Переступая грань - Елена Катасонова

Он ведь каким был, этот Жан? Как говорил - так и делал. Сердце болело так сильно, что, казалось, только милый, родной, в голубой дымке Париж успокоит его. И еще - расстояние. И еще - неприязнь к Москве, разностильной, грубой и шумной. Конечно, как все, кто тут жил, он любил Ленгоры, где свет и тепло, масса друзей, много смеха и музыки. Но догадывался: это - не Москва. И тем более не Россия. Это парадный костюм странной суровой страны. На экспорт. И все здесь на экспорт: общение всех со всеми - на русском и английском, - джазовые пластинки, свободные нравы, когда можно остаться на ночь у любимой девушки, даже магазины в цокольном этаже, где было все или почти все, чего не было за высокими стенами МГУ.

Да, он любил Ленгоры. Но здесь была жестокая Лиза.

Теперь он ехал к себе, уже подав прошение, мысленно уже уезжая, но легкости, как мечталось, не чувствовал. Были печаль и горечь, смутная надежда что-то исправить, уговорить, убедить. Но, приехав из посольства, увидел, что перед его дверью стоит треклятый тот самовар, а рядом проигрыватель. И ни записки, ни объяснения, никакого от любимой знака! А он-то надеялся, что она увидит, поймет, испугается... Нет, это жестокая страна, и люди здесь тоже жестокие. Может, потому, что иначе б не выжили? Даже она, его Лиза, Лизонька, Элизабет... Даже она жестока.

Вечером Лиза обнаружила самовар с проигрывателем у своей двери снова.

- Так и будете таскать туда-сюда? - хихикнула Ира. - Давай оставим, а? Купим пластинки, будем слушать "Демона".

Как раз недавно они были в опере. Иру потрясли мужские хоры в "Демоне".

- Размечталась! - сурово оборвала ее Лиза и снова поперла довольно тяжелый проигрыватель к двери Жана.

- А самовар? - крикнула ей вслед Ира.

- Вот ты его и тащи, - не оборачиваясь, буркнула Лиза.

Так, с багажом, обе и предстали перед распахнувшим настежь дверь Жаном. Целый час просидел он на корточках с той стороны - хоть бы стул, дурачок, в тамбур вынес! - чутко прислушиваясь к звукам в их коридоре.

Вот кто-то прошастал, напевая беспечно, на кухню. Хлопнула дверца их общего холодильника. Вот кто-то включил на полную мощность радио. Открывались-закрывались двери лифта. Как все знакомо! Как он все это любит и ко всему привык! Господи, если б не эта девчонка... Ну что в ней такого особенного? Жан запустил пальцы в свои жесткие волосы. Да-да, это потому, что он негр. Только поэтому! Да любая француженка... Нет, не любая. Только та, что полюбит, да еще подсчитает его доходы. О-о-о, эти все взвесят, прежде чем на что-то решатся. Среди русских тоже такие есть, только их гораздо меньше. Остальные живут как во сне: все о чем-то мечтают и ждут чего-то. Да еще бегают на лекции и в библиотеки. Читают, читают, читают... Странные, что ни говори, русские девушки. Во всяком случае те, что живут рядом с ним в МГУ.

- Но отец мой богат, - нерешительно сказал он однажды Лизе. И что же услышал?

- А при чем тут богатство? - возмутилась Лиза. - Да еще твоего отца!

Как - при чем? Жан пробовал объяснить, но Лиза и слушать не стала.

- Хорошо, - сдался Жан. - Оставим в покое и отца, и богатство. Будем работать и путешествовать. Такая программа тебя устраивает?

- А я и так буду работать и путешествовать! - вздернула носик Лиза.

- Да кто тебя пустит? - забегал по комнате Жан. - Ты что, не поняла еще, в какой стране живешь?

- В какой? - прищурилась Лиза.

- В закрытой! - закричал в ответ Жан. - В запертой вот так! - Он сложил руки крестом.

- Но у нас есть турпоездки, - с достоинством возразила Лиза, вспомнив призывный плакат у "Националя", мимо которого каждый день пробегала на факультет.

- Турпоездки... - саркастически хмыкнул Жан. - А ну попробуй, зайди в этот самый твой "Интурист"! Вот просто зайди и скажи, что хочешь поехать во Францию.

- Но у меня нет денег, - растерялась Лиза.

- Да разве дело в деньгах? - разъярился Жан. - Ты у меня, как я погляжу, совсем дурочка!

- Я - дура? - распахнула русалочьи очи Лиза.

- Нет, не дура, а дурочка, - попытался объяснить Жан.

Он что-то сказал не то? Чем-то ее обидел? Да, русский язык все-таки очень трудный! Разве "дурочка" - что-то плохое, неласковое?

И тут Лиза заплакала. Крупные слезы катились по ее светлому милому личику, и она показалась Жану такой маленькой, одинокой, несчастной, что все его обиды куда-то мигом исчезли, растворились в этих слезах. И отодвинулся Париж в синей дымке, и не такой уж грубой показалась Москва, раз живет в ней Лиза.

- Лизонька, - очень тихо сказал Жан, - ну хочешь, я здесь останусь? Навсегда. Хочешь? Мы только будем ездить в гости - к папа и мама.

Но Лиза заплакала еще горше, сильнее.

- Нет, не могу, не могу!

Он обнял ее, прижал к себе, и все кончилось у них так, как и должно кончаться всегда у влюбленных: нежностью, страстью, близостью.

Какая шелковистая у него кожа! Осенним палом пахнут жесткие волосы. Какая ласковая у нее грудь! И мочка уха. А его тонкие пальцы, осторожно нащупывающие влажные бугорки... И под этими касаниями бугорки становятся такими горячими...

- Поедем со мной, шерри, - горячо шепчет Жан. - Ты увидишь Париж. Это для всех, для каждого родной город! Ты увидишь весь мир! И все мои - мама и папа, брат и сестры - все полюбят тебя. Особенно младшая, Марианна.

Лиза уткнулась носом в подушку. Слезы наполнили бездонные русалочьи глаза. Она боится! И потом, у нее ведь тоже есть мама - там, далеко, в Сибири. И там же, в Сибири - только еще дальше на Север, - упокоился в насквозь промерзшей земле ее папа, один из несметного множества "врагов народа", так и не дождавшийся, когда наконец распахнутся лагерные ворота. А мама к тому времени была уже на поселении, вместе с маленькой Лизой. Как она боялась участкового, управдома, вообще любой власти! И когда переехали в Красноярск и все со всех было снято, все равно боялась. Этот страх передался Лизе. И не напишешь ведь, и не спросишь совета.

- Почему? - изумляется Жан.

Нет, ничего он не понимает!

- Да не дойдет такое письмо, - объясняет Лиза.

- Господи, - стонет Жан. - И ты хочешь тут жить? Даже если ты ошибаешься - а я думаю, ошибаешься! - все равно не нужно здесь оставаться. Ну выйди за меня замуж хоть из расчета!

О, какое ужасное оскорбление! Нет, это просто невыносимо! Лиза, опираясь на локоть, объясняет Жану, как горько он ее оскорбил. Но Жан не слушает. Он смотрит на милый силуэт, угадывает в темноте легкие волосы, грудь и хрупкие плечи. Замерев от счастья, притягивает Лизу к себе, осторожно раздвигает ногой ее стройные ноги. Он потом ей все объяснит! Он ее убедит, уговорит, он напишет сибирской маме, что любит, любит Лизу. Что там за мама такая? Наверное, очень сердитая, раз Лизонька даже плачет. Конечно, когда все время зима, когда такие морозы, станешь суровой...

В конце концов, не только Лизе не было еще двадцати. Жан немногим был ее старше.

2

- Возьмите меня с собой, - жалобно просил Жан. - Я вам не буду мешать!

- Нет, это неудобно, - с достоинством возразила Лиза. - Мы едем с Ирой. Дикарями...

- И я - дикарями, - сразу согласился, сам не зная на что, Жан.

- Но тебе нельзя, - вспомнила Лиза. - Ты не можешь уезжать от Москвы так далеко. Нужно разрешение. Это же Сочи!

- Да что там такое есть, в вашем Сочи? - вспылил Жан. - Атомные лодки?

- Может, и атомные, - призадумалась Лиза.

Жан вскочил и забегал по комнате. Нет, конечно, она не любит его! Ехать на море и не хотеть, чтобы он был рядом? Какие еще нужны доказательства? Бежать, бежать, уезжать надо! А он-то почти передумал. К тому же его так уговаривали в деканате... На одну секунду он сел на кушетку с ней рядом, но тут же вскочил, гордо вскинул голову и пошел к двери. Подойдя, оглянулся. Лиза как ни в чем не бывало попивала чаек. "Маленькая она. - Жан понял это вдруг очень ясно. - Ребенок... До любви просто не доросла, не умеет еще любить..."

Он вернулся, коснулся тонкими пальцами пепельных пушистых волос.

- Проводить разрешаешь? На вокзал можно пойти, или это тоже запретная зона?

Лиза засмеялась, взяла в свои его руки.

- Разрешаю, разрешаю, - пропела она. - Кто-то должен нести чемоданы?

"Дурочка, - с печалью и нежностью подумал Жан. - Это ведь навсегда..." Он чувствовал себя рядом с ней таким взрослым, пожившим, изверившимся, что сам поразился своим ощущениям. Что с ним такое? Как с этим бороться и как с этим жить? Все слова сказаны, уговоры все позади. "Чемоданы..." Ах, дурочка...

* * *

На вокзале, шагая с чемоданами по перрону, возвышаясь над всеми на голову - зато они выигрывали в объеме, эти толстяки и толстухи, - Жан с грустью признал, что в чем-то его Лиза права. Как на него все глазели! Ну что в нем такого особенного? Он знал, что красив и строен, умен и интеллигентен, и это отражается и в его глазах с длинными загнутыми ресницами, и в спокойном взгляде, в легкой походке, вообще - во всем. Но смотрят на него совсем не поэтому, а потому, что он негр.

Ира с Лизой шли рядом, наперебой щебетали о чем-то, чуть напряженно, чуть громче, чем следовало. Лиза даже взяла его под руку, невзирая на чемодан, и так шагала в тряпочных белых босоножках, не обращая внимания ни на взгляды - изумленные, едва ли не негодующие, - ни на реплику, нарочито громкую: