы не священники, не врачи.

— Но в таком случае я не вижу…

— Это трудно сформулировать. Я и сам толком не знаю…

Флешель аккуратно закрутил крышку-стаканчик на термосе.

— В сущности, — продолжил он, — мы возрождаем право человека на убежище. Тот, кто помышляет о самоубийстве, нигде не чувствует себя дома. Выходит, ему некуда податься. Он оказался изгоем общества. Вот мы как раз и заменяем ему в каком-то смысле общество. Мы не что-то определенное. Никакого ярлыка… Мы существуем — и этим все сказано. К нам взывают, и мы отзываемся. Нам часто поверяют жуткие вещи. Мы выслушиваем как люди, которых ничем и никогда не поразишь. Преступник и тот имеет право на наше внимание. Любое живое существо имеет право на наше внимание. По крайней мере, я так считаю… Извините… Но философия не по моей части.

Он приблизил пламя зажигалки к Лобу, который подносил к губам сигарету, и этот жест старика глубоко тронул его.

— Извиниться должен я, — сказал он. — Я принимал вас за спасателей по линии Красного Креста. Знаете, я воспитывался в Женеве…

— Мадам Нелли мне говорила. В этом нет ничего зазорного.

Флешель снова улыбнулся, как бы выражая сдержанное расположение, и Лоб отметил для себя, что старик и сам не прочь поговорить, совсем как те, кто звонит ему по телефону.

— Верно, я кажусь вам бесчеловечным со своими расспросами, — сказал он. — Ремесло страхового агента, по сути счетовода, не располагает к сердечным излияниям…

— Даже и не представляю, в чем заключается ваша работа, — перебил Флешель.

— А, да просто в составлении сводок по смертности населения, учитывая различные показатели: возраст, пол, профессию, чтобы определить процент страховки. Если можно так выразиться, занимаюсь прогнозированием, но, по мере изменения материальных условий жизни, эти прогнозы устаревают. Поэтому-то и приходится проводить бесконечные опросы в самых разных областях.

— Невесело, — покачал головой Флешель. — Если я правильно вас понял, вы обеспечиваете рентабельность смерти.

— Грубо говоря, да. Но мы не только констатируем факты, мы стремимся осуществлять предварительные, что ли, меры.

— Реклама, — сказал Флешель, — конференции, наглядные пособия… В общем, понятно!… Филантропия — не что иное, как… Ладно, не хочется обижать вас.

Лоб направился к двери, на ходу бросив взгляд на пустынную площадь. У соседнего здания комиссариата тихонько урчал двигатель полицейской машины. Город спал, расцвеченный ночными огнями. Что сейчас с девушкой, которая звонила им? Может быть, завороженно смотрит на лежащий перед ней револьвер или на пузырек с таблетками… Или ждет наступления дня и глядит в это мгновение на пустынную улицу, на пальму напротив окна, умело подсвеченную, словно театральная декорация… Или прислушивается к упрямому биению жизни внутри себя…

Лоб обернулся. Флешель, откинувшись на спинку стула, нога на ногу, мирно курил, и Лобу показалось вдруг, что он виноват в чем-то необъяснимом, чего он никогда не сумеет сформулировать Молча он сделал несколько шагов.

— Нет, — прошептал он наконец, — я не обиделся. Не моя вина, что я не знал всего этого… — Он жестом обвел комнату, телефон, шкаф с картотекой. — Мне повезло, — продолжил он, — у меня обеспеченное существование. Счастлив ли я, это другой вопрос!… Я мог бы жить на свою ренту. Мне хотелось стать полезным.

— Совершенно уверен, что вам удалось это, — вежливо заметил Флешель.

Сунув руки в карманы, Лоб опять зашагал по комнате. С такими людьми, как Флешель — фанатиками своего дела — не спорят. Право на убежище! Слова-то какие! В один прекрасный день ему снова придется отправиться в путь, а одиночество уже подкарауливает у порога. Телефонный звонок пригвоздил его к месту, как выстрел. «Она!» — подумал Лоб.

Флешель не спеша снял трубку.

— Да… Я вас прекрасно слышу… Ах нет, сожалею… Звоните пожарникам… Нет, нет. Повторяю вам, это не по нашей части… Не за что!

Он повесил трубку.

— В чем дело?

— У какой-то дамы кошка вскарабкалась на крышу, и она никак не может ее дозваться. О-о, такое случается с нами сплошь и рядом. Люди путают нас с аварийной службой. К нам обращаются, разыскивая собаку, или проконсультироваться относительно покупки квартиры. Случается, нас принимают за службу советов по любовным проблемам. «Я располнела, а моему жениху нравятся только худые. Что мне делать?»

Флешель рассмеялся и сразу стал заурядным стариком.

— А вы не посылаете их куда подальше? — спросил Лоб.

— Никогда!… Случается, те, кто испытывает в нас нужду, начинают со странных вопросов, прощупывают почву, обеспечивают себе пути к отступлению… Помнится, однажды мне позвонили… Это был мальчик… Он позвонил и сказал, что у него украли водительские права… А на самом деле он был готов совершить глупость… Мы уберегли его от беды в самый последний момент… Флешель посерьезнел.

— С мальчиками, — сказал он в заключение, — следует быть начеку.

У Лоба давно уже вертелся на языке вопрос. Он задал его, придав голосу безразличное выражение:

— А вы не позволите мне хоть раз ответить по телефону?

Флешель ответил не раздумывая:

— Нет.

— Может, у меня неподходящий голос? Флешель встал, растопырив пальцы, несколько раз прочесал ими седые волосы, подстриженные бобриком. После чего промокнул носовым платком шею и уши, не переставая наблюдать за Лобом.

— Вы, наверное, думаете, что я — старый чудак, а? — спросил он. — Что я перегибаю палку… и, быть может, разыгрываю перед вами представление?

— Да ничего подобного!

— И все же категорически отвечаю: нет! Вы слишком молоды.

— Мне уже тридцать два.

— Господин Лоб, строго между нами: сколько в вашей жизни было женщин?

Лоб почувствовал, как краска заливает его лицо.

— Вот видите, — сказал Флешель.

Он вытряхнул содержимое трубки, осторожно постукивая ею по краю пепельницы.

— Чтобы играть в эту игру, — продолжал он, — желание помочь еще не все. Нужно пережить немало ударов судьбы. И даже скажу вам одну вещь… — Он приглушил голос, словно опасаясь, что его подслушивают. — Нужно самому пройти через намерение покончить с собой. Нужно пройти через это…

Телефон заставил Лоба подскочить. Зачем Флешелю такой громкий звонок? Тот уселся на стул верхом и схватил аппарат.