Месть девочки-призрака - Елена Усачева

– Слушаюсь, мой командир.

– Ты не слушай, а говори!

– Что говорить?

– Что любишь меня.

– Люблю.

– Что будешь со мной всегда!

– Буду с тобой всегда.

– Как-то ты не так это говоришь. Издеваешься?

– Ну почему сразу издеваешься? Ты просишь – я говорю.

– Тихо!

– А ты еще меня постоянно дергаешь.

– Да не ори ты! Слышишь?

– Только тебя и слышу.

– Прошел кто-то.

– Я же говорил!..

– Тихо! Вот опять. Шаги!

– Ветер. Иголки с сосен падают.

– Какие иголки? Ой, мамочки!

– Ты меня задушишь… Шея! Алла!

– Ой, извини. Я так испугалась. Кто-то из детей сбежал.

– А слышала, как в прошлой смене детишки развлекались? Налили в грелку вино, закопали ее и бегали парами к тайнику, сосали алкоголь через трубочку. Никто и не понимал, чего они там в кустах делали – приходили и уходили с пустыми руками.

– Смотри! Видишь? Что-то белое.

– Никак девчонки побежали. Отряд второй или первый, судя по всему. Давай догоним?

– Не ходи! Что-то мне тревожно стало.

– Кого ты испугалась? Сейчас они тебя испугаются! Ты же вожатая. Пошли!

– Ой, что-то ноги не идут.

– Застоялась! Быстрее! Упустим!

– Помогите!

– Слышал?

– Откуда это? От входа?

– От изолятора.

– Бежим!

– Не могу. Ноги не слушаются.

– Алка! Ну ты чего?

– И тебя не пущу.

– Помогите!

– Зовут.

– Без тебя обойдутся. Макс! Стоять!

– Хватит мной командовать! Я быстро! Там ерунда какая-нибудь. Дверь, наверное, захлопнулась. Народ уже собрался. Стой здесь.

– Нет! Макс!

– Я быстро!

– Макс! Я с тобой! Не убегай! Макс! Сам говорил, что любишь, а теперь бросаешь. Вот видишь, я уже иду. Ты где? Макс? Это ты? Ты решил от меня спрятаться? Ой! Кто здесь? Макс!

– Помогите!

Летняя ночь дышала сотней глоток. Затхлый, перегревшийся за день воздух стоял колом в горле, рождая неукротимое желание прокашляться. Тяжело пахли магнолии. Вздыхали старые сосны, нехотя протягивая свои ветки в палевое небо. Месяц пробитой дыркой смотрелся над головой. Так и виделось, что в этот ненасытный яркий серп сейчас затянет не только россыпь звезд-веснушек, но и ночь, деревья, дурацкие кусты и двух девчонок, бегущих сквозь низкие трескучие акации.

– Боже мой, как он прекрасен! Просто божественен! О! Королев!

– Задолбала ты уже со своим Королевым.

– Ирка! Ты не понимаешь! Он прекрасен.

– И божественен. Куда уж мне – понять такое!

– Королев! Какой он!.. А как говорит! А какие стихи пишет! «Эта ночь…»

– Сегодня без стихов! Они тоже божественны, как и твой Королев, пропади он пропадом!

– Не надо, чтобы он пропадал. Ирка! Он идеален! Это даже не человек!

– Очень бы мне хотелось, чтобы он перестал быть человеком, потому что я слышать больше о нем не могу. Я придумала, Анька! Давай наречем его крысой. Красивой такой, с длинным хвостом. Упитанной крысой. Он не обидится.

– Зайцева! Ты сволочь! Потому что Королев прекрасен.

– Да прекрасен он, прекрасен, только замолчи. Я же пошла с тобой. Вот видишь, иду. Между прочим, нас Алена ругать будет.

– Если заметит.

– У нее чутье! Третий год вожатой. Наверняка заглянула к нам в палату и увидела, что нас нет.

– Ирка! Как она может что-то увидеть, мы же сделали «кукол», мы вылезли тихо-тихо. Перед нами уже сбежали двое. Вокруг сказочная ночь. И мы идем к самому прекрасному в мире человеку. Королеву! Он сказочен.

– Сказочен, сказочен…

– И прекрасен.

– Я тебя сейчас стукну. Как будто помимо Королева других парней нет. Там Кабанов лежит, Сашка, тоже ничего себе. Как он здорово спор выиграл. Сказал, что заработает тепловой удар, – и пожалуйста, он в изоляторе. Жалко, что его не отдельно положили, можно было бы к нему в палату залезть, посидеть.

– Ирка! А давай заберемся на второй этаж к Королеву! Чего мы будем просто так стоять у него под окном?

– Это ты собиралась у него под окном стоять, а я собиралась тебя там бросить.

– Как можно меня бросить, когда я такая счастливая…

– Дура. Он же тебя все время чморит, ненормальной называет. Перед тем как загреметь в изолятор, что он говорил?

– Ах, что бы он ни говорил – это все равно прекрасно!

– Ага, прекрасно… «Красное белье – это пошло», «Черные чулки – это вульгарно». «Ты ужасно одеваешься». «Что у тебя на голове?»

– Что у меня на голове?

– Стог сена у тебя на голове, а под ним – пустота.

– Так не бывает!

– Хорошо, что у тебя папа – не хирург, ты бы наслушалась разных историй. Бывает все. Одному мужику полчерепа снесли. И он живет себе дальше как ни в чем не бывало. У другого череп вскрыли, а там пустота, только водичка булькает. А он при этом ходил, разговаривал, работал. Так что у тебя еще все может быть.

– Пусть! Пусть там будет пустота! Но эта пустота живет, и ей хочется кричать, что Королев прекрасен.

– Тьфу на тебя! Интересно, что ты скажешь, когда смена закончится и твой ненаглядный укатит в свой Залесск, а ты к себе в деревню?

– Не знаю. Я, наверное, тогда умру.

– Решение – блеск! Чего тянуть – прямо тут и давай!

– Смотри, у них свет горит.

– Дверь закрыта. Если хочешь туда попасть, лезь в окно.

– Королев!

– Свет не в той палате. Не у мальчишек. В соседней.

– Кто-то еще заболел… Королев!

– Какая-то девчонка. Рукой машет. Свет там какой-то дурацкий. Все синим делает.

– Ах! Королев! Я готова ради него на все! Лешенька!

– Хреново она выглядит, эта девчонка. Как будто синьку на себя вылила.

– Лешка!

– Ай! Мотя! Ты видела?!

– Королев? Где?!

– В том окне! Девчонка! У нее было синее лицо.

– Показалось. Такая ночь… Все немножко нереально.

– Помогите!..

– Ты что?

– Смотри!

– Королев? Ты что?! Не трогай его! Не смей! Лешка!

– Помогите!..

– Ирка! Разбивай стекло! Быстрее! Лешка!

– Сарафан скидывай! Ай! Не получается.

– Сильнее! Королев! Помогите!

– Помогите!..

Сказать, что утро в детском оздоровительном лагере «Радуга» было добрым, значит многое упустить. Оно было… веселым. Что может быть веселее поспать на часик подольше, потому что побудки в восемь утра не прозвучало? Не зашипели привычно репродукторы на четырех столбах, расставленных по всему лагерю, не выплюнули из себя звонкий напев горна, приблизительно ложившийся на мотив песенки: «Вставай! Вставай! Штанишки надевай!» Не грохнуло следом за этим до противности бодрое: «Лагерь «Радуга», с добрым утром!» Не заиграла до зубовного скрежета надоевшая песенка «В небе радуги свет – о-о-о-о! Это лета привет – о-о-о-о! И под этой дугой – о-о-о-о! Мы танцуем с тобой – о-о-о-о! Только с тобой!»

Да что вспоминать все то, чего так и не произошло. Лагерь продолжал спать, птички продолжали мирно чирикать, даже осмелевший дрозд вывел свое заветное: «Филлллиппп, Филллиппп! Пррриди, пррриди! Чай пить, чай пить. С сахаром, с сахаром!» Лишь у корпусов малышни наметилось некоторое оживление. Карапузы, как известно, вовремя ложатся и вовремя встают. Им никакой будильник не нужен.

В это самое время по начинавшей нагреваться дорожке семенил невысокий пухлый человек со сверкающей лысиной, обрамленной пушком кое-где сохранившихся волос. Начальник лагеря Семен Семенович Курицын торопился на внеплановое собрание вожатых. Проходило оно в светлом двухэтажном корпусе, чьи свежеокрашенные бока контрастировали с древними корпусами, где жили дети и обслуживающий персонал. Корпус назывался «Административным». На первом этаже обитали бухгалтерия и комната директора, на втором – кабинеты врачей и… изолятор.

Семен Семенович подошел к ступенькам крыльца. Под ногами захрустели осколки. Не хватало стекол в окне около двери и прямо над ним, в изоляторе. От верхнего разбитого окна вниз тянулись темные полосы. Словно кто зажигалкой провел, оставив закопченный след.

Топот на дорожке предупредил о том, что к корпусу кто-то очень спешит.

– Идут! – вырулил из-за куста сирени вихрастый десятилетний мальчишка в шортах и почему-то в парадной белой рубашке.

– Идут! – прыгнул вперед пацан лет двенадцати, закутанный в простыню.

– Идут! – Долговязый парень из старших отрядов вышагивал степенно, предыдущие гонцы его обогнали, но это его нисколько не тревожило.

Начальник лагеря хрустнул стеклом под ботинком, напряг челюсти и воинственно сощурил глаза.

– Идут, значит? Что ж, хорошо.

И решительно поднялся по ступеням.

Гонцы не стали ждать разрешения уйти. Каждый своим манером ускакал, убежал и ушел, стоило начальнику повернуться к ним спиной.

В холле первого этажа пахло горелыми спичками. Как будто некий гном не нашел себе другого занятия, как извести в ночи десяток-другой коробков.

Слева – лестница наверх, прямо – вечно закрытая дверь бухгалтерии, справа – стеклянная дверь большой просторной комнаты с высокими, в человеческий рост, окнами, с неизменными монстерами по углам, вымахавшими такими большими, что язык не поворачивался назвать их листья «ладошками». Это были гигантские растопыренные лапищи инопланетного монстра.