Новый Мир ( № 9 2009) - Новый Мир Новый Мир

Но между жить простор и умереть,

как выбор между мною и тобой, —

для нас обоих — я хотел иметь.

На смерть деревьев

— У меня смола проступила на ванной полочке...

— Тридцать лет пользовался этим стулом…

— Повалило тополь и зашибло человека…

Из разговоров людей

Забавы вроде шашек, карт и музыкальных труб

оставим лучшим временам:

нас больше нет.

То есть мы есть. Но здесь мы — труп.

Древесный сок, небесный снег

посвящены не нам, не нам.

Теперь

верните нас домой. Верните всех домой.

Ну вот, все дома. И никто не жив, не лжив.

Камоэнс, Рильке, Фрост, мы к вам.

Тамом. [1]

Шекспир, мы к вам! Блейк, Пушкин, Беранже.

Мы к вам.

Вы знали, знаете, чем ветка нам не ветвь:

та голая, а эта — никогда.

Что корень — это ночь, а кожа — это свет.

Вы лучшие фотографы земли.

Вы нас произнесли.

Мы общая среда.

Мы — это вы, в конце концов…

Не нет, а да!

…Что нам вершина не верхушка, а такое,

где мысль кончается.

Лишь красота, как колокол,

сама собой

качается.

Мы — время, вы — часы, мы рады вам служить

богами, космосом,

пустыней, гумусом,

Арденнским лесом и

Бирнамским лесом и —

уроком той (теперешней) зимы,

вот этой тьмы,

когда друг друга нам не пережить,

когда всё глохнет…

Не да, а нет.

Мы — ваша Тайна

(и, возможно, только мы).

Ничего не меняется

Когда-то очень давно,

Чтоб вышли наконец слова мои

Из-под убийственной опеки прошлого,

Я положил в карман бритвенный станок.

Сегодня

По дороге к тебе

Я зашел в тир.

Но и этого мало —

Быть безукоризненно точным;

Не быть разрушительно нежным.

Чтение

С. Б.

Смерть не осмертит, гроб не сгробит, труп не

притрупит даже малой теплотцы.

Как локти полируются и ступни —

нам дарят репетицию отцы.

Умершие нас за руку выводят

на старую веранду, и само

собой — а то они выводят? —

поверх предметов пишется письмо.

Чтоб вместе: в летнем воздухе просохший,

на резкость наведенный — до звезды —

текст разбирать — до каждой мелкой сошки, —

себя которым сообщаешь Ты.

Барри Линдон

Безусловно, это поучительнейшая

из всех загадок, из всех историй

о человеке:

она не загадывает нам: “любил — не любил”,

но вопрошает: “хотел — не хотел”.

Была ли хоть в одном его поступке Воля;

и если была, то чья.

Он мечтал возвыситься,

ему не нужно было для этого уничижаться.

Он не мечтал попусту,

ибо знал: все, чему должно, скоро случится.

И все-таки:

мужество или корысть?..

благородство или смирение?..

…Возможно, самое интересное началось потом,

когда уже ничего не происходило в судьбе —

только в обожженном сознании.

Три товарища

Муратханов Вадим Ахматханович родился в 1974 году в городе Фрунзе. Окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Поэт, прозаик, критик. Автор четырех книг стихов. Печатался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Живет в Подмосковье.

АСИПЯТКА

Надо сесть и начать немедленно. А не то Азимбек-ака снова бесшумно войдет, на расстоянии заражая своей сутулой тоской, снова будет качать головой и цокать языком укоризненно: «Начальство вообще удивляется». И будет стыдно и гадко. И не напишется ничего ни в этот день, ни в следующий, ни во веки веков.

Лейтенант Хашимов советовал: «Начальник ругает — говори „хоп, хоп…” [1] . Знаешь, Володя, как „хоп” расшифровывается? „Х… от меня получишь”», — и обнажал золотые зубы в хищной улыбке.

Вот стол. Вот бумага. Вот четыре стены и непроницаемое для звуков двухрамное окно. Что еще требуется корреспонденту для плодотворной работы? «В подразделении, где командиром Ш. Турсунов…» Муха мешает. Совершает над столом зигзаг почета. Прихотлив и непредсказуем ее маршрут: лампа — стена — портрет Амира Темура…

— Приветствую! Как жизнь? Активно? Регулярно? — Тимур трясет Володину руку, и улыбка, растягивая глазные прорези, как всегда, превращает его румяное юношеское лицо в резиновую маску.

Нет, и сегодня вряд ли что-нибудь родится.

Тимур смотрит на часы:

— Половина двенадцатого. Это уже проверено: до двенадцати не начал — ничего не сделаешь за день. Ладно, если меня кто-нибудь захочет, говори всем: пошел в ателье.

Снова один. Муха мешает.

Пройтись по коридору, испытанный способ: погулял, вернулся — мухи нет, стерлась из памяти.

В час должен звонить капитан Абилов, сообщать результаты конкурса КВН ташкентского гарнизона. Но звонит Векшин. Спрашивает, зайдет ли Володя перед следующим дежурством и сколько водки захватит. Как всегда у них в последнее время, разговор упирается в Роберта и его возможный приезд.

— Послезавтра ночью звонить обещал. У них же там день, когда тут спят все нормальные люди. Денег, говорит, мало осталось: налоги все схавали.

Надо позвонить отцу, это поможет убить немного времени. Первый гудок, второй, третий… Володя чувствует, как жар от нагретой солнцем телефонной трубки проникает в ладонь, расплавляя линии жизни и судьбы. Вот отец откладывает газету, поднимается с кресла, аккуратно выставляя вперед негнущуюся правую ногу. Направляется к телефону. Но по пути в прихожую останавливается. Поколебавшись, подходит к шкафу и начинает искать лекарство от кашля. Седьмой, восьмой, девятый… Ну же, отец! Но он уже роется в кладовке в поисках тапочек, напрочь забыв о надрывающемся телефоне.

Рабочий день перевалил через экватор. Сонно и тихо в кабинетах редакции. Ничто не мешает писать, и это — самое страшное. Даже Тимур, подпиливающий себе ногти, растворился в безмолвии.

Вдруг — шаги в конце коридора. Тяжелые, скрипучие, с каждой секундой все глубже врезающиеся в вязкую послеобеденную тишину. Анисимов! Да, это он — заслуженный ветеран бокса, автор поэмы о Есенине, где поэт уподоблен соловью на розовом коне.

Один прыжок — и Тимур уже поворачивает ключ в замочной скважине. Она достаточно широка, чтобы снаружи можно было обозреть весь кабинет, когда ключ будет вытащен. Выверенным движением Володя отодвигает в сторону стул и скрывается под столом от нескромного взгляда. Тимур уже не виден из коридора: защищенный всей толщиной шкафа и висящей на его стенке шинелью, он застыл в кресле, подобрав колени к подбородку.

Поравнявшись с дверью, шаги на мгновение замирают. Один рывок за ручку, другой… Разочарованно крякнув, незваный гость отправляется в другие редакции. Через пару минут Тимур и Володя, прильнув к окну, видят, как колченого переваливается с боку на бок удаляющаяся коренастая фигура.

Солнце закатилось за здание комендатуры. Теперь видно, что зеленая листва за двойным стеклом тусклая, пыльная и усталая. Если подняться со стула и подойти к окну, можно увидеть немое кино про улицу Динмухамата Кунаева. Только грузно взбирающийся в горку трамвай оставляет в оконной раме мелкую глухую вибрацию.

Однажды трамвайный путь пересекала запряженная осликом «шара-бара». Правивший повозкой мальчик пытался избежать столкновения, но ослик не ко времени заупрямился. После удара повозка оказалась по одну сторону от рельс, ослик с упершимися в асфальт оглоблями — по другую. Он неподвижно стоял, глядя перед собой. В его глазах было столько же эмоций, сколько в металлической морде трамвая. И только мальчик, кажется, по-настоящему пострадал. Сидел посреди битого бутылочного стекла, держась за плечо, и беззвучно раскачивался с запрокинутой головой.