Мистер Дж. из Лондона - Вячеслав Шторм

– Совершенно верно. Итак, я утверждаю, что без подготовки назову больше названий произведений Мистера Дж. из Лондона, чем вы, и готов в подтверждение этого поставить любую сумму.

К такому повороту Лестер был не готов. То есть ему и в голову не могло прийти, что в трех чертовых галактиках есть хоть одно существо, знающее о Мистере Дж. из Лондона больше его, и все же вот так, без предварительной разведки, он не отваживался еще ни на одну вылазку .

– У тебя, должно быть, уйма лишних кредов, сволич? – поинтересовался он в качестве пристрелки.

Чейни улыбнулся и покачал головой:

– Ни одного.

– Пфа! Так на что ты собрался биться об заклад? На свои чертовы штаны?

– Сомневаюсь, что они вас заинтересуют, – вновь покачал головой этот чертов тип. – Однако в моем рюкзаке найдется и кое-что поинтереснее…

– Где ты это взял?! – спросил Лестер, когда к нему вернулась способность говорить и спокойно дышать, а чертово сердцебиение удалось нормализовать, пусть и при помощи второй лечебной сигареты.

– Не важно, – улыбнулся Гриффит. – Довольно и того, что ваш анализатор подтвердил ее подлинность.

– Да ты хоть знаешь, сколько она стоит?

– Точная оценка затруднена, поскольку официально бумажных изданий той поры осталось не так уж много, а уж прижизненных… Библиотекари на Оксфорде предлагали мне за нее семьсот тысяч.

– Пфа! Чертовы скряги! Когда она будет моей, я не расстанусь с нею и за семь миллионов.

– Значит, вы согласны?

– Да, покинь меня Разум!

– Отлично. Тогда давайте обговорим условия.

И вот они сидят в форте , в глубоких креслах, пододвинутых к столу, а на столе уйма бутылок с напитками на любой вкус; и хорошая еда (« чертовски хорошая еда, своличи мои, и никакой синтезированной дряни!»); и свежая пачка лечебных сигарет; и только что записанный чип с семью чертовыми сотнями тысяч; и залог сволича Чейни. Но они даже не смотрят на стол.

– White Fang, – улыбаясь, начинает Чейни. Ха, ну еще бы!

– Hearts of Three, – в тон ему отвечает Ньюкоб.

– The Sea-Wolf.

– Martin Eden.

– The Iron Heel.

– The Call of the Wild.

А над ними на стене висит портрет Мистера Дж. из Лондона (« чертовски хороший портрет, хотя и плоский. Но во времена Мистера Дж. не было голофото, своличи мои, вот какая неприятность!»), да еще с факсимиле его автографа, и великий писатель древности на портрете совсем такой, как Лестер себе его и представлял: полный достоинства взгляд из-под круглых стекол очков; и густые усы и брови; и благородные залысины; и офицерская выправка. А снаружи Кулау уже села, и совсем темно, потому что Маленькой Хозяйки в это время не видно, а от Заринки света чертовски немного. Но Ньюкоб не смотрит в окно, а вот Чейни нет-нет да и взглянет на портрет. Будто не верит, что такой прекрасный портрет («да-да, своличи мои, плоский и с факсимиле!») может висеть не в чертовом музее, а в типовом жилом модуле, выращенном из вещевого зародыша на планете, от которой до ближайшего музея черт знает сколько парсеков!

– The Little Lady of the Big House, – Чейни продолжает улыбаться. Держится он, надо признать, неплохо.

– The Son of the Wolf, – Ньюкоб демонстративно зевает.

– Koolau the Leper.

– Brown Wolf.

– The Mexican.

– The White Silence.

Проходит час. Всего только час. Целый чертов час! Чейни чертовски неплох. Даже не вспотел, хотя и слегка охрип. Демонстративно не притрагивается к напиткам, хотя видно, что очень хочется. Интересно, как долго он готовился?

– The Men of Forty Mile! – в голосе Чейни впервые чувствуется открытый вызов.

– When the World Was Young! – принимает его Ньюкоб. («Прекрасно, черт меня подери ! Сейчас я тебе задам!»)

– To Kill A Man!

– The House of Pride!

– In a Far Country!

– The Faith of Men!

Еще один час долой. Оба спорщика тяжело дышат.

– Перерыв на полчаса? – великодушно предлагает Ньюкоб.

– Четверти часа хватит, – мотает головой Чейни.

– Договорились!

Хозяин смешивает два тонизирующих коктейля; гость раскуривает две сигареты.

– Я тебя недооценил, – признается Ньюкоб.

– И я вас, – кивает Чейни. Вот уже полтора часа, как он спрятал свои чертовы улыбочки.

– Ну, про мою-то страсть к Мистеру Дж. все три галактики знают. А вот о тебе я не слышал.

– Я… издалека.

«Вот оно как! – думает Лестер. – Интересно, врет? Впрочем, разница невелика. Реликвия будет моей!»

– Продолжим? – предлагает он.

– Отлично! – соглашается Чейни и без предварительного рассусоливания переходит в атаку: – To the Man on Trail!

– The One Thousand Dozen! – отбивает и наносит свой удар Ньюкоб.

– Too Much Gold!

– The Night Born!

– The Terrible Solomons!

– An Odyssey of the North!

Три часа безумия. «Где был мой чертов Разум, когда я соглашался на это?! Пожалуй, еще десяток-другой названий я наберу, а потом что? Наплевать на деньги, наплевать на сокровище, теперь это уже вопрос чести».

– A Relic of the Pliocene!!! – Чейни трубит, как раненый мамонт из называемого им рассказа.

– The House of Mapuhi!!! – голос Ньюкоба – океанская волна, сметающая все на своем пути.

– The Wisdom of the Trail!!!

– The Story of Jees Uck!!!

– Winged Blackmail!!!

– The Inevitable White Man!!!

На исходе четвертого часа Лестер, что называется, поплыл. Он уже почти не соображал, где находится, что говорит и кому.

То ему казалось, что он, обессиленный и обмороженный, ползет сквозь ледяную пустыню, и нет сил подняться, и последний раз он ел третьего дня вареные полоски кожи со своих мокасинов, а ветер и волки воют на два голоса: «The Taste of the Meat»!»

То из последних сил сдерживает толпу разъяренных смуглокожих воинов, и пули на исходе, и товарищи перебиты, и сабля ломается на чьем-то черепе, а щелкающие подпиленными клыками дьяволы все тянут к нему скрюченные пальцы и хохочут: «Pinched»!!!»

То борется в ненасытном, вечно голодном море с волной, и его корабль призраком исчезает на горизонте вместе с надеждой, и парус давно улетел, и мачта сломана, и утлая лодчонка наполняется водой куда быстрее, чем он способен ее вычерпывать, а пена на гребнях волн издевательски шипит: «Holding Her Down»!»

То, наконец, стоит на ринге, осыпаемый градом ударов, и противник моложе и сильнее, и оба глаза заплыли, и руки точно налиты свинцом, и зрители свистят, требуют прикончить его, наконец, а в каждой презрительной паре глаз без труда читается: «The Mistake of Creation»!»

Последнее, что видит чертовски везучий сукин сын, – портрет Мистера Дж. на стене. Только почему-то на нем неправильный Мистер Дж.: без очков, кустистых бровей, усов и залысин. Зато у него тяжелая нижняя челюсть, оттопыренные уши и залихватский густой чуб, совсем как у сволича Гриффита Чейни. Ба, да это и есть сволич Чейни, прибитый к стене за воротник куртки. Висит и болтает ногами с таким беспечным видом, будто ему страх как удобно.

– Понимаете, старина, дело ведь не в деньгах и не в портрете, – произносит Чейни. – Да и не в свободе, хотя какие вы, к черту , свободные личности – смех один! Просто у холмов одни боги, у долин – другие, и с этим, увы, ничего не поделаешь. «Goodbye, Jack»…

Письмо написано на настоящей бумаге настоящими чернилами и потому чертовски немало стоит само по себе. Оно лежит во внутреннем кармане комбинезона Лестера, но его совсем не обязательно доставать, чтобы освежить в памяти содержимое:

«Дорогой товарищ!

Прежде всего, спасибо Вам огромное, не ожидал. Когда Вы не моргнув глазом выдавали названия вроде Road-Kids and Gay-Cats и A Little Account with Swithin Hall, я даже начинал сомневаться в исходе нашей дуэли. Впрочем, Вы ведь проиграли вовсе не из-за того, кто я такой на самом деле. Просто если отнять у моих героев мотивацию их борьбы, жажду справедливости, презрение опасности и даже смерти самой ради благородной надежды хоть чуточку приблизить царство свободы, равенства и братства во всем мире (или во всех мирах, если Вам угодно), то что от них останется? Мертвые оболочки, мертвые названия, мертвые своличи, Вы уж не обижайтесь на меня, пожалуйста, за такое сравнение. Видите, мне даже смерти показалось недостаточно, чтобы успокоиться и почивать на лаврах, когда в мире (а уж тем более – мирах) продолжает твориться такое. Да Вы ведь и сами все лучше меня знаете…

Не сомневаюсь, что Вы выполните условия нашего спора, поэтому смело оставляю Вам журнал. Ваш анализатор не врал, он самый что ни на есть настоящий, а теперь еще и с автографом. Если все же решитесь его продать, это наверняка добавит пару тысяч к цене, как Вы считаете? А вот портрет мистера Киплинга я, пожалуй, заберу на память. Может, удастся выяснить, факсимиле чьей подписи его украшает, а?

Что еще сказать? Наверное, только одно: Лондон – это не только город, но иногда и состояние души. Не робейте!

Ваш во имя революции, Джек Лондон»

Рядом с письмом лежит список, и его тоже совершенно незачем доставать лишний раз. В нем всего семь пунктов, но это только пока. Первый вычеркнут, хотя насчет него в споре ничего не было. Просто Лестеру казалось неправильным начинать новую жизнь, по-прежнему оставаясь своличем. И пусть статус свободного индивида влетел ему в копеечку (все-таки семнадцать поколений предков в потомственном рабстве у государства – это чертовски много, не так ли?), но оно того стоило. А журнал он, разумеется, так и не продал, хотя от полутора миллионов (насчет стоимости автографа Джек явно продешевил) уже давно ничего не осталось. В мире (а уж в мирах и подавно) оказалось чертовски много подлости, низости и несправедливости, поэтому даже столь большие деньги казались каплей в море на пути исправления существующей ситуации. И все же, даже без единого креда в кармане, сволич Ньюкоб считал себя не только чертовски везучим, но и чертовски богатым сукиным сыном. Ведь теперь у него было целых три страсти…