Родовое влечение - Кэти Летт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сестра откладывает свой журнал. Дабы прикрыть мои телеса, достойные борца сумо, она дает мне казенную «ночнушку» размером с покрывало на лицо покойника. И помогает мне взобраться на родильный стол.
– Головка еще не показалась. Ребенок так и не заявил о своих намерениях.
Я бросаю на нее пристальный взгляд. Как истинный параноик, я задаюсь вопросом, а не сказала ли она эту фразу потому, что я не замужем. В больничной брошюре приводился список всех необходимых вещей, которые следует взять с собой перед родами. Так вот, мужья были так же de rigueur,[1] как полотенца для рук.
– Но малыш обязательно заявляет о себе перед рождением, так что не волнуйтесь. – Она обматывает мою руку манжетой от тонометра. – Я буду заходить примерно через каждые полчаса и мерить давление.
Я заранее могу сказать, что оно будет высоким. Мое видение материнства было переслащенным, поэтому у меня развился диабет. Я думала, что стану одной из тех мамаш, которые протирают кашку через ситечко и лепят из гипса всяких человечков. Но реальность оказалась другой. Болезненной.
– О Боже, Боже, как же мне этого не хочется!
– Хватит, хватит, – подбадривает меня Иоланда своим пронзительным, металлическим голосом. – Крестьянки рожают прямо в поле. Присядут на корточки, поднатужатся и – хоп! А потом быстро возвращаются к работе.
«Хоп!» – хоть что-то оптимистичное. Алекс называет рождение трудной дорогой к выходу. Я чувствую, как сестра смазывает мой живот чем-то холодным и ставит присоски. В следующее мгновение воздух оглашается дробным сердцебиением малыша. Я переполнена. Но не радостью. А паническим ужасом. Что я наделала? Как я смогу вырастить ребенка здесь, в обществе, которое ненавидит детей? В стране, где собак держат дома, а детей отсылают в роскошные конуры, называемые Итон и Харроу? Я не хочу, чтобы моя дочь была хорошо воспитанной – чтобы она вставала по стойке «пятки вместе, носки врозь», когда к ней обращаются. И как я смогу ее содержать? Я лишаюсь малейшего шанса сделать карьеру. Я откажусь от карьеры ради дочери точно так же, как моя мать отказалась от своей карьеры ради меня. Боже! Я напоминаю себе запрограммированную лабораторную крысу. Проклятого хомяка.
Несколько студентов прильнули носами к окну в палату. Я вижу, что в их глазах отражается настороженность, но это чувство ни к кому не относится. У них глаза торговцев наркотиками, которых я видела в Сохо. Иоланда накладывает мне на лицо треугольную резиновую маску. Положив руку на живот, она предсказывает очередную схватку.
– Теперь вдохните, два, три.
Из баллона со змеиным шипением вырывается газ.
Сделав глубокий вдох, я отбрасываю маску. Если бы я могла говорить, я бы сказала, что давать женщине закись азота во время схваток – все равно что кормить больного аспирином во время ампутации ноги. Эта мысль вызывает у меня истерический смех. Вот что происходит, когда у ныряльщиков случается кессонная болезнь: они тонут и хохочут.
В палату врывается акушерка. Она измеряет мне давление. И слушает сердцебиение плода.
– Я скоро приду, – говорит она. – Вам что-нибудь надо?
Да. Обратный билет до Сиднея. Мою прежнюю талию. Мужа.
– Мне нужно болеутоляющее.
– Нет, милочка. У вас все в порядке. – Иоланда собственнически отгораживает меня от остального мира. – Она типичная мамочка с Запада, – поясняет она акушерке. – Мы справимся.
– Мне нужно обезболивающее! – Ну почему людям так нравится это идиотское движение «За естественные роды», без обезболивания и только лежа, как повелела мать-природа? Разве на приеме у стоматолога кому-нибудь придет в голову сказать: «Мне нужно выдернуть зуб. Давайте сделаем это естественным образом»? По-моему, естественные роды – это то же, что и естественная аппендэктомия. Мать-природа – плохая повитуха. Что касается меня, то я хочу рожать неестественным образом. Но я лишена возможности заявить об этом. Потому что меня опять затягивает в кокон боли. В туннель, где время растягивается. Где секунды превращаются в жизнь. А часы – в бесконечность.
Меня разрывает от боли. В окно я вижу стены старой больницы, с которых мне усмехаются горгульи. Серое небо такое же, как я, вздутое, готовое вот-вот прорваться.
– Лед. Дайте лед.
Из больничного радио раздается набившая оскомину мелодия. Не знаю, что хуже: испытывать боль при схватках или рожать под творения Берта Бакара.
– Она еще не показалась?
– Раскрытие три сантиметра, – сообщает акушерка, стягивая резиновые перчатки. – У вас, милочка, впереди еще долгий путь.
– Обезболивающее!
Я попала в каменный век – вот что произошло со мной. В доисторические времена. Разве в конце двадцатого века такое могло бы случиться? Да к тому же с женщинами, которые пользуются автомобильными радиотелефонами и компакт-дисками и посещают семинары на тему «Сексуальные домогательства на рабочем месте»!
Иоланда пожимает мне руку.
– Это только первый этап, милочка. Самый легкий.
Я отдергиваю руку.
– Мне нужно обезболивающее! Таблетка! Я вспоминаю один из уроков Иоланды.
Когда демонстрационная кукла проходила через пластмассовую шейку матки, шейка сдвинулась. Вот что мне нужно. Такой же таз «с секретом». И побыстрее.
– Послушайте, Мэдди, лекарство проникнет через плаценту и попадет малышу в кровь.
Все занятия по предродовой подготовке, которые я посетила, все книги и экскурсии по больнице, видеофильмы – короче, ничто и никто не открыл мне правду о родах. Нас потчуют не фактами, а фикцией.
– Таблетку!!
– Ребенок станет вялым и апатичным, будет плохо есть. Хоть кормить-то его вы собираетесь естественным путем, а, Мэдди? Нужно, чтобы ему передался ваш иммунитет.
Ах ты, чертова сука, да передам я свой иммунитет! Невосприимчивость к английским мужчинам. Моя дочь всегда будет нечувствительна к надоевшим своими плоскими шуточками англичанам с лошадиными зубами, бедрами, похожими на шарикоподшипник, и откляченной задницей.
– Они хотят дать вам валиум. – В голосе Иоланды звенит паника. – Он подействует на память.
Отлично, тогда я, возможно, смогу забыть его. Алекс говорил, что мечтает стать таким отцом, который по плачу малыша сумеет понять, голоден ли он, плохое ли у него настроение, устал ли, хочет ли в кроватку. Он говорил, что мечтает научиться определять, кто из детей предпочел червяков шпинату. Кто и что забыл помыть. Где потеряли одну перчатку. Он говорил, что нужно переделать известные американские шоу типа «Папа лучше знает» и назвать их «Папа ничего не знает. Ни капельки. Абсолютно ничего». Он говорил, что мы будем очень-очень счастливы. Именно в этом и заключалась одна из причин, побудившая меня влюбиться в него. А общие дети были частью основного пакета.
Однако проблема Возрожденных Обновленных Мужчин состоит в том, что они превращаются в еще большую занозу в заднице, когда идут по второму кругу.
Может, мне подать в суд в связи с нарушением Закона
