Сердце не камень - Франсуа Каванна

Дамочка сначала терпеливо сносит все это, так как сейчас занята тем, что успокаивает своего кота, а затем, решив, что хватит, она подступает прямо к жалобщику:

— Ранены? Мой Саша вас мог ранить? Вы видели его зубы?

Она открывает собаке, которая продолжает утробно ворчать, пасть, отодвигает ее черные губы и показывает маленькие беленькие клычки в розово-перламутровых деснах.

— Этим, что ли? Он вас ранил вот этими молочными зубками? Да они не смогли бы прокусить даже ваши толстые штаны!

Португалец, чувствуя себя в своем праве:

— Да, он их прокусил! У меня раны.

Пальцем он показывает несколько мест на своем заду:

— Здесь. И здесь. Больно. Я иду к врачу. Я нетрудоспособен.

Она подскакивает:

— Здесь, да? И здесь тоже? Тогда уж покажите. Давайте показывайте, не стесняйтесь! Вы не сможете сказать, что не было свидетелей!

Толпа вторит ей:

— Да! Вот именно! Покажи-ка нам, куда тебя укусили! Давай валяй, парень, спускай штаны!

Все страшно веселятся. Теперь полицейские даже не пытаются больше сохранить лицо. Они покатываются со смеху, хлопая себя по ляжкам. Даже несчастные женщины, выброшенные на улицу, забывают на время о своей беде.

Парень пожимает плечами, ворчит что-то про себя и возвращается к своей работе оплачиваемого разрушителя.

Дамочка, удерживая наконец успокоившегося Саша на коротком поводке, смотрит вокруг ищущим взглядом, оценивает одно за другим лица зевак из первого ряда и останавливает глаза на мне. Я этого ожидал. Я гожусь для всех случаев жизни. У меня то, что называют обычно "добрым лицом". Я внушаю доверие, вот что. Поди узнай почему. Я сам вовсе не чувствую себя таким уж внушающим доверие. Я точно так же, как и всякий другой, способен на низость. Ладно, согласен, у меня доброе лицо, и вот опять я удостаиваюсь ярма доверия. Она протягивает мне корзинку с котом:

— Месье, я доверяю вам Артура. На то время, пока я схожу за другими. Поговорите с ним. Он очень впечатлительный, но если с ним поговорить, он тут же успокаивается…

Она поднимает корзинку до уровня глаз, я вижу кусочек рыжей шкурки, два зеленых глаза, слышу мяуканье, скорее любопытное, чем обеспокоенное. Она говорит с ним именно так, как я бы хотел, чтобы женщина говорила со мной:

— Подожди меня, Артур. Подожди меня, мой хороший. Будь благоразумным. Я вернусь очень быстро. Ты остаешься с этим господином. Он очень добрый.

Я очень добрый? Вот как… Она нырнула в логовище, где кувалда снова начала все сотрясать. Она тянет за поводок своего ежа на лапках, лающего в такт сокрушительным ударам. Человек-облеченный-властью кидается, чтобы ее удержать. Слишком поздно.

Вскоре она появляется. Внезапно возникает в черной рамке двери, выталкиваемая серым плотным облаком пыли, которую ритмичные тяжелые сотрясения выбивают из щелей в деревянных стенах, из тре­щин штукатурки, из нищеты, выпавшей в осадок в течение веков, извле­каемой кувалдой одновременно со стадами обезумевших тараканов, бегущих вслепую под резким светом.

Теперь она держит три кошачьи корзинки. Две в одной руке, криво-косо, одну в другой, которой она сжимает поводок Саша. Она кашляет, жмурится, наконец находит меня глазами. Я помогаю ей поставить корзинки, на этот раз пластмассовые, современной формы. Я старательно нагромождаю их друг на друга, получается маленький многоэтажный дом с зарешеченными окнами, за каждым окошком видна кошачья го­лова, и как они мяукают, мамочка! Как мяукают!

Она успокаивает их одного за другим, нежно разговаривает с ними, зовет по имени: Генри, Пегги, Изольда… С каждым она говорит другим голосом, приноравливается, иными словами, к их индивидуальности. И это действует. Кошки успокаиваются, устраиваются поудобнее, сворачиваются в клубочек на своих подстилках, я даже слышу мурлыканье. Я отваживаюсь на вопрос, который горят желанием задать все присутствующие:

— И это все ваше?

Она смотрит на меня, утвердительно кивает с виноватым видом:

— Многовато, не правда ли?

Я ничего не отвечаю. Вообще-то это ее проблема. Она считает нужным добавить:

— Я знаю, это неразумно.

Она растерянно разводит руками:

— Что вы хотите…

И затем снова ныряет в черную дыру, крикнув мне напоследок через плечо, прежде чем исчезнуть:

— Говорите с ними! Я рассчитываю на вас!

На этот раз начальник ничего не увидел, а полицейским наплевать.

Когда она снова появляется, нагруженная тремя новыми корзинами, толпа аплодирует ей. Устраиваю вновь прибывших наилучшим образом. Отныне я больше ничему не удивляюсь. Спрашиваю как можно более непринужденно:

— У вас еще много там осталось?

— Это были последние.

— Получается, посмотрим-ка… Всего семь.

— Нет, девять. В этой корзинке их двое: Гаспар и Тристан. В той Марго и Тамара. Понимаете, это неразлучники.

— Ясно… Значит, вы туда больше не вернетесь.

— Ну что вы! Еще остались ящики с песком, пакеты с кормом, куча всяких вещей…

И вот я слышу свой собственный голос:

— Хорошо. Я иду с вами.

Импульс, что поделаешь! Вообще-то ей никто не нужен, она очень хорошо справляется сама. Почему мужчина всегда считает, что женщина в нем нуждается? Этот проклятый инстинкт защиты, то есть господства… Ну что ж, если бы люди никогда не совершали глупостей, тогда не было бы рока, а только долгая спокойная река…

Я обращаюсь к девчушке, которая умиленно взывает "Кис-кис!":

— Вы бы не последили за ними минутку, мадемуазель?

Она соглашается, восхищенная доверием, а еще обращением "мадемуазель", которое заставляет гордо встрепенуться ее едва проклюнувшиеся грудки.

Но кошачья владелица уже исчезла в проклятом доме. Я бегу за ней следом по жалкому коридору, наполненному серой едкой пылью, которая тотчас же забивает мне нос и глотку. Мне щиплет глаза, я не вижу ни зги, к счастью, Саша, принявшийся снова гавкать, служит сиреной в тумане, я продвигаюсь на слух, наконец различаю смутный силуэт, более темный, чем окружающее, я нагоняю его, это действительно она. Она уже поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда я трогаю ее за плечо. Кошачья владелица оборачивается без удивления, она из тех, кто принимает все, что случается, как оно есть. Она объясняет:

— Надо действовать по-быстрому. Они начинают разрушать сверху, потом спускаются.

Я делаю тонкое замечание:

— Если бы они начинали снизу, им бы трудненько пришлось со спуском.

Она из вежливости изобразила мимолетную улыбку. Мы карабкаемся, подворачивая ноги на обломках, которые катятся каскадами и прыгают со ступеньки на ступеньку. Кувалда бьет, скрипит костыльная лапа, собака надрывается им в ритм. Сыплются тяжелые доски из цельного дуба, сильно потемневшие от времени, в те счастливые времена на товар не жалели денег.

Так мы добираемся до второго этажа. Того, что было вторым этажом. Она проскальзывает в призрак комнаты, к слову сказать, довольно большой, темной, которую едва освещает мутный свет, пробивающийся через крошечную щель, между двумя камнями, которыми заложено окно. Она показывает взмахом руки:

— Это здесь. Вообще-то тут было… Окно выходит на другую сторону, поэтому я смогла проделать небольшую щель, с улицы ее не видать. Так немножко веселее, я считаю, и потом, для здоровья лучше, надо проветривать, вы знаете.

Мешки с песком для кошек стоят в уголке рядом с несколькими картонными коробками, наполненными кошачьими и собачьими консервами, тощим походным матрацем, свернутым вместе со спальным мешком и стянутым веревочкой, ярко-красным рюкзаком, набитым до упора, из которого высовывается ручка кастрюли. Тут же аккуратно сложены стопочкой книги и тетради, скрепленные спиралью.

Я говорю:

— Надо будет сделать несколько ходок.

Она опускает голову, смотрит на меня искоса:

— Конечно, если б я была одна. Но вы же сильный.

Она не сказала "вы мужчина". Она сказала "вы сильный", с ударением на слове "сильный", о, только слегка. Они знают, как за нас взяться.

Впрочем, она права. Не сказать, чтобы я был таким уж крепким, но, тщательно распределив груз, мне удается водрузить самые крупные вещи на спину, а в каждой руке у меня по большому пакету. Она взяла легкие объемные вещи, то есть постель.

При спуске она идет впереди, это я так решил, если споткнусь и полечу, то приземлюсь ей на спину, в свою очередь она упадет как раз на свою ношу, которую прижимает к груди, и это смягчит удар для обоих, по моим расчетам. Все продумано.

Несмотря на предательские обломки под ногами и на ливень из кусков цельного дуба, нам удается добраться до низа, так и не проверив на практике точность моих расчетов. Наше появление приветствуется громким коллективным "ах!", что напоминает мне зимние вечера на деревенских посиделках, торжественный момент, когда хозяин включает свет. Девчушка испытывает облегчение при виде нас.