Театральные каверзы - Сергей Платон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мнение окружающих об актуальности модельерных изысков и портняжных премудростей в мужском костюме тоже учитывается в последнюю очередь. Модные тенденции и нарядная одежда – это для артистов, женщин и педерастов. Именно в таком порядке. Масса мужчин в этом смысле тщательно и точно следует стилю неряшливой, удобной простоты. Следовал ему и Егор, быстро разобравшись в гендерных ритуалах своего времени и нюансах внешней атрибутики, отличающих мужчину нормального.
В домашнем зеркале Егор видел довольно симпатичное, но среднее лицо: русые волосы, ровные брови, светло-синие глаза, прямой некрупный нос, тонкие губы, острый подбородок, высокая шея. Ничего особенного. Своих больших, миндалевидных, чуть раскосых глаз, придающих лицу трогательное лисье обаяние, не замечал.
Зеркала почти всегда привирают. В них мы видим отражение, а не себя. Кому-то они незаслуженно подрисовывают пару-другую плюсовых черт, и человек начинает считать себя безусловным красавцем, а у кого-то снимают лишние, по их мнению, объемы или краски.
Зеркальные подвохи рано формируют наше отношение к своему лицу, и мы упрямо отбираем из тысячи личных фото десяток наиболее удачных портретов, хоть в чем-то похожих на привычное отражение. А ведь оно зависит не столько от зеркального перевертыша «право-налево», сколько от освещения пространства, в котором располагается зеркало и отражаемый объект, да еще от ракурса просмотра. Попробуйте перенести лампочку чуть выше или ниже, склонив голову набок, – из-за зеркального стекла на вас тут же посмотрит другой человек.
На самом деле Егор был красив чрезвычайно.
Фронтально, в профиль, во всех возможных ракурсах-полуракурсах его лицо оставалось неизменно прекрасным. Киношники называют такие лица киногиничными. Созревающие девочки вырезают их из модельных журналов и вклеивают в свои смешные дневники. Обычные мужчины (причем, всех возрастов) относятся к ним настороженно, ведь это редкость, а значит необычность, а значит – «не наш». Хоть и упрятана такая подозрительность глубоко в подсознание, но на реальные отношения с красавчиками влияет постоянно.
Большинство обыкновенных мужчин прекрасны чем угодно, да только не визуальным обликом. Их краткая миловидность, ежели она вообще существовала, остается в глубинах юности. Лет этак с пятнадцати они стремительно меняются, становясь кургузыми, грушевидными, мосластыми, пузатыми, кривыми, мешковатыми, пельменеподобными, рыхлыми, плешивыми или мохнатыми, оставаясь при этом сильными, выносливыми, добрыми, активными, волевыми, умными. Это почему-то называется возмужанием.
Мировое устройство в этом смысле понятно, вопросы остаются к замыслу мира. Ясно, что «с лица воду не пить» и «женщина любит ушами», но почему не сделать так, чтоб все отличные мужские качества находили бы зримое отражение в лице, одежде, теле?
– Мужская часть человечества в массе своей уродлива и нелепа, – бормотал озадаченный Егор, наблюдая по телеку очередной репортаж с очередного модного венчания очередной красавицы и чудовища. Мысли о телесной близости, предстоящей молодоженам брачной ночью, ужасали. После таких впечатлений он подолгу смотрел в зеркало, предполагая, как же сам начнет дурнеть.
И с гигиеной-то все у него было нормально, и с одеждой, и с учебой, и с любовными похождениями. Но чего-то существенного не хватало. Жизнь походила на вкусный обильный обед, поданный вдогонку не менее вкусному обильному завтраку. Даже самые изысканные лакомства в такой ситуации сытый желудок не порадуют. Очень хотелось свежих впечатлений, сочных ощущений, прекрасных неожиданностей, ошеломляющих событий.
Ничто произошедшее в последние годы до уровня событий не дотягивало. Монотонный банальный быт, ровное следование уверенным курсом в сторону тихой гавани какого-нибудь карьерного успеха и только время от времени туманное предчувствие перемен. Каких? Когда?
4
Артиста из него вылепила любовь. Как-то криво в этот раз все у него сложилось с этой странной любовью. Гейша была искренней, славной, давно ожидаемой, а вот ведь – повисла на нем как липкий водянистый снег, пригнувший вчера и так изогнутые городские деревья к блестящим медным проводам, остановив неуклюжие туши троллейбусов.
Очень странное чувство непосильной и даже нудноватой тяжести тормозило привычные бравурные ритмы беззаботных собутыльных встреч с веселыми однокурсниками, отвлекало от прекрасной книжной зауми и не давало насладиться одинокими вечерними уборками в блистательно чистой, собственноручно выдраенной и собственноязычно вылизанной квартире.
Раньше с любовью ничего подобного не происходило. Взгляд – улыбка – неловкий диалог – встреча – близость – прогулки – легонькая болтовня – легонькое расставание. Прелесть что такое! И никаких драматических переживаний. Погуляли, полюбили, разлюбились. Он, конечно же, предполагал счастливую семейную историю, когда вместе и навсегда, но пока получалось рядом и ненадолго.
Впереди была целая жизнь, и он ничуть не сомневался в том, что будет нормально любим, сам станет нормально любящим, выкормит нормальных детенышей и все будет хорошо. Кроме любви у человека есть ведь еще масса важных предназначений. Любовь – дело нехитрое; дружба-то или карьера посложнее будут. Тем более в юности, когда целый мир требует от тебя постижения. Или все-таки юность требует срочного постижения целого мира, надеясь быстренько разобраться в человеческих предназначениях?
Подрастая, младенец стремительно постигает объемы кроватки, комнаты, дома. Разобравшись с двором, ребенок тут же раздвигает пространство собственной реальности в границы соседних улиц, площадей, незнакомых районов и дальних городских окраин. Расширение мира возможно только в его личном присутствии.
Изучив и присвоив свой город, подросток начинает тянуться в другие города, регионы, страны, континенты. Книжные путешествия этих стремлений не утоляют, память настырно переносит экзотические литературные события в знакомые с детства места. Под дуэль благородного героя отводится соседний пустырь, королевский замок располагается в парке культуры и отдыха, а несчастная барышня тонет в обмелевшем городском пруду у радиозавода.
Юноша торопится сам, собственными ногами, глазами, носом ощутить и впитать в себя круговую панораму мира. Не каждому удается вовремя пройти необычными дорогами, посмотреть на диковинные жилища других людей, уловить запахи иных земель. Многие застревают на уровне города. Где родился – там и пригодился. А дальше все в обратном порядке. Город – район – улица – двор – дом – комната – кровать и возвращение туда, откуда явился в этот мир. Поэтому и спешит молодой человек набрать мировых впечатлений.
Ах, как по-разному звучит одна и та же фраза, какие разительные смыслы транслирует!
– Мама, я пошел гулять! – кричал десятилетний Егор в сторону кухни и, не дожидаясь ответа, несся во двор.
Ответ настигал на вылете из подъезда:
– Чтобы в девять был дома!
– Мама, я пошел гулять. Буду завтра, – говорил Егор двадцатилетний, отпихивая от себя мамины руки, поправляющие ворот куртки. – Пока, пока!
– Погуляй, сыночек. Пока.
5
Крепкий и громкий металлический лифт поднял его тогда на пятый этаж. Он ехал выносить мусор из квартиры, которую совсем недавно откусила университетская приятельница Светка. Грезился прекрасный вечер, в течение которого было необходимо не только весело разгрести завалы барахла прежних жильцов и сочинить безумные варианты ремонта, но еще, как говорится, и-и-и…
Зараза она все-таки. Стяжать такое жилье в самом центре! Да еще в таком доме. Завидовал. Прежде всего, наличию мамы – командира жилотдела городской администрации. Только такие крепкие мамы дают такие крепкие, сухие и очень довоенные дома с высокими потолками. Тогда он еще не знал, что и его мама уже почти сподобила сыночку крохотную уютную квартирку в панельной пятиэтажке на окраине. Квартиры, оказывается, здорово походят на мам.
Напитанный светло-желтой завистью, крутил медный барашек механического звонка, топал по паркету (крепкий!) и разливался восторгами в сторону микродерева, прилепившегося напротив кухонного окна прямо на крыше, прямо над кривым переулком.
Надувшись кофе из случайной кастрюльки и насидевшись на широком подоконнике (мебели-то еще не было), они заглянули в огромный куб комнаты, в центре которого сияла мусорная куча. Светлая и солнечная, она состояла из каких-то тетрадей, бумаг и неимоверного количества распухших детских альбомов для рисования. Поначалу показалось, что именно из нее на стены, потолок и за окошко лился нестерпимо желтый пыльный свет.
Жмурились и листали.
Вот тут долгое, подробное удовольствие археологов и мусорщиков резко потревожил образ бывшей хозяйки. Они вдруг осознали, что прикоснулись к праху чужой жизни, и заоглядывались по сторонам. В комнате будто появился кто-то третий. Хозяйка? Стало ясно, что это она всю жизнь аккуратно подклеивала в альбомы и тетрадки тысячи газетных вырезок, снабжая каждую рифмованными словами. Неловко. Вот уже час они ковырялись в пожелтевших останках жизни недавно умершего человека.