Валька с торпедной «девятки» - Аркадий Первенцев

Так продолжалось еще несколько дней, а потом ремонт был окончен, и катер должен был уходить в Хопи, где была стоянка их дивизиона. Перед отплытием команда посовещалась — что делать с мальчишкой. Валька сидел на берегу, печально подперев щеки кулачками. Шахтерская шляпа уже была сменена бескозыркой. Паренек окреп, загорел, очистился от дорожной грязи, постриг свои вихры. Он приблизился теперь к ним, к морякам, а не к берегу, где шумел базар. Туда уйдет мальчишка, и там его просто затолкают, ведь не случайно именно там нашел его боцман.

— Что я могу сделать, — лейтенант развел руками, — куда мы его приткнем?

— Найдем куда, — сказал моторист Белошапка, — мы его возьмем вниз, к себе.

— Сами не повернетесь. Нашли линкор!

— Повернемся, товарищ командир, — попросил Свиридов, — жаль мальчишку. Ишь как глядит на нас. Отца-то убили на фронте, товарищ командир.

— Верно, отца убили, — заметил со вздохом Сизов. — Куда ему, сироте...

— Надо спросить начальство в Хопи, — сказал лейтенант, — может, разрешат они его нам взять как воспитанника. Вон на «Незаможнике» и то есть воспитанники...

Лейтенант говорил так больше для того, чтобы убедить себя. Он знал, что «Незаможник» им не ровня: как-никак эсминец. Но не хотелось бросать мальчишку. Не верилось, что они отойдут от стенки и там останется этот мальчонка с грустными глазами.

— Возьмем его, — решил лейтенант.

Свиридов перемахнул на берег, подхватил мальчишку на руки и поставил его на палубу.

— Идешь с нами, кашалот. Скажи спасибо товарищу командиру. Валька вытянулся перед командиром:

— Благодарю вас, товарищ командир.

— А ну тебя, шкерт... Попадет мне за тебя, Валька!

Катер зарокотал, как самолет. Ничего не было слышно. Выйдя в бухту, катер повернул на север и ринулся по волнам. Валька, ухватившись за поручни, сжался в комок. Его трясло, бросало, он чуть-чуть не прошиб себе висок одной из тех медяшек, которые ему приходилось драить. Стены воды проносились мимо него. Иногда мальчишке казалось — катер ввинтится в воду и пойдет на глубине, как подводная лодка; иногда думалось — вот-вот взовьется в воздух. Мальчишка гордился своим первым морским путешествием, но никогда не думал, чтобы оно было таким стремительным и беспокойным.

Если так лететь, можно, пожалуй, за день несколько раз окружить Черное море. Вскоре волны стали меньше, рев моторов как будто ослабел и сразу потух, и, немного подпрыгивая, как будто с кочки на кочку, катер подошел к пристани в небольшой бухте, так же пленительно обвязанной горами, синими от весенних испарений, и тропическими деревьями.

...Командир бригады вызвал к себе командира торпедного катера.

— Насчет Вальки, — сообразил лейтенант. — Доложил начдиву, а он сам не мог решить, конечно... Ну, Валька, за твоей судьбой отправился, молись богу, чтобы все было хорошо.

Командир бригады и начальник политотдела пожурили лейтенанта за опрометчивость. Балашев горячо доказывал, что мальчишка хороший, что его жалко бросать — испортится в портовом городе, что он привык к ним, а они к нему. Сказал о гибели на фронте отца мальчика, о том, что он из Артемовска, как будто это имело какое-нибудь значение. Горячая убежденность лейтенанта несколько смягчила начальство. Балашев был хорошим боевым офицером.

— Нет таких традиций, чтобы брать воспитанников на катер, — сказал командир бригады. — Ну, другое дело — на крейсер, эсминец. А если мы разведем воспитанников на мелких боевых кораблях...

— Как исключение, товарищ командир.

— Катер и так по горло озабочен делами, а тут мальчишка. Он вас свяжет по рукам и ногам. А если, к примеру, ранят его? Тринадцать лет мальчишке!

— Постараемся его сохранить, товарищ командир, — говорил Балашев.

— Ведь на него нужен паек, нужно обмундирование, надо его в штаты включить, в списки. Видите, я говорю с вами по-товарищески, Балашев, потому что нам нужно как-то вместе выйти из этого положения. Дело необычное. Мальчишку на эту скорлупу. Грецкий орех с динамитом!

— Ну, на катер Балашева, пожалуй, можно, — сказал начальник политотдела, — школа хорошая: Балашев!

— «Балашев, Балашев»! Но ведь тринадцать лет. Как он хотя физически? Может быть, фитюлька?

— Физически совершенный моряк-черноморец, товарищ командир, — похвалил питомца лейтенант, — крепыш, железный парнишка. Мы его сами обеспечим всем. Обмундирование найдем, да как-нибудь и прохарчим. Разрешите только оставить, товарищ командир.

— Детский дом разводим на Черном море, — покачал головой командир бригады. — Ну что с вами делать?

Возвратившись на катер, Балашев серьезно поговорил с Валькой, и тот так же серьезно принял его слова. Валька понял: его все же оставили на катере, а это — самое главное.

...Наступили трудные дни. Бригада подтянулась ближе к фронту. На все боевые задания неизменно выходил вместе со всем экипажем и Валька. Скоро он освоил пулемет, стал изучать сложное моторное хозяйство. Он стоял у штурвала вместе с командиром и наблюдал, каким образом повинуется воле человека корабль, какая связь между лейтенантом и Белошапкой и Сизовым. Иногда, в открытом море, командир глазами приглашал мальчишку положить руки на штурвал, указывал ему, что нужно делать, чтобы катер слушался его, и детские руки постепенно привыкли к механизму управления.

— С него будет толк, — говорил Балашев. — Вырастим доброго черноморца...

При подходе к базе для Вальки начинались мучения. Нужно было забираться в тесный моторный отсек и там, прижавшись к Сизову и Белошапке, наблюдать, как по различным трубкам и приспособлениям несется бензин, с шумом сгорает и превращается в ту страшно стремительную силу, которая мчит катер по слову приказа.

Конечно, все на базе знали, что Валька живет на «девятке», и относились к этому снисходительно и даже с насмешкой. Слишком все рассчитано было на торпедном катере, каждый сантиметр места, каждый грамм веса, чтобы обзаводиться лишним человеком, тем более мальчишкой. «Оставляйте шкерта на берегу, — говорили экипажу «девятки», — пока вы в море, гляди, он бы тут картошки начистил, рыбы наловил». Но оставаться на берегу чистить картошку и ловить рыбу Валька считал для себя оскорблением. Он слишком полюбил море, которое подчинялось их вездесущему и быстроходному суденышку, чтобы смириться со спокойной сухопутной жизнью. Катера обычно несли ночную дозорную службу, охраняя важную коммуникацию. Сюда, с наступлением сумерек, в засады приходили вражеские торпедные катера и на фоне берегов располагались в кильватерной колонне. Катера противника всегда приходили группами от четырех до двенадцати единиц. Очень трудно разобрать темные катера на фоне таких же темных крутых берегов. Здесь нужно было не только острое зрение, но и опытный глаз, умевший разбираться в изменении цветных пятен побережья. Валька помогал в наблюдении. Словно какие-то природные инстинкты помогали Вальке раньше всех обнаружить противника.

Выйдя однажды в дозор в составе двух катеров, при ведущей «девятке», Валька первым заметил на темном горизонте силуэты неприятельских кораблей. Катера прошли засаду, остановились с заведенными моторами в десяти примерно кабельтовых от береговой черты.

Проверив наблюдение мальчишки, боцман сообщил Балашеву, а тот, передав по радио на базу об обнаружении противника, решил его атаковать. Это был первый морской бой Вальки. Ему казалось безумием идти в атаку двумя катерами против двенадцати. Но Балашев мчался вперед, туда, где были корабли противника. С небольшой дистанции оба катера открыли сильный огонь. Глухой непрерывный стук пулеметов, рев моторов и шипение бурунов, вздымающихся по бортам катера, совершенно ошеломили мальчишку. На него никто не обращал внимания. Он теперь и в самом деле был лишним человеком на катере. Каждый занимался своим делом. Крутые повороты корабля он часто принимал за гибель и побледневшими губами шептал слова прощания с близкими ему людьми: «Прощайте, товарищ командир, прощайте, товарищ главстаршина, прощайте, Белошапка и Сизов». Валька чувствовал — по ним тоже ведется огонь, он слышал разрывы снарядов, видел столбы, узкие и быстрые, моментально пропадавшие за ними. Потом катер развернулся левым бортом и полетел к берегу.

Почти рядом пенили волну шесть сторожевых катеров, несясь лихо вперед, припадая на один борт, — так мчатся по степи хорошие наездники. Они вступали в бой с вражескими кораблями.

— Не допустили их выйти на коммуникацию, — потирая белые ладони, весело сказал командир. — Стреляют они беспорядочно. Я бы их кормил соломой...

Все знали, что командир просто скромничает; если бы не дерзкое маневрирование, сбившее с толку врага, пожалуй, пришлось бы выйти из боя не так благополучно. Валька был только свидетелем боя, но, раздумывая над поведением экипажа, он понял, что ему тоже могло найтись место. Но только тогда, когда... кого-нибудь не стало бы. Он сразу же отогнал от себя такие страшные мысли, от которых защемило сердце, но потом мысли эти вновь явились к нему. Примерно, если бы свалило боцмана, мог бы он броситься к пулемету и стрелять так же, как и Свиридов? Это нужно проверить, но, пожалуй, мог бы. Если бы вышел из строя командир, мог бы он продолжать сражение, так же командовать, так же лететь на врага и делать крутые развороты? Конечно, нет. Командир должен быть всегда на месте. Если он будет убит, вряд ли может на его месте работать механик или боцман. Слишком большую веру в командира воспитал в сердце своем мальчишка, чтобы допустить мысль о такой легкой замене.