Секс пополудни - Джун Зингер

Она вспомнила, как он говорил:

— Если ясно, что дело гиблое, то не надо валять дурака, чтобы подсластить пилюлю, бросая на это большие деньги. Надо скорее освободиться.

А разве ее дело не было гиблое?

Или ей, может быть, только показалось: вот он стоит над ней и в ярости проклинает навеки?

И тут она увидела его. Он стоял в дверях. И — о Господи! — он действительно был в гневе, никогда она не видала его таким мрачным. Даже Хэтчифа превзошел. Его лицо выражает гнев, и он что-то кричит.

До того как она узнала его, она отошла от прошлого, чтобы не терять время, но она также не думала и о будущем. До того как она полюбила его, она цеплялась только за неустойчивое настоящее. Но встретив его, она отважилась мечтать о будущем — о любви, о полуденных ласках…

«И вот он пришел: чтобы проклясть ее или чтобы попрощаться?»

Он подошел к кровати и, несмотря на слезы и ярость, никогда не казался ей таким красивым, даже в первый раз. О, она никогда не забудет, как она впервые увидела Джонатана Веста…

Часть первая «КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА» 9-13 ноября 1988 года

1. В среду утром

Она всегда будет помнить, как впервые увидела Джонатана Веста, — как будто в кадре цветного широкоэкранного фильма. Это было в холодный осенний день, когда она должна была подняться на борт «Королевы Елизаветы», чтобы отправиться из Саутхемптона в Нью-Йорк.

Они стояли у причала с Дуайтом Рамсоном, который привез ее на лимузине. Как все преуспевающие люди, Дуайт легко не отступал. И теперь он делал последние попытки удержать ее. Он хотел, чтобы она вышла за него замуж, и клялся, что страстно ее любит.

Он стоял совсем рядом и настойчиво повторял, что они могут вернуться в машину и уехать, а корабль отплывет без нее. Для него это было просто, но он ошибался. Это было совсем не просто и даже невозможно.

Все же она слушала его очень внимательно. Она многим ему обязана. Он всегда был ей добрым другом. Но вот, когда она увидела высокого светловолосого незнакомца на палубе, который смотрел на нее, она почувствовала легкое учащение пульса, что ее несколько озадачило. Она давно уже, очень давно не чувствовала ничего подобного.

Она стала оглядываться по сторонам, пропустив последние слова Дуайта мимо ушей. Но Дуайт заметил это.

— В чем дело? — спросил он раздраженно.

— Как в чем?

— Ты не слушаешь, Энди, — сказал он с упреком.

Она терпеть не могла, когда он называл ее Энди.

— Да нет же, я слушаю.

Она мило улыбнулась ему и решила больше не смотреть на красивого незнакомца. В конце концов мало ли было красивых незнакомцев в ее жизни. А таких друзей, как Дуайт, еще поискать.

— Я думаю, мне пора на корабль, Дуайт. Проводишь меня? А может, не надо? Может, лучше попрощаться здесь? — Она готова была уехать на много месяцев, и так уже задержалась, по крайней мере, в Лондоне. И позволяла Дуайту проявлять свое внимание, что превратилось в удобную привычку. А для нее это означало также ощущение безопасности и надежности от его присутствия, как уже бывало… с другими мужчинами и в других местах.

Кроме того, что бы ни думал Дуайт, оставаясь здесь дольше, она давала ему ложную надежду. Он не понимал, что выйти замуж за него или за кого-то еще вовсе не входило в ее планы. Даже если бы она была безумно влюблена в него, чего вовсе не было.

Да, она по-своему любила его и, конечно, будет скучать. Но влюбиться по-настоящему? Эта пора жизни для нее уже миновала. После тридцати пяти женщине не стоит влюбляться безумно. Это для очень молодых или для тех, у кого сохраняется «невозможный блеск в глазах».

И вот когда Дуайт схватил ее за руку, как бы стараясь удержать силой, она снова подняла голову и заметила, что этот неизвестный красавец на палубе смотрит на нее не отрываясь.

Конечно, скорее всего это был американец. Как он себя держит? Широкие квадратные плечи, как у футбольного кумира. Он на самом деле такой или это отвечает его представлениям о том, как одеваются и держат себя американцы?

На нем не было ни пальто, ни дождевика, хотя день был холодный и пасмурный, особенно на воде. Американцы любят демонстрировать, что они не боятся непогоды. Да и костюм его не походил ни на тщательно сшитый банкирский костюм Дуайта, надетый под хорошо сидящим кашемировым плащом, ни на твидовый костюм в сельском стиле, ни на ужасно стильное произведение итальянских мастеров. В его одежде было что-то истинно американское: приятно аккуратное, достаточно современное, но не высший стиль. И все-таки она почувствовала, что сам человек в этом костюме… В нем что-то угадывалось необыкновенное. Это было смутное, неуловимое чувство…

А как он на нее смотрел!

Даже на расстоянии, которое их разделяло, она чувствовала силу этого взгляда. Это был не случайный интерес корректного англичанина и не откровенная сексуальность человека с континента, нет, в этом взгляде было нечто большее. Она подыскивала слово — откровенное и прямое любопытство, явный интерес, очень большой интерес.

Она почувствовала себя глупо. Очень привлекательный и очень живой молодой человек просто-напросто смотрит на нее с интересом, а она воображает бог знает что.

«Довольно этих глупостей», — говорила она сама себе. Но она по-прежнему отдавала себе отчет в том, что на нее смотрят, пока они поднимались по трапу и следом за ними шел шофер, неся несколько мест багажа. А сама она несла шкатулку драгоценностей. Она посмотрела на шкатулку, которая, как и другая часть ее багажа, включая чемоданы, уже переправленные в ее отдельную каюту, быть может, говорят о ней больше всего в эту минуту. Больше, чем Дуайт, обнявший ее за талию, больше, чем шофер в униформе и блестящий черный лимузин, который привез ее, больше, чем то, что она купила билет в одну из самых дорогих кают «Королевы».

Дорожные сумки из мягкой, цвета бургундского, кожи, были подарком от Дуайта, ее английского миллионера, точно так же, как уиттонский набор, с которым она покинула Америку более тридцати лет назад, чтобы начать новую жизнь на чужой земле, был подарком от другого миллионера — возлюбленного ее матери, Эндрю Уайта.

— «Может быть, потому, что миллионеры играли такую особую роль в их жизни, — подумала она, — это предопределено в ее генах как некий задаток, как, может быть, даже тяжелая болезнь».

Но это было не такое предопределение. Вполне допустимо, что ее мать Елена любила Эндрю Уайта больше жизни. Ей же самой просто нравились ее миллионеры, она любила их так же, как Дуайта Рамсона.

И вот сейчас, пока переносили багаж, она вспоминала о том, как давно она, испуганная маленькая девочка с широко раскрытыми глазами и длинными темными косами, покинула солнечную Калифорнию ради новой, чужой земли, с новым именем и новой личностью, причем новые имена и личности стали для нее привычными на всю жизнь. Уже давно она стала одной из тех космополиток, которые бродят по городам и весям, с места на место в поисках неизвестно чего, и ни одну часть земли не могут назвать родиной.

— Откуда вы?

Обычно она отвечала:

— Из Лондона… Из Парижа… Из Цюриха… — Иногда: — Из Рима…

— Вы там родились?

Иногда она отвечала «да», и тем дело кончалось. В иных случаях она говорила: «Я английская гражданка (или французская, швейцарская и так далее), но вообще-то я родилась в Италии (Южной Африке, Малайзии, Швеции), мой отец работал за границей».

Это когда она упоминала об отце. А то еще она говорила, что рано осиротела и жила потом вместе с дядей, который работал за границей. По поводу своего безупречного английского она говорила:

— Я всегда ходила в английские и американские школы, где бы я ни жила. — И это из всех ее заявлений было ближе всего к правде.

Когда ее иногда напрямик спрашивали: «Кто вы?» — у нее наготове было стихотворение Эмили Диккенсон:

Я никто, а вы кто же?

И вы никто тоже?

Значит, мы с вами пара!

Молчите, другие скажут за вас!

Обычно это произносилось с очаровательной улыбкой. Но, по крайней мере, никого не обманывало.

Таинственно? Безусловно. Но разве это не было свойством соблазнительных и привлекательных женщин этого света?

Была ли она богата? Кто мог сказать точно? Она выглядела и одевалась как богатая и поступала так же, а ее ювелирная коллекция была сказочной.

Была ли она знаменитой? Нетрудно заметить, что известность и тайна не очень сочетаются друг с другом. Но она все-таки заставляла думать о себе, и это было так же неуловимо, как она сама.

Конечно, кое-какие факты были очевидны и несомненны. Она была хороша собой, элегантна, и ее видели в самых лучших местах с самыми избранными мужчинами. Кто бы она там ни была, во всяком случае то, что она делала, было мирового класса.