Mothers Day - Эдуард Лимонов

Mother's day может быть нужен для того, чтобы вспоминали мы о наших мамах? Возвращались к началам наших жизней? Нехорошие, как мы есть, грешные так, что грешнее быть невозможно, те кто испоганил души свои и те кто испоганил тела, чтоб мы имели один день покаяния... Не потому, что мамы наши святые и чистые, а потому, что лежали мы у них в руках когда-то, беспомощные и голые, плаксивые куски плоти, еще ничего не умевшие натворить ни злого ни доброго, выражавшие себя лишь в пипи и кака. Стокилограмовая проститутка Базука нежно беседовала со своей мамой в штате Джорджия. Базука, пропускающая за день через все отверстия, какие у нее имеются, члены всех рас и цветов... Нужен Базуке мазэрс дэй, чтобы почувствовать себя черной девочкой в желтом от солнца штате Джорджия, еще не Базукой?

Улегшись в постель, я вспомнил, как слопал однажды, прожорливый, купленные отцом для больной мамы какие-то особые, редкие булочки. И как в жару температуры, больная мать улыбалась с постели, останавливая пытавшегося выговорить мне отца, "Вениамин, он еще маленький, он не понимает..." Теперь, тридцать лет спустя, когда я столько заплатил муками одиночества и продолжаю платить за отсутствие близких людей рядом со мной, я бы сумел жить с близкими в гармонии? Я бы берег их, я не предъявлял бы к ним строгих требований..?

Сделав меня сентиментальным, усталость однако не позаботилась о том, чтобы выключить мою нервную систему. После получаса переворачиваний и разворачиваний, я встал, включил свет и оделся. Решил пойти к соседке.

Приличным джентльменом в джинсах и фиолетовом бархатном пиджаке я спустился вначале в ликер-стоп. Купил бутылку розового газированного вина, объявленного на этикетке как "Калифорнийское шампанское". Вернулся в отель. Постучал в дверь Базуки... Мама моя пришла бы в ужас и не одобрила бы моего поведения. Не одобрила бы моей манеры празднования "маминого дня". Сынок, отправляющийся в гости к проститутке, где очевидно будет еще несколько "падших", как их называли в дореволюционных романах, девочек. Было бы странным, если бы оказалось, что Базука дружит с профессоршами Колумбийского университета.

"Кто там?", - спросила Базука из-за двери, строго и сильно.

"Янг мэн с лестницей", - отрекомендовался я. Ложная информация. Ибо лестницы со мною не было. А "янг мэн" уже проводил в небытие свои 34 года, и жил в тридцать пятом.

Несколько замков прощелкали, двери приоткрылись.

"Get in" Базука, уменьшившаяся в росте, стояла в шелковом красном платье, босиком, вся огонь и жир, потому что лицо, шея и обнаженные руки ее лоснились. За нею комната озарялась пламенем свечей.

"Ох, у вас candle-light".

"Мы имеем очень хорошее время!", - гордо сказала Базука. "Шам-пэйн!", счастливо взвизгнула она, взяв из моих рук бутылку. Она без сомнения хорошо знала, что "шампанское Андрэ" стоит всего несколько долларов. Я решил, что мазэр Базуки хорошо воспитала свою дочь.

"Янг мэн из Европы. Его мама живет в Европе", - представила ме ня Базука. Указала мне на пуф. Пуф оказался очень горячим. Я догадался, что до моего прихода хозяйка согревала его необъятным задом

Две подружки, такие же задастые, могучие и сильные как хозяйка пошевеливались на постели Базуки, утопая во многочисленны^ подушках. Рядом с постелью стоял низкий длинный стол, на нем я разглядел кэйк, тарелки и бутылки... Когда вы входите в полутемное помещение, то вначале вам видны общие элементы и недоступны детали. Но вам тотчас доступен запах. Черные девушки пахли крепко и пахли свечи. И пахло масло на коже Базуки. И все их духи или одеколоны.

Один, человек жить не может. Даже самому нелюдимому, нужны ему люди. Какие-нибудь. Какие есть в наличии. "Янг мэн из Европы", это звучит как лимерик Эдварда Лира, английского экцентричного поэта.

"Жил в Нью-Йорке янг мэн из Европы,

Были скудны его гардеропы..."

Их звали, двух подружек: Офели, то - есть Офелия, и Глэдис, происхождения второго имени я не знал, но произвольно вывел его из имени цветка: Гладиолус. Все трое приехали из одного и того же города в штате Джорджия, из Афин. Когда я спросил, почему Афины, не был ли основатель города греком, они сказали что не знают.

Я выпил за их цветочно-шекспировские имена. Они похвалили мое имя. Они сказали, что это "черное" имя, черные родители после войны довольно часто давали своим сыновьям имя Эдвард. Я сказал, что если проживу еще год в "Эмбасси", то почернею. Они захохотали. Базука сказала, что видела однажды в элевейторе еще одного белого парня. Я предположил, что может быть это я и был.

"А почему ты не живешь с белыми?", - спросила Гладиолус, самая мрачная. Точнее, самая молчаливая.

. "Когда я переселялся, мэнэджер Кэмпбэлл меня не предупредил: "Мистер, у нас живут только черные!" "Мне все равно с кем жить, - сказал я, - но только в Эмбасси я могу снимать большую комнату с ванной за 160 долларов в месяц."

"Thaf's right!, - сказала Базука, - я бы не жила здесь, но цена очень атрактив."

"Я бы никогда не смогла жить в отеле с белыми, - сказала Гладиолус. Чтоб только белые! Мне было бы страшно."

"Ox, honey', кто бы тебя взял, - захохотала Базука. - С нашей профессией..."

Воцарилось вдруг краткое, но многозначительное молчание. "Ты должен попробовать кэйк, Эдди...", - сказала Базука. И стала накладывать на бумажную тарелку кэйк... Неумело, словно никогда в жизни этого не делала.

Может быть в свободное от бизнеса проституции время между дими непринято говорить о профессии?.И случайно оговорившись, Базука чувствует себя неловко? Я обращался к проституткам по назначению, то - есть за сексом, считанное количество раз. Я давно выяснил, что никакого возбуждения от сексуального акта с проституткой не чувствую. На мой взгляд следует быть школьником в прыщах или примитивом, дабы чувствовать вкус этого "запретного" плода. На мой взгляд он как раз совсем незапретен и слишком регламентирован. Множество общих деталей сближает визит к проститутке с визитом к доктору. Те же манипуляции с много раз стиранными полотенцами, раздевание, складывание вещей, одевание. В обеих случаях, плата за сервис находится в прямой зависимости от сложности консультации. "Я вам надавлю на живот, а вы скажите мне, что вы чувствуете..." "Да, доктор, нет, доктор..." "Меня зовут Джон..." "Если ты хочешь влезть на меня, это будет стоить тебе еще 25 долларов... Если ты хочешь, чтобы я влезла на тебя..."

Май мазэр приготовила отцу бобы со свининой, - сказала Офелия. - Я уверена, потому что уже лет тридцать она делает ему на мазэрс дэй бобы со свининой. Если бобов не будет, он обидится. А он всегда дарит ей одно и то же: несколько, паундов чистой шерсти. Моя мать вяжет отличные вещи для семьи. А шерсть дорога..."

"Да, чистая шерсть затягивает на много", - сказал я солидно и Покашлял в ладонь.

Понятия не имея, впрочем, о ценах на шерсть. Янг мэн из Европы, у которого скудны гардеропы, я никогда ничего не купил себе из чистой шерсти. Но если ты сидишь в компании, где говорят на тему шерсти, ты должен прилично сделать вид, что ты не идиот, пусть и из Европы. Среди троцкистов еще вчера вечером в Бруклине я говорил о необходимости кровавой революции. На их собрании прилично было говорить о революции...

"А мой отец всегда дарил матери на день рождения одни и те же духи: "Красная Москва"". Самые дорогие духи в моей стране. Бутылочка матового стекла в форме кремлевских башен".

"Кремлевских башен... - повторила Офелия. - Что это за башни? Как башни Ворлд Трэйд-центра, в даунтауне?"

"Кремль - это...", я замялся. И погрешил против истины. "Так называется Сити Холл в Москве..."

Так мы беседовали себе в полутьме.

Жизнь поворачивалась ко мне различными сторонами: светлыми редко, часто - трагическими и темными. По всей вероятности такой я желал ее - мою жизнь. Моя мама не одобрила бы моей жизни даже в адаптированном для мам и детей варианте. Если бы она знала как, где, и с кем я живу и общаюсь, она получила бы разрыв сердца давным-давно. Я не то что попадал в плохие компании, от которых она меня предостерегала на заре моей жизни, я просто-напросто ни разу не попал в хорошую компанию! Но, мама, сидя с черными, тяжелыми, крепко пахнущими бабищами, в очень плохой с твоей точки зрения компании, "плохой" мальчик с "падшими" женщинами, в теплом свете свечей, усталый и умиротворенный и вымытый, рядом с большими коленями Базуки, я был ближе к тебе, мама, нежели когда-либо. Это они, сосательницы членов, равнодушно подставляющие любое отверстие в теле безымянному пришельцу, если у него есть в кармане двадцатка, они, циничные, как равнодушно горячий Ад, виновны в том, что подтолкнули меня к тебе, мама! Из моего озлобленного одиночества... Очеловечили Супермэна, пусть сорок минут продолжался посвященный мамам вечер. Сорок минут уделили мы в нашей нечистой жизни мамам.

"Эй, сестрички, - сказал я, - выпьем за наших мам!"

И мы выпили. Крепкого кукурузного бурбона, потому что шампанского уже не было. За маму Бэтси, за маму Лидию, за маму Белинду и за маму Раю.