Свидания - Кристиан Остер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У него пропала жена. Клеманс, кстати, так и не появилась, мы с Симоном были в одинаковом положении, но на разных стадиях. Лично я уже не ждал Клеманс, а лишь играл в ожидание, чтобы поддержать в себе хоть какой-то интерес к жизни, он же еще только мучился вопросом, почему Одри ушла.
Я позволил себе заметить, что, пока он сидит здесь со мной, Одри могла вернуться домой и хорошо бы ему это проверить, прежде чем выдумывать себе всякие истории на пустом месте. В ту же секунду я сообразил, что сам уже много дней занимаюсь ровно тем же, а именно выдумываю себе всякие истории на пустом месте, разница, однако, была существенная: я не поддавался эмоциям. С эмоциями я покончил. А Симон нет. Он психовал.
Лучше всего в сложившихся обстоятельствах было припереть его к стенке. Я велел ему звонить домой. Он - ни в какую. Думаю, боялся никого не застать. Да он и не отрицал.
Никого - неверное слово. Дома были дети, бебиситтерша привела их из школы. Симон нанял ее на вечер, чтобы встретиться со мной.
Мы подвели итог. Клеманс опаздывала уже больше чем на час, Симон, знакомый с ней по прежним временам, знал, что она исчезла из моей жизни, но не подозревал, однако, о моих свиданиях с ней, зато сам не только отказывался позвонить домой, но и возвращаться не хотел. Я силился доказать ему, что это неразумно. Его ждут дети. Кроме того, если Одри, вернувшись, застанет его дома, он окажется в более выигрышном положении, нежели если его там не будет. Встреть он ее в роли хранителя очага, ему и говорить ничего не придется. И ей сказать будет нечего. Во всяком случае, ничего конкретного. Поэтому она скажет ему все. Собственно, иначе зачем бы ей возвращаться? Ты думаешь, ей есть что сказать? - спросил Симон. Не знаю, ответил я, я с ней, сам понимаешь, мало знаком, но полагаю, для ухода из дома должна быть какая-то причина. Тем более с сумкой. Да еще три дня назад.
Насчет трех дней он мне сам сообщил, я ему только напомнил. А он словно бы впервые услышал. Я забеспокоился. Он тоже. Меня как раз больше всего и пугает, признался он, что она не вернется никогда. И непонятно, с чего бы ей вернуться именно сейчас. Я, собственно, потому и ушел. Я ее уже не очень жду.
Тут я ему и говорю: послушай, Симон, это уж ты слишком. Никогда не поверю, что ты смирился за три дня.
Три дня - это много, ответил Симон. Три дня молчания.
Я согласился. К тому же я не собирался учить его, как ждать женщину. Для себя я выработал способ достаточно безболезненный, бескорыстный, стоический. Удивляло одно - что Симон так быстро догнал меня в смирении. Он ведь только-только начал страдать, а я уже заканчивал - по-своему, конечно, но тем не менее. Просто пораженец какой-то. Или тоже стоик. Но что-то за этим скрывалось. Думаю, слабость.
Ты, наверное, ее больше не любишь, сказал я. Мне хотелось его растормошить.
Разумеется, нет, ответил он. Сам знаешь, что нет.
А я-то воображал, что вы очень близки, сказал я.
Я тоже, ответил Симон. Вечно мы что-то воображаем. Ничего другого нам не дано.
Да, сказал я.
Клеманс теперь уже наверняка не придет. Я решил, что снова перепутал день. И ждать мне тут больше некого. Симону тоже. Я ему об этом напомнил, настойчиво причем.
Надо идти домой, сказал я.
Ты прав, согласился он. Но, знаешь, пошли со мной. Проводишь меня.
Конечно, конечно.
Я себя нисколько не насиловал. Домой идти ни капли не хотелось, я спокойно мог его проводить и в самом крайнем случае даже заночевать.
Подождем Одри вместе. Все-таки разнообразие какое-то, а то сижу один, ну или с Симоном, и жду Клеманс, которая никогда не придет.
По правде говоря, я сомневался, что Одри после трехдневного отсутствия, да еще с сумкой, вернется вечером к Симону объяснять причину своего исчезновения. Если разобраться, не существовало практически ни одного шанса, что такая гипотеза подтвердится, но я предпочел обнадежить Симона, тем более что, застигнутый врасплох его известием в процессе ожидания Клеманс, я вскоре обнаружил кое-какие сдвиги в своем внутреннем настрое.
Признание Симона и мое решение проводить его домой стали для меня не просто поводом отвлечься. Положение моего друга позволяло мне занять несколько иную позицию и ожидать теперь женщину с некоторой вероятностью, что она появится там, где ее ждут. Возвращение Одри, разумеется, не волновало меня так, как возвращение Клеманс, которое , в силу своей полной невозможности, в сущности, не волновало меня вовсе, а реализуйся такая невозможность, она бы нарушила взвешенную конструкцию моего поведения и дестабилизировала бы меня настолько, что и представить себе страшно. Нет, у меня был совсем другой расчет. Расчет такой же простой, как и само мое ожидание Клеманс, и прочно овладевший моими мыслями, заключался в следующем: если Одри, вопреки нашим предположениям, вернется к Симону, это будет знаком того, что ушедшая женщина в принципе может вернуться, а значит, может вернуться и Клеманс. Мое ожидание таким образом перекочевывало в область реальности.
Когда я говорю «знак», становится ясно, что моя логика носит отпечаток паранормального. Но я ничего не имею против паранормальной логики, применительно к женщинам в особенности. А говоря «к женщинам», я подразумеваю - к любви.
Моя логика была сильна или, наоборот, безумна - если вдуматься, в плане привлекательности большой разницы нет - еще и с той точки зрения, что Одри, как мне казалось, не походила на особу, способную бросить двоих детей. Что давало нам, Симону и мне, дополнительный шанс ее увидеть. А следовательно, и мне увидеть Клеманс. Полагаю, все более или менее понятно.
Мы отправились пешком, перекинув пиджаки через плечо, из кафе близ Пантеона, где сидели, к площади Контрэскарп, а оттуда вниз по улице Ласепеда. Там дальше, на углу улицы Жоффруа Сент-Илера, ограда Ботанического сада обнимала торчащий посреди города густой букет зелени и ловила на золоченые пики вечернее апрельское солнце, а на углу улиц Линнея и Кювье змеиноголовый фонтан выбрасывал в еще не остывший воздух тонкие струйки воды. Мы вошли со стороны улицы Кювье, было семь часов, сад закрывался, последние посетители тянулись к выходу слабеющим ручейком, мы решительно пошли против течения и по-хозяйски обогнули здание администрации.
У ворот зверинца, за площадкой кенгуру валлаби и маленьким баром напротив, где, сидя на шатком стуле, можно выпить стаканчик, наблюдая за скачкáми кенгуру, - стаканчик за деньги, кенгуру бесплатно, - где ты, особенно под вечер, будто переносишься в южную страну и предаешься созерцанию беспорядочной звериной суеты на исходе дня, - так вот, у ворот зверинца Симон достал ключ, отпер решетку, и мы вошли как к себе домой.
Я даже гордился немного, что благодаря Симону имею свободный доступ на территорию, которая по ночам не принадлежит человеку, хотя он сам обустроил ее еще в давние времена, территорию, где царствуют звери в резервации из дерева и бетона, и бетон иной раз подделывается под дерево с идеально правильными ветвями, но без листьев, чем смягчает оскорбление, наносимое природе. Не хочу сказать ничего дурного, я люблю это место, более того, я его обожаю и, кстати, кроме как с Симоном, бывал здесь только с Клеманс, чем отдавал дань очарованию уголка, мне нравилось любоваться его красотой вместе с ней, вместе останавливаться, скажем, у большого вольера, где под тянущейся к решетчатому перекрытию листвой слышалось невидимое хлопанье крыльев, и в окружающем покое жизнь, наша жизнь, замирала на мгновение и глядела на себя.
Оставив справа загон с гаурами, мы прошли между гусями и ватузи. Симону хотелось показать мне лужайку гусей, свежеподстриженную, пересеченную канальчиком. Просто настоящий сад, повторил он мне в который раз, а канальчик - ну прямо как речка, я все время мечтаю растянуться на траве, но из аллеи, знаешь, выглядит еще лучше. Разумеется, лучше, отвечал я, в мечтах оно всегда лучше. Мы прошли вдоль вольера, где молчаливо восседали грифы-урубу и ара, потом вдоль ограды, за которой расположились только что прибывшие, как пояснил Симон, вигони, они лежали, подогнув под себя ноги и высоко подняв голову, неподвижные, будто статуэтки на подставке с убаюкивающей или же волнующей - кого как - нежностью в глазах. Симон разволновался, я тоже, но он даже прильнул к ограде и окликнул их по именам: Жозе, Валериана, - а те, услышав, поднялись и явились на зов. Симон гладил их и гладил, идти дальше не спешил, думаю, ему страшно стало теперь, когда мы приблизились к жилищу хищников, то есть к его собственному служебному жилью, мы ведь оба знали, что еще немного - и мы там и что главное сейчас - это не пришедшая к нам Жозе, а ушедшая жена Симона Одри, которая, по нашей гипотезе, должна была вернуться. Ладно, сказал Симон, отнимая руку от мягкой слюнявой морды ламы и с трудом отрываясь от ее красоты, меж тем как небо над Сеной уже темнело; мы сделали несколько шагов, и вот уже напротив павлинов павильон хищников с белыми барельефами и порталом с колоннами, у Симона был ключ и от него, у него вообще ключей большая связка.