Вариант "Синий" (СИ) - Гор Александр

— Постарайтесь не шевелиться, может, немцы нас за мёртвых примут.

— Алексей я.

— Что?

— Алексеем меня зовут, товарищ старший лейтенант. Давай уж хоть перед смертью не по уставу будем общаться. У тебя гранаты остались?

— Есть парочка.

— Дай мне одну, Юдин. Если что, взорву себя вместе с ними.

— Не шевелись! В нашу сторону смотрят.

Метров сто пятьдесят до немецкого отделения, добравшегося до ребят, срезанных пулемётной очередью там, где на полевую дорожку выходит стёжка от Мосоловой Горы. Вполне можно шарахнуть из автомата. Да вот только всех одной очередью всё равно не убьёшь. Двух-трёх, а остальные на счёт «раз, два» и командира роты, и раненого добьют.

Откуда-то с северо-востока протарахтела автоматная очередь, и немцы попадали в траву. Командир отделения, судя по тому, что он вооружён пистолетом-пулемётом, тут же принялся гавкать, раздавая приказы, и расчёт «машинен-гевера» выпустил в сторону стрелявшего красноармейца пару коротких очередей. Попал, не попал, непонятно. Зато остальным гитлеровцам стало не до осмотра погибших ребят. Они перебежками двинулись туда, где ещё отстреливались бойцы практически погибшей роты Юдина.

— Челноков!

— Алексей я, — упёрся мужик.

— Хорошо. Алексей, нам надо вон в те кустики отползти, чтобы на открытом месте не маячить. Тут недалеко, метров двадцать. Цепляйся за мою шею и, если можешь, помогай хотя бы одной рукой.

— Попробую. А не получится, уходи один, старший лейтенант. Только, как обещал, гранату оставь.

— Да пошёл ты в жопу, — вдруг психанул Виктор. — Цепляйся и ползи, я сказал. И скорее: со стороны аэродрома опять моторы гудят.

Вот они, кусты, за которыми сочится ручеёк Дресна.

Отделение, едва не заметившее Юдина с Челноковым, уже далеко. Хлопают выстрелы немецких карабинов, время от времени рычит «эмгач». В ответ часто палят «калаши»: у них затвор передёргивать не надо, нажимай да нажимай на спуск, пока патроны в рожке не кончатся.

Сложнее всего оказалось не утопить раненого в этом самом ручейке. Воробью, не воробью по колено, а лицом в воду Алексей один раз всё-таки макнулся. Тяжёлый он, из ручья на другой берег едва удалось вытянуть. И то ли от боли, то ли от действия укола, совсем размяк, хоть и в сознании.

Зачем так корячиться? Да кусты на той стороне гуще. Вон, из Богородицкого вдоль дорожки, на которой погибли ребята, уходившие с Щигровым, лязгает гусеницами выкрашенный серой краской БТ с крестами. А за ним тарахтят моторами два мотоцикла. И за двумя рядами кустов, растущих вдоль ручейка, их с Челноковым немцам точно не видно будет.

— Гранату дай, старший лейтенант, — кажется, ожил раненый.

— Держи. У тебя патроны остались?

— Посмотри в разгрузке. Там, кажется, один магазин нетронутый. И россыпью на дне большого кармана были. Только потом снова меня на живот переверни: спиной к небу помирать не так стыдно будет. И свой ТТ мне отдай. Из автомата я всё равно стрелять не смогу: муть перед глазами после промедола.

Промедол — это вещество в том самом обезболивающем шприц-тюбике.

Да, немцы контрудар устроили. В районе Козино серьёзно грохочет. А через Богородицкое всё прут и прут пехотинцы, бронетранспортёры, грузовики с прицепленными к ним пушками. Разными. От 37-мм «дверных колотушек», тем не менее, опасных для советских бронетранспортёров, до 150-мм полевых орудий. Их небольшую батарею разворачивают у кладбища. Серые приземистые коробки «Штуг-3» тоже ушли на восток, поддерживать пехоту, атакующую неполный батальон Ларионова в Козино. Там сейчас, выражаясь словами «добровольцев», идёт «серьёзная заруба»: отдельных выстрелов не слышно из-за грохота артиллерии и разрывов снарядов и мин.

А вот и стапятидесятимиллиметровки, развёрнутые у кладбища, присоединились. Всего-то две сотни метров от Юдина с Челноковым, но выстрели по артиллеристам, и их обоих моментально «помножат на ноль» спешащие всего-то в полусотне метров от них пехотинцы. Хорошо, хоть они по противоположному берегу речушки топают. А другие, идущие от Мосоловой Горы, присоединяются к ним у брода в полутора сотнях метров восточнее укрытия ротного и раненого бойца.

— Кажется, отошли… Наши отошли от Козино, — бормочет Алексей.

Да, гулкие выстрелы «Штуг» отдалились, а батарея немецких пушек прекратила огонь. Но, судя по столбам чёрного дыма на востоке, немцам победа далась небесплатно. Главное — чтобы фрицы сходу не взяли Высокое, не отбросили полк за Днепр.

Нет, не совсем прекратила огонь батарея. Сквозь кусты видно, что орудия разворачивают куда-то южнее. Туда, где с новой силой разгорается бой. Пожалуй, это батальон, занявший вчера Селифоново, наносит фланговый контрудар.

Шелестящий звук, и Виктора ощутимо тряхнуло. Пожалуй, это из-за Днепра наши гаубицы пытаются подавить немецкую батарею. Да только первый выстрел оказался неточным: снаряд взорвался как раз посредине между Дресной и батареей. Если откроют беглый огонь, не меняя прицела, то, учитывая рассеяние при стрельбе из гаубиц, осколки и до них с Челноковым долетать будут. Эх, добраться бы до опушки рощи, отделяющей Мосолову Гору от речушки. Не бог весть какой лесок, всего-то полоса, шириной в сотню метров, но эта рощица всё одно укроет надёжнее, чем куст, за которым они лежат. Тут же всего какие-то пятьдесят метров, но тащить на себе раненого бойца по открытой всем взорам луговине…

Нет, поправили прицел артиллеристы, и снаряды стали рваться почти там, где надо: на западной окраине кладбища и совсем рядом с позициями немецких пушкарей.

— Беспилотником скорректировали, — пояснил Челноков.

— Чем?

— Радиоуправляемым самолётом. На нём телевизионная камера снимает и передаёт картинку оператору. Вон, смотри: серебристая «птичка» в небе плывёт. Наконец-то их вам стали поставлять, чтобы корректировать огонь артиллерии. Слышал когда-нибудь про телевидение?

— Что-то слышал. Говорят, в Москве до войны даже приёмники продавали, при помощи которых можно что-то вроде кино прямо дома смотреть. Слушай, Алексей, а ты это серьёзно говорил про то, что ты из будущего?

— Всё ещё не веришь? Так вот, автомат, который ты в руках держишь, разработали в 1947 году. И вовсе не зря на каждом из них год выпуска сточен, потому что у нас с тобой они выпущены в шестидесятые или даже семидесятые годы. Потому что это его модернизированная модель. А я в четырнадцатом воевал уже с другим калибром, но той же конструкции.

— Ты мне тогда скажи: мы там, в будущем, победили фашистов?

— Победили, Виктор. Мой прадед до Берлина дошёл и на стенах Рейхстага расписался. В мае сорок пятого.

— Так долго? — невольно вырвалось у командира роты.

— У вас быстрее получится. Нашим прадедам никто не помогал, как вам сейчас помогают. У нас в это время немцы к Сталинграду рвались, вся Украина под фрицами была, блокаду Ленинграда только в сорок четвёртом прорвали. Двадцать семь миллионов советских граждан погибло, но Берлин взяли.

— Сколько? — оторопел Виктор.

— Двадцать семь миллионов. Две трети, конечно, гражданские. Только в одном Ленинграде четыреста тысяч от голода умерло. Прабабку моей жены зимой по льду Ладожского озера вывезли, при смерти была. А сейчас всё не так, сейчас всё намного лучше, чем там, у нас было. Победим, товарищ старший лейтенант. И если мы с тобой сегодня живы останемся, а ты в Берлине окажешься, пообещай, что на Рейхстаге напишешь: «За Алексея Челнокова из Горловки». Всё-таки и мой вклад, пусть он и небольшой, но в Нашей Победе будет. Обещаешь?

Глаза раненого, почти кричавшего из-за того, что за грохотом артобстрела их всё равно никто не услышит, сверкнули каким-то горячечным блеском, но говорил он с таким воодушевлением, что ротный, не раздумывая, кивнул.

— Обещаю!

Тряхнуло ещё сильнее, чем при разрыве пристрелочного снаряда. И над позицией немецкой батареи взвился чёрно-огненный столб. Похоже, сдетонировали выложенные рядом с орудием снарядные ящики. Но долго радоваться этому Юдину не довелось: что-то с такой силой хрястнуло его по голове, что он потерял сознание.